Автор: Firestarter
Возрастная категория: 16+ (не рекомендовано к прочтению лицам, не достигшим 16-летнего возраста)
Главные герои: Сириус Блэк и другие
Размещение: За разрешением обращайтесь к автору.
ПРАВОВАЯ ОГОВОРКА: Джоан принадлежит то, что она выдумала.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: AU, возможно, ООС. Мира Роулинг никогда не существовало, но история та же. В странной трактовке.
– Номер две тысячи триста семьдесят пятый.
– Номер две тысячи триста семьдесят пятый, мать твою.
Глаза, глаза, глаза. Они никогда не говорят с ним, только смотрят. Он – собака.
Его тюремный ник – Dog. Сокращенно от Mad Dog.
***
Автобан бесконечен, ему нравится идти по белой, ровной черте посредине этой взлетной полосы, замкнутой сонными линиями пустыни Невада и тявканьем койотов в холмах. С частицами урановой пыли в шерсти от ядерных испытаний эпохи коммунистической угрозы.
Потому что 9 февраля 1996 года случились выборы губернатора штата с амнистией всех условно дееспособных.
Всех, условно помнящих нормальный мир, выпихнутых по ту сторону автоматических ворот с пленкой терапевтических записей в кармане. Всех пациентов арт-терапии, руками в наколках рисовавших малиновых фантастических кошек; зэков, зубривших позитивные настрои: «…Я – свет, Lumos, миллиарды сияющих фотонов, я – сила солнца...»
«…Я – космос, вакуум, равновесие, Silencio, Silence…»
Слово «боль» – табу.
Слово «убить» – тоже.
Блэк повторяет аффирмации тюремного психиатра, словно заклинания доисторических шаманов, избегая запретных. Вокруг – те же культы и богини, тотемы и фетиши.
Если память твоя чиста, ты видишь мир в его первозданной сути.
Великая Мать – Pamela Anderson – глядит на тебя крутыми бедрами, обнаженными слизистыми, фитнесовыми икрами, воплощающая SEX – культ плодородия ХХ века, пропитанного контрацептивным гелем. Силикона из каждой обильной груди хватило бы, чтобы накормить полмира. Ее гигантские розовые карамельные соски с рекламного щита 25х30 метров заслоняют собой горизонт.
Под бигбордовой иконой Мадонны Блэк заворачивается в кожаную куртку, влажную от росы, и засыпает на обочине, не тревожимый дальнобойными трэками. Ему снятся койоты.
***
Не важно, что из многократно записанной пленки – человеческих мозгов со слоями медитативных мантр Lumos – не добыть начальную запись двенадцатилетней давности. Важно, что она там есть:
...ярко-алые туфли на мокром асфальте и почти красные волосы – на фоне серого пальто, на фоне серого железобетона индустриальных окраин, на фоне серого Питера Хвоста.
Наглый цвет.
– Крошка, тебя подбросить?
– Тебя подбросить?
– Подвезти?
Алые туфли в треть цены их подержанного авто не замедляют хода.
– Будешь?
И нет, ей не нужны были паршивые Питовы сигареты. Без шансов. Если бы Джеймс, лохматый, мятый и заспанный после полночных развлечений, не выгребся из машины под безбожно яркое восьмичасовое утро.
– Ладно, чего ты хочешь? – Один глаз у него совсем зажмурен, а второй – так же подслеповат, как и первый. – Солнца с неба?
Он цепляет дужку очков, и в зажатом кулаке они издают тонкий скрипящий хруст, словно раскрошенная раковина моллюска. В осколки бьет яростный свет, отчего кажется, что на ладони лежит не битое стекло, а играющий бликами, искрящийся сгусток солнца, пойманный в небе сильной рукой, все еще трепещущий платиновыми крылышками.
Сквозь пальцы сочится красная, как ее туфли, красная, как ее волосы, кровь, и этот цвет она, наконец, видит.
***
Ловец. Catcher in the rye. Это ник Джеймса, который мог снять любую. Хвост – это ник Питера, таскающегося за каждой, не способного снять ни одну. Бродяга – ник Блэка, исполосовавшего полстраны в поисках абсолютно ничего.
Лилит – не ник, а ее настоящее имя.
И, правда, не сложно было увидеть, что она станет матерью их персональных демонов, согласно апокрифическому сказанию. Если бы Джеймс не разбил тогда свои очки.
Все, что он мог различить теперь – алые пряди, алые ногти, с которых Хвост Питер не сводил жадного, липкого, заторможено безнадежного взгляда. Видимо, осколки стекла тогда прочертили новые линии судьбы на ладони Джеймса поверх предназначенных, потому что с этого момента все пошло не так.
***
На седьмой миле он находит жестянку «Кока-Колы». На половине десятой – мертвую куропатку.
На двадцатой Блэк садится на белые оплавленные куски металла в ковыле и медленно, основательно закуривает. Сегодня он спит поверх руин Шаттла, излучающих остаточную космическую радиацию, под мертвым мокрым небом.
Холмы немы. Тьма изначальна.
А проснувшись, бредет, не поднимая век, слепо и животно, как собака. Индейские шаманы хопи знали, что пес – проводник в мир мертвых. Он проведет туда Пита, хочется тому или нет. Его мысли просты и пусты, как разреженный воздух тибетских вершин, и так же умиротворённы.
***
Под тысячами повторов заклинания «Silencio», в переплетениях нейронных связей псиного мозга хранится конец истории.
На Хвосте была куртка с распростертыми через все плечи крыльями кондора, значительно облегчающая вопрос траха. А в карманах – бумажки, снимающие его вообще. Проливая часть виски на продавленный полосатый диван, он поит лучшего друга, внезапно и глупо брошенного Лилит. Да, глупо – будучи на втором месяце беременности.
Возможно, стоит упомянуть и другую версию.
То, на что они напиваются, побывало прежде в карманах Питовой кондоровой куртки, а еще прежде – в бумажнике менеджера туристического агентства, леди в элитном пиджаке цвета navy blue. По особому безвизовому режиму это агентство отправляет девушку в любую точку земного шара.
...Перетянутая скотчем на грязном полу, облизывая разбитые в кровь губы, Лилит может валяться сейчас в увеселительных хибарах Сингапура.
В Токио.
В Гонконге.
В Disney Land сексуальной индустрии – Индонезии.
Вынимая дорогой портсигар, леди сообщает, что в основном сотрудничает с азиатскими странами. Ей правда не нужно знать, где Хвост достает товар. Вытягивая к сигарете шею, леди заверяет, что оплата сразу и наличными.
...Красные крашеные волосы спустя время обретут свои темные корни и станут сальными. Лак облезет, как у любой дешевки. Испорченным телом может сейчас пользоваться по очереди дюжина китайцев, затыкая ей рот потными ладонями.
Ни одна сука ему больше не откажет.
Сидя на полу в обнимку с пьяным Джеймсом, Хвост думает о том, как наивно не замечать серого цвета. О том, как равнодушно она открыла дверь, даже не повернув головы, как не замечала его, пока он пихал ее лицом в этот уродливый диван, намотав на руку пряди, прямо там, где сейчас развалился неразувшийся Бродяга.
Вторую версию Блэк купил за некоторое количество средств, приплюсовав оставшуюся сдачу от Питовой выпивки. Научив Джеймса за семь дней протрезветь, все узнать, сойти с ума и вернуться к исходному алкогольному бегству.
Она там, откуда не возвращаются. Она уже не она.
Теперь близорукость Ловца была раскрашена новым психоделическим спектром LSD, метанола и снотворного. Слишком много ингредиентов для одного зелья, шутил Блэк. А когда то же самое повторила судмедэкспертиза, он проклял правду и любые ее виды.
Он убил своего лучшего друга.
Осталось убить второго.
***
Отовсюду в него глядятся зооморфные тотемы, похожие на египетских богов. Рваные мокрые кроссовки – его мягкие собачьи лапы – равнодушно минуют бигборд «Человек-паук», бигборд «Человек-летучая мышь» и бигборд «Женщина-кошка». Тотем Питера – крыса.
Он обнаруживает, что не знает новых магических формул. Рекламные заклинания Kenzo, Esprit, Dolce&Gabbana, Microsoft Inc. ни о чем не говорят.
Теперь табу – небритые подмышки.
Табу – отсутствие мобильного телефона.
Надпись «La Perla» на трусах – амулет успеха в любви. Мир настолько изменился, что Хвост может быть где угодно или везде, в виде разложившихся органических элементов. Но где бы тот ни был, он любит то же, что и раньше.
Затянутые в сеточки ляжки не замечают Блэка, поворачиваясь выгодным боком другому потенциальному клиенту. Грудь свешивающейся с шеста стриптизерши обращена к компании у стойки, ее нервирует этот лихорадочный маниакальный взгляд. Официантки делают вид, что не видят странного посетителя.
Для всех он – пес-призрак. Phantom of the Opera, мелькающий бледным отпечатком лица поверх залитых красной подсветкой манекенов витрины.
Тень, скользящая внутри стеклянной безлюдной громадины ночного супермаркета под косыми взглядами секьюрити. Их смущает его спутанная грива на лице, а у ухоженных девочек-консультантов под слоями тонального крема поры наполняются нервным потом.
Нет, они не видели. Никого похожего, сэр. Нет, правда, никто из ее знакомых не носит имени Питер.
Жесткий и насмешливый взгляд с плаката Первого Охотника по имени David Beckham провожает шатающееся, обвислое клочьями животное, лузера без стаи.
***
Когда стерильный голос психотерапевта на пленке начинает заменять собственные мысли, стоит нажать кнопку «Rewind». На двенадцать лет назад.
– Как давно вы знакомы с мистером Петтигрю?
В бумажном стаканчике с бурой жидкостью «Кока-Кола» плавает круглая луна – отражение лампочки, аккурат над следовательским столом.
– Вы признаете себя виновным в нанесении физического ущерба, несовместимого с жизнью?
Около подмышек синяя форменная рубашка темнеет пятнами пота, и человека в наручниках, с безразличным угрюмым лицом, почти касается тяжкая одышка прокуренных полицейских легких.
Фразы перемежаются паузами, словно на записях для изучающих английский язык. Только ученик упрямо не хочет зубрить урок. Этот искусственно освещенный подвал совсем не похож на солнечный класс с вечно бликующей пластиковой доской, как небритое изможденное лицо ничем не напоминает парня, на очередной вопрос о неправильных глаголах миссис Стоун рассмеявшегося ей в лицо.
Рассмеявшегося в лицо.
– Какую цель вы преследовали, отрезая убитому пальцы на правой руке?
Скользя языком по гладкой десне выбитого зуба и сплевывая темный сгусток, Блэк не помнит ни про какие пальцы. Он помнит только восхищенный взгляд Джеймса, каким всегда смотрят на того, кто осмеливается совершить пугающие, желанные и дерзкие вещи, недоступные тебе самому. В убогом директорском кабинете с пожмаканными бумажками, вздернув подбородок под вопли об отчислении, Блэк был для него гребаным богом.
Круче Дэна Холлза, завоевавшего Кубок в том году.
– Вы раскаиваетесь в том, что совершили?
Черный человек убирает скованными вместе руками патлы с лица. Впервые смотрит на следователя. Ловец бы им гордился.
Он смеется.
***
Fast-food restaurant.
Fast-fuck toilet.
Он льет попсово-розовое жидкое мыло в свои черные лохмы, ляпая грязными клочьями пены на плитки и зеркало. Из соседней кабинки говорят: «Быстрее». Им, как и Блэку, нужно успеть до ежепятнадцатиминутного обхода cleaning-lady. Голос доносится, словно из шахты, пробиваясь сквозь испачканные помадой липкие мужские пальцы.
Под эти дурацкие маленькие краны невозможно засунуть голову.
С кончиков волос течет вода вперемешку с мылом, попадая в воспаленные немигающие глаза, красные белки которых уже полторы минуты мешают служащей McDonald's в попытках протиснуться с подносом между ним и стеной. Его обветренные шершавые руки засунуты в мокрые карманы джинсов. Под разошедшейся молнией куртки торчит шерсть, как и на тыльной стороне ладони, которой он чешет зудящую небритую кожу подбородка.
Мамаши со своими лоснящимися чадами не смотрят на Блэка, ожидая, пока это вылезшее из водостока, как исполинские ящеры из юрских вод, существо исчезает, оставляя грязные отпечатки на белом полу.
Он анонимен, как секс в общественных местах, невидим и игнорируем. Единственный, кто его замечает – подросток, о которого чуть не споткнулся в переходе. Блэк минуту разглядывает тонкую нитку слюны, тянущуюся из бессмысленно приоткрытого рта на скрюченные пальцы.
С кольцом Питера.
***
Первобытные люди чужой стаи стаскивают клапти картона для ночлега, разжигают огонь в цистерне, так что вонь пластика перекрывает кислый смрад их тряпья. Сквозь дрожащий воздух развалившийся с сигаретой Блэк наблюдает движения, медленные, как сама вечность, заторможенные и бескровные склоки.
...Ему удается вспомнить апатию. Бешенство и тоску. Исступленную, стихийную, белую ярость, уже не ищущую повода, не нуждающуюся в смысле, копленую долго.
Сжатие трясущихся алкоголических рук не сильнее пальцев младенца, так мужчина может обнимать за шею любимую женщину.
...Он вспоминает свои руки, люто и тщательно трущие лицо Хвоста о шершавый асфальт.
Никто не бьет. Неподелившие бутылки просто ждут, кто первым упадет, дыша друг на друга прелыми тухлыми внутренностями.
...Он вспоминает воду, которая между льдинами черна, черна и быстра. У самой кромки они находят одна на другую, крошатся в месиво, с бессильной завистью к другим, немо и стремительно скользящим на стремнине, вровень с человеческим ходом. На это чудесное время года зрение пса и человека совпадает, и они видят мир в одинаковом дальтоническом спектре – стильный черно-белый негатив. Без алого Лилит, без золота Джеймса, без серых крысиных полутонов.
У него внутри абсолютный Lumos, космическое Silencio, вопреки дзен-буддизму и теории реабилитации, естественно сочетающихся с мантрой «Сдохни».
Мантрой «Распни».
...Он вспоминает пальцы, соскальзывающие и соскальзывающие под лед, оставляя на нем красные полосы. И свои сапоги, очень аккуратно, нежно, размеренно и качественно наступающие на них. Видимо, еще до приезда полиции средний и безымянный присвоили бездомные, позарившись на дареное им же серебро.
– Что? – говорит Джей Ти.
Имбецильное дитя, брошенное матерью-наркоманкой, так часто любившей путешествовать по иным мирам и с трудом возвращавшейся обратно, что те полюбили ее, и не хотели отпускать, и не отпустили эмбрион в утробе, оставив себе навсегда. Она забеременела от посещавших в бреду духов – даже количество хромосом у плода оказалось больше, чем присуще человеческому виду.
Это некрещеное потустороннее существо без людского имени теперь носит его фамильное серебро. J.T. – так окрестил того Блэк – просто буквы на рваной футболке.
Обветренное лицо уличного бродяги с жестко прочерченными морщинами у рта, заправляющего за уши седые грубые волосы, следит, как новообретенный крестник жмется к его плечу. Со слипшейся клочьями шерсти шубы течет грязная вода, и искусственный мех пахнет волком. Искусственный мех не может пахнуть волком.
– Что? – выговаривает Джей Ти.
В звериной шкуре, весь в шрамах, с зелено-желтыми радужными оболочками Оборотень и эта амеба – теперь все его племя. Сгрудившаяся вокруг цистерны маленькая стая, окруженная в своем гетто неведомой цивилизацией с контрольными пакетами акций, нависающей сотнями небоскребных этажей.
Ночью на голом пустынном пляже, переплетя пальцы, чтобы согреться, они выглядят смешной пародией на цыпочек, поджаривающих свои депилированные тела в невидимых стрингах.
Блэк никогда не спал лучше.
***
– Я вспомнил Дом.
– Что? – копошится Джей Ти.
Блэк приближает белое, как простыня, лицо своими грязными руками, пытаясь поймать мечущиеся шаманские зрачки, и терпеливо повторяет:
– Мне нужно уйти.
Он засовывает кассету с психотерапевтическими настроями Джей Ти за пазуху, в уверенности, что тот, несомненно, поймет в ней больше. Если не он, то вообще никто.
Конвульсивно и мелко дрожащее тело вдруг расслабляется, когда из скрюченных по-птичьи конечностей дух отправляется блуждать в пурпурные поля по ту сторону век. Крестник видит сны, мультфильмы, пророчества и мифы, может быть, он видит, как мир слижет ударной волной. Блэк алчно тоскует по таким вещам.
Оборотень поворачивает вслед голову. Его кожа серая, цвета шершавых осиных гнезд. Небритая щетина блестит сединой.
В своей фальшивой шубе и рубцованой коже он более настоящ, чем Удачливый Охотник Brad Pitt, смазанный демонстрационным маслом.
***
Дом под снос, прячущийся во дворике за одиннадцатым и тринадцатым номером, давно не нанесен на карту. Его ведет нюх, псиное чутье, интуитивное зрение архаических кочевников.
Блэк бродит в подвале по колено в воде, с дрейфующими тушками дохлых крыс. Грунтовые воды размывают фундамент.
Все доступные поверхности Дома оккупированы постерами, надписями и датами. Футбольные команды, pop-stars, боксеры, модели, родственники? друзья? наброски тушью, многократно увеличенные рентген-арт-кадры – словно наскальная живопись вымершего этноса.
Будто обитатели изо всех сил цеплялись за реальность, создавая себе якори-напоминания.
20.05.92
Тина, Рой, Бэлла
31.01.98
Вэлери, Нью-Йорк, кино-фестиваль
18.11.93
МАТЧ БЛИКС
Иногда, просыпаясь в вязком мраке, среди лиц-не лиц этих призраков, ему мерещится, что Хвост непостижимым образом жив. Что он не удостоверился; что слабо душил; что все это было только в его больном мозгу.
Он блуждает в гнилых потрохах Дома, вот уже пятый день не открывая глаз, зная его на память, как мантры, которые должны были вылечить от темноты. В словах сила. Эти заклинания – древние формулы, отделяющие свет от тьмы, разумное от неразумного.
«…Я – свет, Lumos, миллиарды сияющих фотонов, я – энергия, я – сила солнца».
«…Я – космос, беззвучие, равновесие, вакуум, Silencio, Silence».
А по ночам ему является темноволосая женщина – лже-сестрица, страстно носящая распятие у самого сердца, нашептывающая совсем другие притчи. Пряди прыгают на одержимых глазах, и, скалясь, красно намалеванный рот говорит, что нитроглицерина в ее сумочке достаточно, чтобы опустошить весь штат, что террористический акт лучше полового, что они в родстве.
– Распни. Распни. Распни.
– Замолчи, лгунья.
Грунтовые воды поднимаются выше, обои пузырятся и отходят от влаги – сначала грязно-зеленый слой, потом серый, под ним желтый, а в основе набивной узор шиповника. Подтопленное сознание слоится, обнажая антикварные пласты.
– Зачем же ты бросил колледж?
– Мама...
– ...судимость...
– Мама.
На пожелтевшей газетной вырезке морщинистая, но породисто-красивая оперная певица раскрывает губы. У нее прическа 30-х годов и модные тяжелые гримированные веки, а-ля Марлен Дитрих.
Может быть, его мать когда-то выглядела так же.
Понедельник занят тем, что Блэк выцарапывает миллионной давности ракушки из стен со следами горизонтов воды – шкалой прежних подтопов. Через неделю метки исчезают, потому что темные воды подземного Стикса поднялись как никогда выше. Он напрасно злится на крыс, тень Питера нигде не объявляется.
Тягучий матовый взгляд клона Марлен ложится ему на грудь.
Блэк изучает фотоснимок. Черно-белый и настолько блеклый, что в полумраке холла выражение лица можно истолковать как скорбь, или плач, или экстаз, а однажды он абсолютно четко увидел в нем ярость.
Открытый рот говорил странные вещи.
– Предатель! Сбежал из дома, как отец, бросил, бросил, будь ты проклят! Подкидыш!
Во вторник стареющие губы актрисы читали по Блэковой памяти текст роли тюремного надсмотрщика. В нем было много мата.
Он миллион тысяча двести пятнадцать раз приказывал ей завалить, а та вопит, никогда не смыкая зубов. Она безумна, безумнее Джей Ти.
Голоса в голове – это плохо.
Но заклинания «Silencio» не помогают ее заткнуть, он уже тысячи раз повторял, они не действуют, не действуют
погружаясь в темные века в грунтовые воды
...
Lumos я – свет
...
Lumos
~~Конец~~
Текст размещен с разрешения автора.