ИРЛАНДСКИЕ ГЛАЗА

Автор: Steerpy, chepolina (at) yandex (dot) ru

Возрастная категория: 16+ (не рекомендовано к прочтению лицам, не достигшим 16-летнего возраста)

Главные герои: Люциус Малфой, Молли Уизли

Если ирландские глаза улыбаются, о, они крадут ваше сердце!
Ирландская баллада

Любовь - это последняя и самая тяжелая детская болезнь.
Неизвестный

Ее мать была ревностной католичкой. Удивительное явление на острове, люди которого искренне считают себя потомками древних богов и все еще суеверно прибивают ветку рябины над порогом в ночь Самхейна. Но это тоже особая форма религиозности - запечная, приземистая, невежественная и возвышенная в своей простонародной грубости.

Конечно, крестин своих она не могла помнить, но ей все казалось, что это не так. И она долго потом рассказывала о первом впечатлении своей жизни: яркий свет, льющийся сквозь цветное стекло витражей за алтарем, монотонные, нагоняющие сон песнопения, летящие с хоров, запах ладана и лилий. Старшие только улыбались в ответ - она столько перевидала крестин за свои неполные одиннадцать лет до того, как они перебрались через море из окрестностей Дублина в тихий уголок Уэмпшира.

Она была четвертым ребенком в семье. Мать ее произвела на свет еще пятерых, прежде чем угаснуть тихо и мирно на закате длинного летнего дня, ласкающего теплыми поцелуями солнца изумрудные поля Ирландии. Последний ребенок ее и убил.

Но все это было потом, а пока маленькая рыжеволосая девочка с глазами, сияющими ярче светляков в ночных кустах, с серьезным личиком сидит на плохо обструганной скамейке подле одетой в строгую одежду женщины, сосредоточенно читающей вслед за пастором слова молитвы из маленькой потрепанной книжечки. Девочка знает, что сейчас ей нельзя ни бегать, ни кричать, ни веселиться. Нельзя даже громко зевнуть или поковырять в носу, или поймать в крошечный кулачок забавную жирную муху, присевшую на шляпку важной дамы в переднем ряду. Она из последних сил старается быть послушной и не расстроить мамочку. В поисках, чем бы таким себя развлечь, живой беспокойный взгляд обегает внутренность скромной деревенской церквушки. Вдруг, что-то привлекает ее внимание. Что-то, от чего глаза ее внезапно разгораются пуще прежнего, а маленький ротик восхищенно округляется.

На фоне темных унылых стен западного фасада стоит ангел. Поток солнечных лучей омывает его светлую, невесомую фигуру. Волосы ангела горят белым волшебным пламенем. Он улыбается девочке дружественной, немного печальной улыбкой. Глаза его серые, но этот цвет совсем не похож на тот, что ей доводилось видеть раньше, - асфальта, стали, или угрюмого домотканого полотна, или облупившейся краски. Его можно сравнить разве что с плотной серебристой дымкой тумана, висящей поздней осенью над торфяными болотами. И девочка улыбается в ответ.

С тех пор она больше не скучала во время служб. Присев поближе к искусно расписанной безымянным художником фреске, она вела нескончаемые беседы со своим ангелом, поверяя ему нехитрые секреты, радости и горести. Он стал для девочки самым близким товарищем, единственным, кто видел резвую непоседу такой серьезной и вдумчивой, открывающейся до самого дна ее трепетного сердечка. Это он утешал ее, когда ранним утром, еще до света, она прибежала сюда в поисках поддержки, после похорон матери. Это по нему она плакала, покидая навсегда свою родину.

Маленькая Молли О’Браен, звонкоголосая девчушка с волосами цвета гречишного меда и грубыми, простоватыми чертами конопатого, шелушащегося от долгого пребывания под открытым небом лица. С глазами, завораживающими раз и навсегда любого, осмелившегося заглянуть в них. Ирландскими глазами.

Она всегда знала, что ее ждет - замужество, бесконечные уборки и стирки, бесчисленные роды. Ее готовили к этому с детства. Стать хранительницей домашнего очага, добрым другом и надежным оплотом мужа, заботливой матерью. Сероглазому ангелу здесь не было места.

Нельзя сказать, что письмо из Хогвартса что-либо изменило. Ее отец был волшебником. Настоящим, чистокровным колдуном, ведущим свой род от самого Брана. (Хотя, кто из ирландцев не приходится ему потомком?) В конечном счете, это была только отсрочка, временный отдых от домашних дел, прежде чем она обзаведется домом собственным, из которого ей уже никогда не вырваться на свободу. Она приняла это как должное. Ее не учили бунтовать.

Печаль или сожаление, касавшиеся, быть может и не раз, ее души, никогда не отражались в этих весенних глазах цвета индиго, цвета горных озер, окруженных золотыми пятнами нарциссов. Она вечно улыбалась, выставляя напоказ крепкие белые зубы, не из гордости, конечно, едва ли что-то подобное приходило ей в голову.

У нее было много подруг. С Молли было просто дружить. Она не претендовала на лидерство, зато всегда была готова помочь и пожалеть каждого, кто в том нуждался. На нее не заглядывались мальчишки. С первого же курса долговязый, норовистый Артур Уизли окружил ее своей опекой, неназойливо давая понять возможным конкурентам, что «территория занята». Желающих оспорить его права за шесть лет не сыскалось.

Все шло так, как заведено. Так, как оно и должно было быть. А потом она упала…

***

Это случилось в первую неделю седьмого курса солнечным знойным днем. Молли быстро перебегала маленький, похожий на гулкий колодец внутренний дворик, чтобы скорее попасть из одной башни в другую. Задержавшись на гербологии, она теперь опаздывала на следующее занятие. Первый острый камешек впился в ее голую голень, заставив девушку высоко подпрыгнуть и ухватиться за ногу, прикусив от боли губу. Мантия ее неловко задралась, вызвав взрыв смеха со стороны группки слизеринских первогодков. Она неловким движением, пытаясь одернуться, вполоборота потянула неподатливую ткань, запуталась и рухнула на каменные плиты. Ей почти не было больно, только немного стыдно, что она так позорно растянулась на глазах у зазнавшейся мелюзги. Перевернутое небо, ослепительно-отстраненное, равнодушно смотрело ей в лицо. Странная апатия охватила тело, и подниматься не хотелось.

Где-то краешком слуха она уловила резко вычитывающий мальчишкам голос, а вслед за этим перед ней возник ее ангел.

Он был точно таким, каким она увидела его в первый раз - белое пламя, струящееся по плечам, нереально хрупкая, озаренная сиянием фигура, серые туманные глаза…и он снова протягивал ей руку помощи.

Она приняла ее, осторожно опираясь, вставая. Несколько секунду задержала пожатие и успела удивиться тому, насколько она тонка и нежна, ангельская ладонь, гораздо нежней ее собственной.

- Все в порядке? - вопрос вывел ее из оцепенения.

Это был не ангел. Он остался навсегда только ее выдумкой, только полустертым рисунком на стене забытой церкви.

Это был Люциус Малфой, пятикурсник Слизерина.

Но это тоже было достаточно удивительное обстоятельство. Слизерин и Гриффиндор - извечные заклятые враги, а этот мальчик так запросто предлагает ей помощь, оберегает от собственных же сокурсников, искренне, участливо спрашивает о том, не поранилась ли она. Достаточно любопытно, чтобы обдумать на досуге.

И забыть. Добавила она про себя.

Не жеманничая, не стесняясь, она досадливо оглядела изодранные на локтях рукава, морщась потерла пятую точку и, прихрамывая, двинулась ко входу.

-Ты забыла, - Люциус догнал ее через пару шагов и протянул оброненный свиток.

-Спасибо, - она чуть поджала губы и выразительно, с вопросом посмотрела на него.

Он окинул взглядом мантию девушки, покачал головой.

- Позволишь помочь тебе?

-Но…

Он, не дожидаясь ее ответа, взмахнул палочкой:

- Соун!

Ткань вернулась в свое исходное, цельное состояние и даже как бы стала еще лучше. Девушка позволила себе немного раздвинуть губы в улыбке. В конце концов, здесь никто не мог видеть, как она улыбается слизеринцу.

Мальчик проводил ее до лестницы, ведущей к кабинетам. Весь путь они проделали молча, не глядя друг на друга. Молли не стала спрашивать, зачем он идет рядом с ней, а он не объяснил.

Вот, вообщем-то, и все. Кто мог знать, что это только начало? Где-то ведьминской своей сущностью, тысячами и тысячами поколений женщин, живших до нее, мудростью столь же не похожей на книжную, похваляющуюся собой мудрость мужчин, как земля не похожа на воду, она ощутила, как тонкие нитки, связывающие всех нас, ныне живущих и тех, уже ушедших, переплелись и затянулись в крошечный узелок, о который ей предстояло запнуться. Однако, не предала этому большого значения. Потому что так же знала, - изменить ничего не в наших силах, сколько б мы не тешили себя мыслью об обратном.

Конечно, она видела его и раньше. Сложно было не заметить кого-то, столь довольного своей собственной персоной, столь самоуверенного и заносчивого, могущего поспорить горячностью нрава с Артуром, чей взрывчатый темперамент ей хорошо был известен. Но до того дня они ни разу не перемолвились и словом. С чего бы вдруг? Ее жених, - а Молли прекрасно понимала, что Артур уже видит себя в этом качестве, спорить же ей не имело смысла, - всегда был самым ревностным противником слизеринцев вообще, а бледного, надменного, аристократического отпрыска, в частности.

Она помнила их бесконечные стычки и жаркие перепалки, нередко доходившие до элементарного мордобоя, после чего она залечивала ссадины и синяки Уизли и безропотно выслушивала его однотипные излияния по поводу «малохольного ублюдка». Кто делал то же самое для Малфоя, она не знала.

Безусловно, было кому. К шестнадцати годам Люциус уже успел превратиться в несомненно красивого, на свой особый, выгоревше-золотистый лад, статного юношу, не по летам развитого. Он был загонщиком слизеринской квиддичной команды и ее талисманом. С тех пор, как он впервые вышел с ними на поле, они не проиграли ни одного матча, в котором он принимал участие.

С вечным, будто прикипевшим к нему, выражением скучающего безразличия на лице, с ленивой грацией, с дорогими нарядами, которых он, казалось, вовсе не ценил, этот мальчик был для Молли воплощением той далекой, неведомой жизни, к которой ей никогда не доведется прикоснуться.

Она и до того случая иногда ловила на себе взгляды серых глаз, взирающих на мир, будто со смертельной усталостью. Но мало ли кто на кого смотрит? Стараясь следовать своему совету, она спешила выбросить все из головы и преуспела бы в том, если бы парки, крутящие колесо судьбы, хоть на миг придержали костлявые руки.

***

Первый матч сезона пришелся на отличный, погожий денек. В начавших уже проваливаться в неизмеримые дымчатые глубины, как всегда по осени, небесах не было ни одного облачка. Там, на высоте нескольких сот метров над стриженой травой газона, носились маленькие, нелепые фигурки, манерно раскланивающиеся, как ласточки в полете, сталкивающиеся между собой, причудливо вихляющие. Волны шума, издаваемого болельщиками на трибунах, доносились до девушки, стоящей на ровной площадке, и омывали вибрирующими волнами.

Обычно Молли, конечно, сидела там, на трибуне Гриффиндора, среди друзей и кричала, кричала так, что на следующий день с трудом могла говорить. Однако сегодня с самого утра ею владело странное, тревожащее предчувствие, от которого никак не удавалось избавиться, как от досадливой песчинки, забившейся в туфлю. Она привыкла доверять своему внутреннему голосу, он никогда ее не подводил. Ей редко удавалось вычленить из череды калейдоскопических образов картину грядущего, но довольно было и того, что странная врожденная сила толкала ее в нужном направлении.

Не отрываясь, запрокинув голову, она вглядывалась слезящимися от напряжения глазами в безумный танец, словно кружимых ветром пушинок. Вон мелькнула огненно-рыжая макушка, а следом - белая блеснула на солнце. Какие они маленькие отсюда! Не больше булавочной головки. И почему ее глаза так жадно следят именно за той, белоснежной?

Маленький смерч нырнул вниз и вновь взмыл над головами остальных, вытягивая высоко поднятую руку. Ловец Гриффиндора!

- Игра закончена! - закричал ликующий комментатор. - Багет поймал снитч! Гриффиндор победил!

Разноцветная гирлянда разом взметнулась единым порывом над сиденьями болельщиков, только проигравший факультет разочарованно притих.

Тут оно и случилось. Отвлекшись, Молли не могла с уверенностью сказать, что именно произошло. Когда она вновь поймала в поле своего зрения еще не приземлившихся игроков обеих команд, оказалось, что белокурая голова куда-то пропала. Замирая, она глянула ниже. Следом, видимо, то же заметили и все остальные окружающие, потому что восторженный рев зловеще оборвался на полувсплеске. Серебристо-зеленое пятно стремительно неслось к земле.

Все слизеринцы и большинство гриффиндорцев направили свои метлы следом, но она уже видела - не успеть. Слишком быстро он падает, черезчур быстро…

Молли не слишком-то удавались подобные чары, но, видимо, верно то, что отчаянье порой способно творить чудеса. Бледно-медной фурией она выскочила на середину громадного прямоугольника, поднимая палочку.

Падение стало замедляться, как на старой пленке в немом кино. Мгновение, - и мальчик плавно опустился в сочную зелень, сливаясь с ней цветом одежды.

Колени ее задрожали от слабости, и Молли рухнула на подкосившиеся ноги, уже не замечая бегущих мимо нее профессоров и учеников. Они окружили слизеринца, следом за опустившимися на своих метлах игроками. Кто-то взрослый и не потерявший головы уверенно скомандовал всем расступиться, наколдовал носилки, на которые осторожно поместили безжизненное тело.

Сквозь мешанину мантий, рук и ног, Молли мельком лишь увидела застывшее, мертвенно-бледное, еще бледнее, чем обычно лицо. Но и это не смогло вывести ее из ступора. Она еще видела перед глазами падающую фигурку ангела, разрывавшую ей сердце.

Когда к ней подошли, стали говорить о чем-то таком глупом и незначительном, что она просто не в силах была выслушивать. Поздравлять… с чем? И, главное, зачем? Девушка, сама похожая на восковую куклу от шока, высвободилась из их назойливого круга и уверенно двинулась прочь. Куда, она не знала, только ощущала, что нужно сделать нечто очень важное. Не понятно, что, но надо.

В больничном крыле собрался весь Слизерин, Молли могла видеть это, и не заглядывая внутрь из-за приоткрытых дверей лазарета. Она недолго постояла там, неуверенно переминаясь, а потом ушла. Не далеко. Она кружила поблизости, словно муха вокруг полного улея, довольно долго.

- Мисс О’Браен? - окликнул ее, когда уже начинало смеркаться и в замке зажигались первые лампы, тихий приятный голос сестры в белоснежной накидке.

Молли кивнула.

- Мистер Малфой хотел вас видеть, - и, заметив ее колебания, добавила: - Его друзья уже ушли. Он один в палате.

Нельзя сказать, что последнее замечание придало ей бодрости, но Молли мгновенно одернула себя. Глупая девчонка! Он всего-навсего парень, к тому же почти на два года младше тебя.

Покорно она последовала за своей провожатой и, все же, несмотря на браваду, горло перехватило, а ладони чуть вспотели, когда сестра остановилась на пороге, пропуская ее.

Окна палаты выходили на восток и здесь давно уже не было солнца. Мягкий рассеянный свет лампы выхватывал из полумрака покоящееся на подушке лицо. Сначала ей показалось, что мальчик спит, таким умиротворением веяло от тонких черт. Веки были опущены, дыхание ровно. Она собралась уж, было, совсем уйти, как он позвал ее неожиданно по имени:

- Молли?

Она застыла, с трудом соображая, что же делать дальше и кой черт, собственно, дернул ее прийти:

- Да, - ответила она, когда способность речи вернулась к ней.

- Подойди, пожалуйста.

Она осторожно приблизилась, не сводя глаз с его лица, с черных в тени абажура глаз и, повинуясь приглашающему жесту, устроилась в кресле рядом с койкой, стараясь держаться на как можно большей дистанции.

Мальчик улыбнулся ей. Очень слабо, и она почувствовала, что ему тяжело пока производить какие бы то ни было движения, потому он и застыл в этой странной, неживой позе.

- Я хотел поблагодарить тебя, ты спасла мне жизнь.

- Что ты, - смущенно прошептала она. - Любой на моем месте…

- Да, - он перебил ее, и в первый раз она услышала эти характерные нотки капризного, нетерпеливого барского тона, - но ведь никто не сделал. Это тебе я обязан тем, что все еще могу дышать, видеть и, вероятно вскоре, ходить. Но вот на метлу я, пожалуй, теперь не сяду даже во спасение души.

- Что ты! - вдруг горячо воскликнула она и сама удивилась этому порыву. - Ты еще будешь летать и играть за свою команду, ты справишься.

Он одарил ее странным, задумчивым взглядом и тяжело уронил то, что мучило его гораздо больше ноющей боли, значительно приглушенной снадобьями. Эту боль излечить не было способно ни одно лекарство:

- Мы проиграли.

Девушка изумленно отпрянула. Он едва не погиб на том проклятом квиддичном поле и единственное, что его волнует - то, что его команда проиграла! И тут же подумалось: будь на его месте Артур, он вел бы себя точно так же.

- А…, - протянула она, отводя взгляд. Ей вдруг снова стало неловко.

- Молли, - осторожно повторил Люциус, и это простое имя вдруг показалось ей неожиданно таким красивым, словно все, причастившееся этому невесомому в своем изяществе существу, тоже обретало способность сиять внутренним блеском, - ты помнишь тогда, в начале года…

- Да, - коротко подтвердила она, рассеянно накручивая выбившийся локон на палец.

- Ох, - он сделал попытку сокрушенно покачать головой, но тут же лицо его вновь сделалось белей простыней и немного передернулось, - я ведь ощущал себя таким героем! Идиот!

Он хмыкнул.

- А теперь я пред тобой в неоплатном долгу.

- Что ты! - она даже немного испугалась его слов.

- Миледи, вы спасли эту жизнь, и теперь она без остатка принадлежит вам!

Она не могла понять: смеется он над ней или говорит серьезно. Внезапно он взял ее руку в свою и положил к себе на грудь.

Тонкая ткань пижамы была горяча от тепла его тела, и она могла ощущать ритмичную пульсацию сердца. Этот невидимый огонь сладкими мурашками поднялся выше и стремительно завладел всей ее рукой.

-Ты не похожа ни на кого из тех людей, что мне доводилось видеть прежде, - сказал он серьезно с выражением глубокого уважения на лице.

Ей было так странно и видеть, и слышать это. Чуть разжав губы, она пробормотала:

- Я очень обычная, Мал… Люциус, - голос ее не дрогнул, когда она впервые произнесла мягкое, тающее на языке имя.

- Нет, совсем не обычная! Ты такая… Ты прости, но я долго и часто наблюдал за тобой. Среди всего этого плебса, - он поморщился, но, заметив выражение ее лица (Молли не было знакомо это слово, однако сложно было не понять, что оно означает нечто плохое), - прости, Молли, что так называю этих твоих…друзей. Мне кажется, ты достойна быть в лучшем обществе.

Она резко выдернула ладонь и холодно заметила:

- Мне самой решать, с кем стоит дружить, а с кем нет.

- Конечно! - торопливо воскликнул он. - Молли, извини меня, я допустил непозволительную ошибку, но, выслушай меня! Ты просто… сама не понимаешь, насколько ты не похожа на всех остальных… ты словно лучик света. Ты похожа на цветок, которые иногда пробиваются через каменные плиты стен… Ты понимаешь? Я… говорю глупости, да?

Он умолк, глаза его блестели нездоровым блеском, на лбу выступила испарина.

Молли протянула правую руку, - странное дело, она совсем не тряслась, - и положила ему на голову:

-Ты весь горишь. У тебя лихорадка, я позову мадам Помфри.

- Нет, погоди…, - он снова задержал ее, почти до боли сжав пальцы. - я не брежу, ты понимаешь?

Она отрывисто прошептала:

- Да…Да, Люциус. Мерлин, отпусти меня! Я должна кого-нибудь позвать, кто может помочь тебе!

- Но ты ведь не бросишь меня, - голос его звучал теперь как-то сдавленно и умоляюще. - Скажи, что мы еще увидимся. Скажи…

- Мы увидимся, - она улыбнулась, очень мягко, успокаивающе. - Я обещаю.

Он, наконец, разжал хватку и позволил ей выскользнуть из палаты. Она почти бегом бросилась к целительнице.

- Мадам Помфри! Там…Малфой…

Потом медленно, как бы нехотя, Молли поплелась в сторону гостиной факультета. Голова ее пылала не хуже, чем у Люциуса. Что же теперь делать? Что делать?

Жизнь ее, размеренная, маленькая, просчитанная до мелочей жизнь вдруг закачалась, как лодка в бурном море. Она давно убедила себя - нет на свете принцев и ангелов, не для нее. Что-то теперь будет?..

О, Господи, за что ты меня наказываешь? За что искушаешь виденьем того, что никогда не будет моим! Не может… Так не бывает.

***

Конечно, она не пришла к нему ни на следующий день, ни через день. Сколько угодно можно было клясть себя в душе трусихой и предательницей, но так было надежней. Спокойней. Она говорила себе, что после такого он больше не захочет видеть ее, что все снова станет как прежде.

В субботу Люциуса выписали, он вернулся к своим сокурсникам, и Молли была этому рада и даже в тайне гордилась тем, что, вероятно, не без ее участия, он поправился так быстро. Радовалась она и тому, что случилось это на выходных. По крайней мере, пару дней она сможет избегать его и не сталкиваться на уроках.

Первым их общим занятием оказалась трансфигурация. Входя в просторный светлый класс, она сразу же заметила эту макушку, отливающую дорогим платиновым блеском. Ей с трудом удалось удержаться от первого порыва подхватить вещи и бежать прочь отсюда, куда глаза глядят. Весь урок Молли просидела как на иголках, но он и не посмотрел ни разу в ее сторону. Словно ничего и не было.

Это сон, вздохнула она про себя, успокаивая поднявшуюся было острую волну разочарования. Это был всего-навсего сон. Странно, если бы нечто подобное произошло наяву.

- Я думал, гриффиндорцы всегда держат слово.

Он стоял перед ней, скрестив руки на груди, в позе оскорбленного самолюбия, в узком, едва освещенном коридорчике.

Молли резко вскинула голову.

- Я…я была занята, - она сложила руки за спиной и потупилась, словно оправдывающаяся школьница.

- Что ж, мисс О’Браен, - уголок рта дернулся вниз, - извините, что отрываю вас от срочных дел. Всего хорошего.

Он шутовским жестом приподнял над головой воображаемую шляпу и попытался обогнуть ее.

Неожиданно для себя самой, Молли быстро схватила его за рукав мантии.

- Да, мисс О’Браен?

- Я бы хотела извиниться, в самом деле, - она запнулась, смешалась совсем и покраснела.

Он внезапно стремительно протянул руку и двумя пальцами приподнял ее лицо за подбородок, заглянул в мутные от собравшихся слез глаза.

- Сегодня после пяти приходи на астрономическую башню.

Молли испуганно заморгала, приоткрыв рот.

- Ну, придешь?

- Я…

- Не бойся, никто не узнает, - сказал он неожиданно мягко. - Мне просто нужно с кем-то поговорить, с кем-то не испорченным классическим воспитанием.

Он хмыкнул, и она, улыбнувшись следом, кивнула.

- Обещаю.

Люциус выпустил ее, потом вдруг, уже пройдя несколько шагов в сторону, обернулся, догнал и снова развернул лицом к себе.

- Опять обманешь?

- Возможно на час-другой, - протянула она. - Издержки отсутствия хорошего воспитания. Меня не учили быть точной.

- Ты совсем не так проста, как хочешь показаться, верно? - спросил он удивленно.

- Я не знаю, - Молли пожала плечами. - Со стороны виднее. Я такая, как есть.

***

Ветер трепал и путал ее медные волосы. Бог знает почему, но на верхушках башен всегда гуляет ветер, даже если в низинах стоит тишайшая, чудесная погода. Молли робко куталась в теплый плащ, запасливо прихваченный с собой. Она не опоздала. Она пришла еще раньше назначенного срока. Последние занятия отменили, и она не смогла усидеть в гостиной. Ей все казалось, что каждый, посмотревший на нее, может вычислить ее секрет. Ей неловко было встречаться взглядом с Артуром, с подругами. И вот она здесь, зябнет, ждет и спрашивает себя. Зачем? Что я тут делаю?

Узкая ладонь легко легла ей на плечо. Она вздрогнула, посмотрела назад. Люциус улыбался ей сверху вниз.

Молли всегда была невысокой. Артуру она едва доставала до плеча. Люциус был примерно того же роста, хотя и младше.

- Все-таки ты пришла.

- У нас не было последней пары…

Он кивнул.

- Здесь прохладно, ты могла бы подождать внутри.

- Я боялась, вдруг, кто заметит.

- Напрасно. В любом случае, я не собираюсь подхватить простуду. Пойдем!

Люциус потянул ее за собой в маленький закрытый закуток над лестницей. Примостился, расстелив свой плащ на холодных плитах на верхней ступени, и предложил ей сесть рядом. Закурил. Она поморщилась, - дым щипал глаза.

- Зачем ты меня позвал?

- Я же сказал, хотелось поговорить.

- О чем?

Он посмотрел на нее искоса. В глазах мелькнуло что-то похожее на сомнение, или испуг, или еще что-то, чего ей не дано было понять.

- Умна и непорочна разом…

- Что?

- Один поэт сказал, - протянул он, щурясь и отворачиваясь.

- Шекспир?

- Верлен. Он француз.

- Понятно.

Молли перебирала пальцами складки юбки, то сминая их, то разглаживая, так же, как то хмурилось, то прояснялось ее чело, словно время от времени заслоняемое набегающими тучами. Казалось, юноша вовсе не смотрит на нее, поглощенный своими мыслями, но только казалось. Устроившись таким образом, что ему прекрасно было видно всю ее с головы до пят, Люциус с интересом изучал девушку.

- Тебе нравится на твоем факультете?

Она дернулась от неожиданности.

- Д-да, чудесно.

- Это не ответ.

- Но тебя ведь совсем не интересует это, правда?

- Конечно, - он помолчал, а потом добавил. - Чудная ты, сидишь, молчишь, молчишь, а потом как выдашь на-гора подобную тираду.

- Пожалуйста, - попросила она, - не говори таких слов, а то мне кажется, что это какое-то заклинание, которого я не знаю.

Он расхохотался, совсем не обидно, тряхнул головой.

- Договорились, постараюсь.

Потом вытянулся во весь рост, потянулся, разминая свое стройное тело.

- Хорошо-то как! Так бы и сидел рядом с тобой долго-долго. Знаешь почему?

- Почему?

- Ты совсем на них не похожа, на всех этих жеманниц, я имею в виду. Ну, на тех девчонок, с которыми мне приходиться общаться с рождения. Они все насквозь фальшивые. Постоянно примеряют какие-то маски, какие-то роли, и сидишь, как дурак, разгадываешь их шарады, подыгрываешь, делаешь вид, что балдеешь ото всего этого, а не станешь - ославят невеждой. Мы вечно притворяемся, вечно прячемся, я уже и сам не знаю, кто я. А ты Молли… Ты - настоящая.

Он осторожно коснулся пальцами ее руки и сжал. Она не шелохнулась, глядя на него из-под опущенных ресниц.

- Я должна тебя пожалеть?

- Мерлин, нет, конечно! Просто будь моим другом, это все чего я прошу, - прошептал он, поднося ее ладонь к своим губам.

- А как же?..

- Никто не будет знать. Это станет нашей маленькой тайной. Согласна?

Она улыбнулась.

- Вот и славно.

***

Славно. Славно. Господи, слово-то какое! Слав-но. Гладкое, как плоский морской камешек. Хрупкое, рассыпающееся во рту восточными сладостями. Прыг-скок! Славно!

Славно было все - прятаться от других, убегать прочь из-под надзора серых стен, чьи чудеса давно приелись. Быть, наконец, не пай-девочкой, просто быть и растворяться в этом бытие с головой.

Улыбаться искренне над каждой шуткой, слушать журчащий мелодичный голос, рассказывающий о чем-то, совсем не важно, что именно, видеть сны наяву, волшебные, чудные сны, невероятные, ошеломляющие. Так не может быть… Но есть, но будет!

Это говорили его глаза, смотрящие на нее, не так, как смотрели раньше другие люди, эти руки, - сеть простых, случайных прикосновений, пожатий, неловких объятий плелась искусно, - эта улыбка…

Она рассказала ему о своем ангеле. Первому и последнему человеку на земле она поведала свой детский секрет. Он слушал, улыбаясь. Она рассказывала совсем не так, как он. Куда уж ей! Но он сказал, что это было чудесно. Он всегда внимательно выслушивал все ее глупости.

***

Это всегда было на грани, Молли ощущала узкую, шаткую рейку, по которой они ступали с самого начала. Словно обреченные по пиратской доске, выкинутой в море. Каждый шаг - пока жив, но ведь когда-то дорожка оборвется, а там - вниз, в глубь, в бурное, бездонное море.

Когда их руки впервые встретились? Когда их губы потянулись друг к другу?

Какой-то выходной в конце октября, поход в Хогсмид. Они потихоньку отстали ото всех друзей, выскользнули из их круга, выбрались на волю - два диких зверька, затерявшихся в степи и не жаждущих быть пойманными.

Поле стояло пустое, продуваемое ветрами, давно скошено, сиро и бесприютно. Но день был теплый, радостный. Они забрались подальше от хоженой тропы, вытянулись на жесткой соломе. У самой земли тянуло от нагретой с утра почвы парным, тяжелым духом. Редкие золотые былинки качались, убаюкивая. Они опрокинули взгляды в бездонную синь и молча слушали перестукивание дятлов в дремлющей роще.

-Ты веришь в Бога? - вдруг спросила она.

Просто так, без всякой задней мысли. Они к этому времени уже успели наговориться о столь многом, что новую тему выдумать было сложно, а этой не коснулись еще ни разу, не считая того, когда она рассказывала ему о своем младенческом друге.

- Не знаю, - он перевернулся на живот и заглянул ей в лицо.

Он всегда так делал, когда что-то его настораживало, словно боялся упустить малейшую часть ее сущности, которая, утраченная, могла бы нарушить всю мозаику цельного портрета девушки и помешать постичь ее до конца.

- Ничего, - она вздохнула и замолчала.

Люциус почувствовал ее напряжение.

- Думаю, во что-то я определенно верю, - он сосредоточенно покусывал край усохшего колоска, свисавшего в уголке рта. - Кто-то же должен был придумать все это.

- Да, - теперь Молли так же перевернулась, подставляя щербатому солнцу влажную спину. А вдруг, - она на минуту приподняла с рук подбородок, подобравшись, сжавшись, что твой пес, взявший верный след, - мы действительно плод чей-то фантазии, а? Все вокруг придумано, все до мелочей, и кто-нибудь читает о нас? Читают и не знают, что другие читают о них, в то время как о тех, других, тоже читает кто-то читаемый?

Он потряс головой. Сказал озабоченно:

- Молли.

- М-м?

- Лучше не думай.

Они посмеялись немного. Она вдруг резко села, поджав к груди ноги.

- Нет, холодно-то как!

- Ложись обратно, здесь теплее, - он игриво толкнул ее на прежнее место.

А потом что-то произошло. Он не отпустил руки, как делал раньше. Прижал ее, наклонился, коснулся губами, солоноватыми от выветренной слюны, ее губ, недетским, откровенным поцелуем. Она приоткрылась ему навстречу охотно, робко, жадно, неумело. Отстранились уже задыхаясь.

- Прости…

Она покраснела, задетая больше словом, чем делом.

- Что ты…

Люциус все так же, внимательно-изучающе глядел на нее.

- У тебя ведь небольшой опыт в этом?

Она вспыхнула еще гуще. Язвительно:

- Может, не будем обсуждать мой опыт, а?

Он сделал извиняющийся, примиряющий жест. Она подулась немного, глядя в сторону рощи.

- Несколько раз с Артуром… Не знаю, может пять-шесть, не больше. Он не спешит…

- Дурак.

Резко сказал, как припечатал. Странно, но ее пунцовость вдруг спала, даже чуть побледнело лицо. Молли приложила к щекам ладони, опустила голову смущенно, хотя он и не смотрел на нее. Сидел спиной.

- Возвращаемся?

Он кивнул.

Выбрались все грязные и помятые. Его новая рубашка была безнадежно перепачкана травой и соком поздних цветов, ее подол весь позацеплен краями остро срезанных колосьев.

Доставая мусор из ее спутавшихся волос, он пробормотал сквозь зубы:

- Вот за это я и не люблю деревню…

Уже когда подходили к первым домам, Люциус придержал ее немного, увлек на секунду в сторону и выпалил быстро, одним словом:

- Приходисегоднявполночьвкомнатунавторомэтажезападногокрыла.

Потом выпустил, отвернулся и двинулся искать своих приятелей.

Она постояла немного, думая. Не то, чтобы она не поняла его. Не то, чтобы не знала с самого начала, что будет его. Просто, когда оно наступает - то, чего давно ждешь, - кажется странным этот приход и думаешь про себя: «Ну, вот, все-таки дождались!» Пусто, глухо, без эмоций. Только какое-то гнилое удивление.

Странно. Ни радостно, ни грустно.

***

Выбраться из гостиной - полбеды. Надо пробраться незамеченной мимо доспехов и портретов, мимо призраков и Пивза. Не попасться Филчу, не споткнуться о его растреклятую кошку. При малейшем шуме сердце падает в пятки. Скорее, скорее до конца коридора, там - налево.

Он ждал ее. Вошла в темноту робеющая, немая.

Забытая, ничья келья, - сколько их таких в замке? - превращенная в подобие тесной, неуютной спальни.

Милостивый мрак прикрыл красное лицо, испуганное выражение глаз.

На фоне пустого квадрата окна вырисовалась светлая мальчишечья фигурка. Сжал ее руки в своих властно, собственнически, нагнулся, обдавая жарким дыханием и горьким полынным запахом. Она покорно поднялась ему навстречу, он чуть помедлил, только глаза поблескивали белками - в темноте пугающий, странный незнакомец. И, вдруг, успокаивающе, ласково прижал к себе, положил щеку на ее макушку. Тише, тише, все хорошо…

Ни слова. Говорят только руки. Нежные, умелые. Осторожно скользят по тонкой ткани, оглаживая спину и плечи. Она расслабляется, уступает, пока неспешно, пядь за пядью. Робкая пугливая олениха, приманенная солью.

Движенья узких ладоней становятся все настойчивей, сильнее, проникают меж «да» и «нет» в таинство сплетений тесемок и лямок, под покров мантии, под платье до трепещущей чуткой кожи. С легким вздохом снова она выгибается навстречу этим ласкам и снова прядает прочь, когда первая стена, сдавшись, падает к ее ногам. Стыдливо потупившись, смотрит удивленно на сорванную одежду.

Но, одно движение - неловкое, рассчитанное, невинно-порочное, - каскад волос, сияющих тяжелой медью, рассыпается по плечам шелковым плащом. Глаза ее ясные, безмятежные, смотрят открыто, доверчиво, призывно.

На секунду он застывает, заворожено глядя на красное жидкое золото, обманное, манящее. Губы ее меж их потока поднимаются вверх, горящие маленьким маячком среди изменчивой ночи, последний ориентир.

К ним приникает он, стремительно, жадно. Сладость и жар - награда.

И еще один бастион взят. Теперь она почти нагая, лишь узкая полоска ткани придерживает грудь. Он аккуратно снимает зажим, выпуская на свободу остренькие, по-волчьи торчащие сосцы, округлую, упругую тяжесть.

Стыдливо прикрывается скрещенными тонкими руками, опустив ресницы, зардевшись. Тихонько он проводит пальцем по скуле ее, находит приоткрытый рот. Губами едва-едва касается губ ее. Так сестер целуют. Нежно, благословляющее.

Смелея, разводит тростинки-покрывала, протягивает их вперед, вслепую, прижимается всей своей нетронутой, благоуханной плотью к нему, трется носом в грудь, забывшись, целует за край ворота.

Чуть отлепившись, но не выпуская, настойчиво теребит края рубахи - летит прочь белый ненужный призрак.

Опьяненный и этой внезапной откровенностью, и близостью нагого тела, он приникает к шее ее, спускаясь все ниже… и она бьется под жгучими поцелуями, - то сжимаясь, то вновь раскрываясь, полностью, до конца, до самых глубоких тайн своих.

Он подхватывает ее, отрывая от холодных плит пола, не отрывая губ от теплой кожи. Кладет ее на маленький топчан. Она сжимает объятия все крепче, вновь пугаясь своей смелости, своему безрассудству. Он просительно смотрит, наконец подняв голову к ее лицу. Судорожно сглотнув, она кивает, прикрывает глаза. На устах - улыбка. Кроткая, мимолетная, отчаянная.

Мгновение - и нет ничего меж телом и телом. Только тьма, только судорожное, непрерывное единение, сродни голоду или безумью. Безумье радости на грани разума.

Нежность и терпение. Руки его учат, помогают. Рассказывают ей ее секреты. Гладкие, умелые…

Ни мысли, ни страха, ничего не осталось. Только чувства, только песня ее открытого тела, распахнутой души - в единстве. Молоко и мед, солнце, накрытое бархатом, - кожа ее. Гладкие столпы - ноги ее. По ним так привольно спешат ладони в тайник сокровищ. Находят, медлят. Касаются.

Глаза ее распахиваются шире, вздымаются руки беспомощно. Он ловит их - две непокорные птицы, - сжимает крепче. Это ничего. Сейчас все будет хорошо.

Одно движенье.

Губы стискиваются в немом крике до крови. Во взгляде - обида.

Ничего.

Вздох. Улыбка.

Ничего.

Объятье. Радость.

Ничего.

Только мы.

***

Шесть квадратных метров темноты достались ему во владение на эту ночь. Только красный мерцающий огонек сигареты разреживает плотный сумрак, укутывающий с головой. Ровное сонное дыхание убаюкивает.

Люциус уперся рукой в колено, расслабленно откинувшись головой к стене, полузакрыв глаза. К чему здесь зрение? Ничего важного, ничего существенного вовне, все, что имеет значение - в его голове.

Это оказалось гораздо сложнее, чем думалось сначала. Он прекрасно помнил, откуда, когда родилась эта мысль. Откуда? Из злобы, гнева. Когда? Давно, пожалуй, оформилась только к началу этого года.

Обычная игра, ничто не сулило провала. Одно из первых правил - учиться манипулировать людьми. Если хочешь чего-то добиться, преуспеть. Магия отношений - самая древняя, самая сложная. Хрупкий инструмент, овладеть которым полностью дано лишь самым искусным. Себя он в ребячестве своем причислял к таковым.

Затянулся - горечь табака бодрила.

Где он ошибся? Почему не может сделать то, что собирался, что должен был сделать давно, и не задумываясь. Несколько робких фраз там, в палате, - она уже готова была. Совсем не требовалось тянуть так долго. Если бы можно было знать с начала! Поддался, как дурак, клюнул на эту удочку. Хотелось узнать - кто она, что такое? Он не врал ей, ни разу. Ему действительно не доводилось встречать прежде никого подобного.

Он вспомнил, как она отдавалась ему - самозабвенно, полностью, не оставляя ничего себе, не требуя ничего взамен. Как никто прежде. И что же, предать? Сделать, как было задумано? Раскрыть все завтра, потребовать с ребят обещанную бутылку? Все это - на бутылку, на подлое, мелочное чувство превосходства над простаком Уизли? «Вскрыл» его игрушку?

Как будто он и так не стоит неизмеримо выше его!

Молли вздохнула во сне, повернулась. Пахнуло мокрыми перьями, теплом и каким-то детским, далеким привкусом кислого молока. Губы ее чуть приоткрылись.

Невинная, чистая. Настоящая.

Женщина. Его женщина. И - никому - ни Уизли, ни сваре слизеринских ворон?

Никому.

Наклонился к ней, провел губами по краешку уха. Она улыбнулась, не открывая глаз, потянулась навстречу.

- Никому… - тихонько выдохнутое слово вспугнуло тишину.

***

Он разбудил ее утром, едва занялась заря. Собирались молча, быстро, чтобы успеть в свои спальни к сроку. Торопливо поцеловались, вскользь, уже расходясь. Серьезные, почти чужие. Каждому из них было о чем подумать.

День тянулся томно-протяжно, как старая пластинка, зажеванная разбитым патефоном. На улице, тихонько кружась, спускался первый снег, словно и не было сияющего тепла еще вчера. Размеренно жужжали переполненные аудитории…

Вечером она снова стояла там, где они впервые говорили как друзья, где теперь встретились... Как любовники?

Глубокий синий бархат, прореженный непрерывным мельтешением мокрых искорок затемнял застенчивое, повзрослевшее лицо, углубляя тени в уголках губ. Горькая складочка нового знания.

Припорошенная тающей мукой, похожая на хрупкого эльфа. Горчичное Зернышко.

Люциус неуверенно шагнул ей навстречу, растерявшись, возможно, впервые в жизни, не зная, что сказать, как начать. Она пришла ему на помощь, вытянув горячие маленькие ручки, обвивая его шею, шепча еле слышно:

- Я думала, ты не придешь…

- Почему?

Она усмехнулась, немного горько, немного жалостно.

- Я вообще думала, что ты меня там и оставишь. Как-то все слишком чудесно. Я… ну, у меня было такое подозрение, что ты все нарочно подстроил. Может, чтобы Артуру насолить. Я не знаю…

Люциус отдалился и пораженно спросил:

- Думала так и все равно пришла?

Молли потупилась, растерянная, не представляя, как объяснить необъяснимое:

- А ты бы отказался, если бы ангел предложил тебе свои крылья, даже зная, что упадешь и разобьешься?

Он снова привлек ее к себе, зарываясь в свежестью пропахшие волосы.

- Я не знаю, не знаю, верю ли я в ангелов, есть ли во мне столько силы… Я уже ничего не знаю. Где правда, где ложь. Знаю только, что мне хорошо сейчас так, как не было за всю мою поганую жизнь.

- Я не ангел, Молли…

- У тебя имя ангела. Самого прекрасного, самого мудрого, самого любимого.

- Ангела, ополчившегося на Господа?

- Он был баловнем, самым обласканным. А потом появились люди и тот, кто был ему дороже всех, вдруг забыл о нем. Я думаю, он всего лишь хотел вернуть его внимание, каким угодно способом.

- Это так по-детски…

- Да, он ведь и был ребенком.

- Так похоже на тебя. Всех оправдывать. Пусть самого Сатану.

Она рассмеялась у него на груди, приникая поближе к теплу.

Люциус вдруг разом посерьезнел. Она не могла заглянуть ему в лицо, на свое же счастье. Оно вдруг стало далеким, холодным и жестким. Он медленно провел ладонью по ее щеке, будто набираясь силы и решимости из этого бодрящего источника. И разом, не медля больше, не колеблясь, выпалил:

- А я ведь действительно сделал это на спор.

Она напряглась, застыла не шевелясь, но и не вырываясь из его объятий.

- То есть… Тогда, в самом начале…- он запнулся, не в состоянии подыскать нужные слова. - О, черт! Черт!

Резко оттолкнул ее и подошел к кромке высокой смотровой площадки. Остановился там, у перил, упершись в твердый бездушный камень, сгорбившись, подавленный.

Молли быстро подошла, прижавшись к его спине.

- Не надо ничего говорить. Что бы там ни было.

Он мгновенно обернулся и посмотрел на нее с какой-то исступленной злостью во взоре.

- Не смей меня оправдывать! - голос его звучал грубо и ядовито. - Да что ты обо мне знаешь? Что ты себе возомнила?!

Молли испуганно отпрянула, зрачки ее расширились, не то от удивления, не то от боли.

- Люциус…

- Я не хочу, не хочу, не хочу!

Он вскинул руки, сжав ими голову, словно собирался раздавить ее, зажмурился, прикусив губу. Резкий, сдавленный стон вырвался из его груди.

- Не хочу…

Она отступила на шаг к проему двери, колеблясь меж двумя разрывающими ее порывами - уйти и остаться, принять и оттолкнуть.

- Мне оставить тебя? - так робко.

Он снова открыл глаза, удивленно озираясь, будто недоумевая, что она здесь делает. Что делает тут он сам. Потом неуверенно коснулся ее безвольно висящей руки.

- Нет. Ты же не хочешь, что бы я все-таки исполнил свое намерение?

Улыбка чуть тронула ее губы.

- Похоже на шантаж.

- Так и есть.

Он приник лбом к изнанке ее ладони. Молли осторожно, едва касаясь, провела по вымокшим волосам, погружаясь в их шелковистую мягкость. Чуть вздрогнула, когда он приобнял ее за плечи, прижимая так крепко, что она задохнулась.

- Это безумье…

Она не стала спрашивать, что он имел в виду, просто отдаваясь на волю своих чувств. Ведь для нее это было так же естественно, как сон и свет.

***

Письмо пришло перед каникулами. Молли сидела, поджав под себя босые ноги и глядя, как мокрые хлопья залепляют крохотный квадрат окна, укутавшись по плечи пледом, время от времени настороженно кидая косые взгляды на Люциуса. Тот сосредоточенно хмурился, в который раз пробегая глазами по синим строчкам, испещрившим пергамент. Казалось, он уже не читает, а только стремится увериться в том, что все это действительно здесь и означает именно то, что якобы должно означать. Он не поднимал на нее глаз, но она странным образом чувствовала, что думает он именно о ней.

Наконец он откинул в сторону аккуратно прочерченный линией складок листок и, вздохнув, на несколько секунд словно отключился. Только тревожное, беспокойное дыхание, вздымавшее короткими толчками грудь, подтверждало, что он не спит.

Молли рассеянно провела пальцем по подоконнику, оставляя темный след в густой пыли, поднесла мизинец к лицу. Она успела хорошо изучить Люциуса, достаточно, чтобы не задавать вопросов. Не сейчас. Она никогда прежде не видела его таким растерянным, обреченным. Может, только в тот день, когда она пришла к нему в палату, и он сказал о том, как тяжело ему было проиграть матч. Хотя, не настолько… И смутная тревога сочилась уже сквозь ее мысли. Ей с трудом удавалось удерживаться оттого, чтобы подойти к нему, обнять, сказать, что волноваться не о чем, все будет хорошо.

Люциус пошевелился, быстро наклонился вперед и тихонько позвал ее:

- Молли.

Она посмотрела ему прямо в глаза, давая понять, что слушает. Но продолжения не последовало. Лицо его было, словно натянутая на барабан кожа - никаких эмоций, ничего, лишь напряженно подрагивали желваки. Лишь руки беспрестанно двигались, заключенные в жесткий затвор, но, тем не менее, своенравно выдавая юношу, нервно сжимаясь и разжимаясь, поблескивая белыми пятнами на костяшках.

- Плохие новости? - по конверту, запечатанному затейливым гербом, она догадалась, что письмо пришло от его родителей.

Он, по-прежнему не издавая ни звука, встал и подошел к окну, повернувшись к ней спиной, но, из-за крохотных размеров комнатушки стоял к ней достаточно близко, чтобы она могла хорошо видеть его профиль, словно стиснутый невидимым гнетом. Он сложил руки на груди - ребяческий жест, робкая попытка «закрыться» от жестокого мира.

Верно, он забыл, что она смотрит на него не отрываясь, потому что губы его дрогнули, когда он заговорил:

- Отец хочет, чтобы я приехал на Рождество в именье.

Ей хотелось спросить, что же в том такого необычного? Обидно, конечно, терять целых три недели, которые они могли бы провести вместе, беззаботно, бестревожно, ведь Артур уже собирал вещи, его тоже ждали дома. Однако, что-то в тоне, которым это было сказано, удержало ее.

- Он хочет представить меня моей будущей невесте. Считает, что время уже пришло.

Холод пробрался-таки под покров одеяла, не иначе, но, коварный, проник он не только в ее убежище, где она так упорно пряталась, но и в тело ее, в душу.

- Понимаешь ли, Молли, - голос был саркастически-вязок, он обернулся, упираясь расставленными ладонями в край подоконника, - в наших семьях, в тех семьях, что принадлежат к так называемому «высшему кругу», жизнь наша подчинена определенному распорядку, который установлен задолго до моего рождения. Вся моя жизнь заранее спланирована, и отступать от намеченного плана - равносильно добровольному изгнанию. Вот так.

Он хмыкнул, отряхивая руки, но выражение глаз было серьезно. И боли в них было не меньше, чем в ее.

- Так значит, ты тоже, - ошеломленно прошептала она.

Он не понял ее, удивленно вздернул бровь.

- Что?

- Не важно, - лицо ее было серым, как перец, смешанный с солью.

Люциус сел рядом с ней, поднимая голову ее так, что бы она была полностью освещена, и проговорил медленно и четко, выделяя каждый слог.

- Я никуда не поеду. Точка. Плевать я хотел на то, что они там мне приготовили. Я останусь с тобой.

- А, может, она красивей меня? - девушка слабо улыбнулась.

- Да хоть сама Венера! Ты Молли, ты - самое прекрасное, что я когда-либо видел в жизни.

Она помедлила, прежде чем выдать следующую реплику, не уверенная в том, как он отреагирует. Осторожно, как человек, нащупывающий почву под ногами, бредя по болоту:

- И что на это скажет твой отец?

Люциус фыркнул, выпуская ее:

- Он будет в бешенстве. Полагаю, узнай он о моих истинных намерениях, он вообще вышвырнет меня из дома и пустит побираться по миру.

- Истинных намерениях?

Он вдруг стремительно сорвался с кровати и упал перед ней на одно колено. Запрокинув голову, с шальной усмешкой, с блеском в глазах выпалил:

- Молли, выходи за меня замуж!

Она рассмеялась, высоким, неестественным смехом, до слез, до истерики. Наверное, это и была его истинная цель, потому что он, дождавшись, пока схлынет приступ веселья, опустив голову к ней на колени, промурлыкал:

- Я ни за что не отпущу тебя. Все равно, что придется для этого сделать.

Что-то было в этих словах такое, от чего руки ее замерли, стискивая шерстяную ткань. «Все равно, что придется для этого сделать…» Иногда он пугал ее, той странной бесшабашностью, готовностью действительно идти «на все» ради достижения своей цели. Черта эта имелась и у Артура, но у него она не достигала смутной грани, за которой дозволенное переходит в запретное.

Возможно, он почувствовал ее испуг, потому что, потянувшись к ней, раскрывая свое чело до наготы души, улыбнулся мягкой, обезоруживающей улыбкой. Дитя, доверчивое и жестокое, как все дети. Капризное, ранимое.

- Офелия, в своих молитвах, нимфа, все, чем я грешен, помяни…

- Ты опять, - она насмешливо легонько ткнула его.

- Прости, забылся, - как солдат перед командиром.

- У тебя на все случаи жизни имеются цитаты?

- Почти.

Она посерьезнела, сказала как-то душевно-отстраненно, как обычно говорят люди о том, что их непосредственно не касается, но задевает тайные внутренние струнки:

- Мне всегда казалось, что эта история - самая грустная. Не Ромео и Джульетта, у них ведь было немного счастья, а тот нелепый принц и его бедная девушка. Ни дня, ни ночи. Может даже, ни поцелуя.

- Нелепый принц. Как здорово ты это сказала.

Люциус сжал ее в объятьях, легко и нежно убаюкивая.

- Что нам до них? Мы будем очень-очень счастливы. Ведь правда?

- Конечно, - прошептала она, - конечно…

***

Первая мысль, пришедшая ей в голову, была: кто же мог узнать? Они ведь так хорошо скрывались, так маскировали свои чувства под личину холодно-нетерпимого равнодушия! Значит, где-то прокололись, значит, не достало уменья, выходит, видели их, узнали…

В том, что так и было, сомнений не оставалось. Она застыла в пролете двери. Белоснежное чистое поле простерлось вокруг, драгоценная, девственная белизна, испорченная, истоптанная, окропленная жутким алым.

Мрачно молчаливый кружок сжимался вокруг двух главных действующих лиц - на расстоянии удара тонкие фигуры, сплетшись в ненависти взглядов. Всегдашняя, непонятная, неизречимая мужская жестокость, непонятная женщине, неуместная, неуемная. Тяжело дыша, пригнувшись, выводя сужающиеся круги.

Хорошо хоть не разом на одного! Законы чести… Для нее - бесчестное, нерасчетливое зло.

Догадаться, почему дерутся так, без магии, несложно. Ей столько раз приходилось слышать настороженные шепотки об искусстве темного волшебства, доступного слизеринцам. Не позволили бы артуровы друзья такой несправедливости. Рот ее скривился презрительно. Незаметно для себя, сама она приняла сейчас враждебную друзьям сторону. Почему? Не только из-за Люциуса, верно. Ответить же точней не решилась бы.

Но вот русо-белая голова вскинулась. Он заметил ее, отвлекся, пропустил удар и жалко взмахнув руками, отлетел навзничь. Гриффиндорцы подбадривающее закричали.

Молли, подобрав полы, стремительно влетела в их круг, прежде чем кто-то успел опомниться.

- Артур! - пронзительный до хрипоты крик ее разом отрезвил захмелевших в угаре драки подростков.

Он повернулся к ней с перекошенным лицом, оттирая струйку крови, пролившейся из носа.

- Молли, уйди! Мы сами разберемся.

- Да уж не сомневаюсь! - он удивленно вздрогнул, столько яда было в голосе ее, никогда прежде милую, нежную девушку не видел он такой.

Не обращая внимания на оторопь сокурсников, она подошла к Люциусу, протянула руку. Но он не принял ее помощи, поднялся сам, отдергиваясь от нее. То же выражение, что и у Артура, та же первобытная свирепость.

- Он прав, Молли. Мы сами во всем разберемся.

Она поглядела на Уизли, тот только сплюнул, давая понять, какого он мнения о решениях слизеринца и о нем самом.

- Я не виню тебя, Молли. Наверняка этот…

- А я и не нуждаюсь в твоих оправданиях! - взвилась она. - Плевать я хотела, что ты там себе думаешь, Артур Уизли! Прекратите это сейчас же, немедленно!

Щеки ее пылали от гнева, глаза сверкали. Яростная, грозная. В глубине себя она ощущала такую силу, такую мощь, словно могла сейчас же, одним только взглядом испепелить любого на месте. И юноша дрогнул, отступил, пораженный.

Голова ее кружилась в эйфории, упоении сознанием собственной власти. Внезапно она поняла всю ту силу, что копилась в ней, скрываемая до поры до времени.

Я сильнее его. Я сильнее его!

Молли обвела озадаченно притихших забияк пристальным взглядом. Я сильнее всех их.

Люциус пришел в себя первым. Усмехнулся, подхватил скинутый плащ и, кивнув всем собравшимся, нетвердым шагом двинулся прочь. Она последовала за ним.

- Молли! - окликнул ее Артур. - Не смей этого делать!

Но в голосе не было должной уверенности.

Она обернулась лишь на мгновенье.

- Я буду делать то, что захочу. И никогда больше не приказывай мне, Артур Уизли, а иначе тебе придется крепко пожалеть!

- Набралась от него, да? Всяким запрещенным штучкам?

Он выглядел так жалко, что она не стала даже отвечать. Просто пожала плечами и поспешила за удаляющейся светлой фигурой.

***

- Несколько царапин. Это пустяки, заживет, - Молли аккуратно осмотрела его лицо и грудь. - Вы как с цепи сорвались, ненормальные.

Он ничего не ответил, сидя в полумраке и не поднимая глаз.

- Кто-то рассказал, да?

- Это я, Молли.

Она замерла, не веря своим ушам. Медленно, как заводная кукла на шарнирах всем корпусом повернулась к нему.

- Ты?! Зачем, Люциус?

- Не могу так больше. Почему мы должны прятаться? Это унизительно.

- Унизительно, да? Извините, ваше лордство! А обо мне ты подумал, хотя бы раз, а, Люциус? Ты знаешь, как на меня теперь будут смотреть? Ты хоть о чем-нибудь думал вообще?

- Не кричи на меня, - глаза его опасно блеснули.

Нет больше податливости вечернего тумана, только острая дамасская сталь.

Она обреченно вздохнула, медленно осев на край стула.

- Я не кричу.

Стекло окна зазвенело частой дробью - кто-то из непоседливых ребятишек засветил снежком. Молли разом подскочила, порывисто кинулась распахнуть створки и высунуться наружу, наорать, как-то выплеснуть скопившуюся злобу. Он перехватил ее, сжимая жесткое кольцо рук на талии.

- Что ты делаешь! Увидят ведь!

- Ну и что, что увидят! Что с того?!

- Как же, - на миг он растерялся.

Она вырвалась, отскочила прочь.

- Ты не понимаешь?! Все, конец!

- Конец? - переспросил он.

Она запнулась, онемела, горло перехватило под пронзительно-потерянным взглядом. Ну, вот и все. Вот ты и сказала, девочка. Что ж, сказка закончилась. Золотой мальчик… Знала ведь, с самого начала знала, как все будет. Не для твоих грубых рук, дурочка…

Он чуть побледнел.

- Что это значит, Молли?

- То и значит. Не может так быть. Сам знаешь.

- Что не может? - с нажимом, отупело.

-Нет у нас с тобой ничего впереди. Ты вернешься к своим родителям, в свой дом. А я выйду за Артура, как только мы закончим учебу. Все.

Он принялся беспокойно мерить шагами комнату, мало что тут было мерить, но, все же, это простое действие не позволяло нахлынуть отчаянью, затопить с головой. Он все еще цеплялся, как за соломинку за свою мечту.

- Нет, нет, нет, - проговорил торопливо. - Мы же все обдумали, помнишь? Я уйду из дома. Если надо, уйду и из этой растреклятой школы.

- Люциус, - воскликнула она горько. - Думаешь, тебя твой отец отпустит? Он отправит тебя в Дурмштранг, а меня… Уж и не знаю, что со мной он сделать может.

- Нет! Мы убежим, Молли. Не дьявол же он, в конце то концов! Он нас не достанет. Да!

Казалось, он рассуждает сам с собой, не обращая на нее никакого внимания, словно помешанный. Девушка даже испугалась этой исступленной настойчивости.

- Ты не сможешь, Люциус, - она немного устало пыталась втолковать ему. - Ты привык к роскоши, к тому, что все достается тебе за так - на блюдечке с золотой каемочкой! Как ты будешь жить без всего этого, без своих нарядов, без огромного роскошного дома, без уверенности в завтрашнем дне?

- Буду работать, я справлюсь! Верь в меня и у меня все получится.

Она только насмешливо улыбнулась, поймала его ладонь.

- Этим что ли ты собираешься на хлеб зарабатывать?

Люциус чуть усмехнулся, краешком рта. Нехорошей, чужой усмешкой.

- Есть способы…

- Нет! И не думай!

Теперь она начала наматывать скорый пробег по периметру. Он смотрел на нее исподлобья.

- Ты не сделаешь этого, не сможешь.

- Проверим? - угрюмо поджалась.

- НЕТ! - он закричал громко, яростно, что она дрогнула, попятилась, и вдруг схватился испуганно за горло.

Глаза его расширились от ужаса. Лицо стало белым, как полотно. Она кинулась навстречу.

- Что?

- Я не могу дышать! Я не могу дышать!

Он остервенело рванул затвор окна, впуская стаю порхающих снежинок и изледь воздуха. Вынырнул наружу, только плечи тряслись. Потом, придя немного в себя, сполз по стенке, уронив голову на руки.

- Что это, Молли? Отчего так… больно?

Она стояла посреди комнатушки, не в силах больше сдерживать струящиеся по щекам слезы.

- Пожалуйста… Не разрывай мне сердце…

- Я же приказывал, чтобы ко мне не пускали играть никого с этим глупым органом…

Лицо ее чуть осветилось сквозь завесу скорби.

- Я помню эту сказку, ты читал мне…

- Бедная, бедная маленькая жестокая инфанта… - еле слышно, словно ветер на чердаке.

Он приблизился к ней на коленях, обхватил руками, зарываясь в складки платья, как ребенок, ищущий у матери утешения.

- Не делай этого, ладно?

Я не могу, не могу. Господи, какие же вы слабые! Кто же защитит вас? Я должна остаться с Артуром, чтобы заботиться о нем, я должна оставить тебя, чтобы спасти.

- Я не могу, Люциус. Ты же знаешь, что не могу…

Он вскочил с грацией пантеры, упругим изяществом раненого зверя. Ни следа недавней открытой ранимости, она сменилась жестокой, беспощадной непрощающей злобой.

- Ненавижу, - очень тихо, очень четко.

Она вздрогнула от этого слова, как от удара хлыста. Но бичевание только начиналось.

- Ненавижу!

Столько эмоций в его взгляде, столько разных чувств! И все это:

- НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!!!!

Он пронесся мимо нее, едва не вышибив дверь. Бесполезно было пытаться остановить, догнать, объясниться. Да и ни к чему.

Молли сжалась на полу в рыдающий жалкий комочек.

Я должна была! Должна! Но так ли?..

Резко хлопали створки окон, бросаемые сквозняком на преграду рамы. Она не знала. И никогда уже не узнает.

***

Вир, филин главы семейства Малфой, долго не мог отыскать своего адресата. Мальчика не было ни в общем зале, ни в гостиной факультета, ни в спальне. Наконец, покружив немного над крышами Хогвартса, он недовольно уселся в совятне и, нахохлившись, задремал.

К лапке его было привязано короткое послание. По сути, записка. Всего пара строк, начертанных убористым, острым почерком:

~~Конец~~ 

Текст размещен с разрешения автора.

[ Home ] [ Мир Толкина ] [ Гарри Поттер ] [ Weiss Kreuz ] [ Всякая всячина ] [ Галерея ]