Автор: Ольга Чигиринская
Возрастная категория: 16+ (не рекомендовано к прочтению лицам, не достигшим 16-летнего возраста)
Главные герои: сэр Томас Чепмэн, Сара Дженнер-Лоуренс, Т.Э.Лоуренс
Размещение: С согласия автора.
Примечание: Рассказ был написан для Фандомной Битвы - 2013 (команда Лоуренса Аравийского).
Если бы Сару спросили, она бы сказала, что родители никогда не били ее.
Если бы спрашивающий уточнил, поднимали на нее руку отец или мать, Сара, улыбнувшись, сказала бы, что отца у нее нет, а от матери да, иногда влетало, особенно по пьяной лавочке. Но в детской головенке это никогда не было связано со словом «бить». Одна или две пьяных оплеухи, о которых мать и дочь забывали на следующий же день – это не битье.
Бить – то, что делают в школе. «Сара Лоуренс, протяните вперед руки. Посмотрите все, разве это руки приличной девочки? Они немыты, ногти обкусаны, лунки черны. Вы позорите всю школу, Сара Лоуренс! Видит Бог, вы уже не можете опозорить свою семью сильней, чем это сделала ваша мать. Но не выглядеть замарашкой – меньшее, чего должна требовать от себя девица вашего происхождения, если хочет рассчитывать в жизни на что-то большее, чем валяться под забором. Десять ударов!» Розга жалит несчастные, покрытые цыпками грязные лапки. Монахини считают, что нельзя пороть девочек по «нижней спине» – это может привить им дурные наклонности.
…Когда лорд Чепмэн подходит сзади и одной рукой чуть толкает Сару между лопаток, прося наклониться, опереться на подоконник или комод, а другой задирает юбки, между ног сразу же начинает сладко зудеть. Сэр Томас еще не касался ее тела, а то место, названия которого на латыни она не знает, а по-английски не произносит даже про себя, набухает и делается влажным. Сэр Томас проводит рукой между корсетом и чулком, а потом не сильно, но резко шлепает Сару по округлой ягодице, и та прикусывает рукав, чтобы не вскрикнуть и не привлечь внимание леди, ее дочерей или других слуг. Это почти не больно, – и притом сколько сладкого, необоримого томления рождает холодок воздуха на голой коже!
Один раз она попросила сэра Томаса ударить ее сильно. Это казалось правильным – наказать себя за соучастие в супружеской измене, за то, что она, чей долг учить девочек Чепмэн добродетели, предается распутству с их отцом. «Да ты шалунья!» – он поначалу пришел в восторг, но потом слишком сильно переживал, что причинил ей боль, и впоследствии ограничивался легкими, не слишком звонкими шлепками. И Сара больше не просила его об этом: от сильного шлепка она испытала приступ острого наслаждения. Монахини были правы, что били девочек только по рукам и плечам: в этом была лишь боль и позор.
От шлепков сэр Томас переходил к ласкам, сначала оглаживая обеими руками ягодицы Сары, потом осторожно запуская ладонь между ними, проводя пальцами по ложбинке, раздвигая полушария – Саре всегда любопытно было, на что он там засматривается так подолгу. Потом его руки перебирались ниже, пальцы запутывались в волосах укромного местечка, шевелились там, словно робко топтались у порога, и тогда Сара тихими стонами давала понять, что хочет продолжения. Сэр Томас запускал большой палец прямо вовнутрь, а указательным начинал теребить нежный пупырышек, которым Сара играла иногда по ночам под одеялом. От этого Сара набухала так, что по ногам текло, и ее пальцы тоже начинали жить своей жизнью: высвобождали мужское достоинство лорда Чепмэна из брюк и кальсон, мяли теплый бархатистый жезл, поигрывая головкой. Наконец, греховная близость достигала высшей точки, консумации, как сказал бы старый священник: сэр Томас брал Сару одной рукой сзади за грудь, второй – за бедро, проникал своим жезлом в увлажненные и горячие ножны Сары, и в несколько толчков они оба «приходили» – так это называлось на принятом среди горничных языке намеков. Сэр Томас обычно успевал вынуть свой инструмент до «прихода», и его семя изливалось на бедра Сары. Иногда он не пускал «маленького лорда» «путешествовать в Хер-фордшир», двигаясь между сомкнутых Сариных ляжек. Саре так нравилось больше: во-первых, не приходилось бояться беременности, во-вторых, при таком «приходе» сэр Томас задевал её чувствительный бугорок своим орудием. Но ему, конечно, было приятнее входить в самый мешочек, на всю длину, на три полных перехвата узкой Сариной ладони.
Сара за три года так ни разу и не видела «маленького лорда» своими глазами, это казалось ей страшно неприличным, и если бы сэр Томас предложил ей лечь в постель и заняться «этим» в позиции, которую одобряет Церковь, Сара, скорее всего, убежала бы, в ужасе закрыв лицо руками.
То, что было у нее с лордом Чепмэном, происходило почти со всеми молодыми горничными графства. И с половиной гувернанток. Это происходило когда-то с ее матерью. Сара понимала, что это грех, но чересчур добродетельные гув конце концов остаются без работы. Мужчины полны самых диких стремлений, а благородные леди и хорошо воспитанные наследницы обязаны отказывать им в их вожделениях. Глядя на леди Эдит, никак нельзя было представить, чтобы эта набожная женщина позволила наклонить себя, задрав юбки, шлепать, бесстыдно щупать в самом срамном месте; нельзя было представить ее стонущей, краснеющей, изгибающейся в руках мужа, испускающей вязкую, пряную влагу. Леди Эдит наверняка переносила домогательства сэра Томаса с достоинством, присущим ее происхождению и характеру. Как древняя христианка, проданная мучителями в блудилище, она лежала, отвернув лицо и стиснув зубы, пока экзекуция не заканчивалась. «Маленький лорд» покидал лоно супруги, а потом из этого лона выходили маленькие леди, общим числом пять. Лорд огорчался отсутствием наследника, он начал даже попивать – потихоньку от жены и слуг, но Сара видела у матери эту вороватую и жадную манеру слегка облизывать губы при виде спиртного, эти трясущиеся поутру пальцы, ее было не провести. Она не хотела, чтобы такой хороший человек, как сэр Томас, умер в муках печеночных колик, скрутивших под конец Элизабет Дженнер. Чем чаще Сара пускала лорда Чепмэна к себе под подол, тем в лучшее расположение духа он приходил, тем меньше пил. Это было, конечно, никуда не годным оправданием для блуда – но ведь Сара и не собиралась оправдываться. Грех лежал на ней всей своей пудовой тушей – такова жизнь горничной. Такова была жизнь ее матери, уступившей некогда домогательствам хозяйского сына. Не ходить же молодым людям из почтенных семейств или отцам этих семейств к уличным девицам за «трехпенсовым стояком». Но пока горничная не претендует на место леди, пока она не отнимает то, что принадлежит леди по праву – на ее грехи смотрят сквозь пальцы. Кто-то же должен позволять шлепать себя по заду и играть пальцами в срамных местах. Сара проклинала себя за то, что ей эти забавы приносят не меньше удовольствия, чем сэру Томасу, ни ничего поделать с собой не могла: уж больно ласковыми были его руки, уж больно чувствительным и игривым – ее грешный зад.
Три года удавалось водить судьбу за нос. Сэр Томас успевал вытащить «маленького лорда» вовремя, а если не успевал – все равно как-то проносило. Но известно: повадился кувшин по воду ходить… Что ж, Сара поклялась себе, что не совершит самого страшного греха: не изведет ребенка во чреве. Тем более, сэр Томас пообещал ей, что позаботится о маленьком, особенно если это будет сын. Но это обещание значило для Сары не так много, цену таким обещаниям она знала по себе. Больше всего она хотела искупить грех. Пускай приют Магдалины или работный дом, пускай придется пойти на фабрику, но дитя будет жить.
И тут вот те нате, родился мальчик. Мальчик, которого сэру Томасу никак не могла родить леди Эдит.
И Сара поступила по-настоящему худо. Прямо скажем, гордыня ударила в голову, гордыня и радость от того, что слово свое сэр Томас сдержал, и даже больше: поселил Сару в отдельном доме. Чем она только думала, когда, замирая от собственной наглости, назвалась квартирному хозяину именем, на которое не имела права: миссис Томас Чепмэн? Да уж известно чем…
Ее узнал бакалейщик, поставлявший товар в дом сэра Томаса, рассказал кому-то, и пошло-поехало на весь Дублин: сэр Томас изменяет жене с гувернанткой. Да пусть бы, кто только не изменяет женам с прислугой – но сэр Томас позволяет прислуге называться своим именем, словно бы так и надо! Сара по справедливости должна была одна нести этот позор – но сэр Томас бросил жену, взял Сару и переехал в Уэльс.
Уже не просто грех – преступление. Сара увела мужа у почтенной дамы. Жила с ним во лжи, называясь фамилией Лоуренс. Порой думала: как странно, что они с сэром Томасом живут под именем человека, некогда обесчестившего ее мать. Но в этом было что-то правильное: их имя и должно само по себе носить печать тайного позора. Скрытое клеймо, вроде метки, процарапанной на внутренней стороне краденого кольца.
При переезде она была уже беременна Нэдом. Худенький болезненный Нэд, он стал настоящей морокой еще до рождения. Сару мучительно тошнило всю дорогу до Тремадога, пассажиры на пароходе и в поезде думали, что ее укачивает – маленький живот скрывали юбки. Но Сара-то прекрасно знала, в чем дело. Будет мальчик. Опять мальчик, от девочек так люто не тошнит. Нэд, зачатый в дублинском домике, уже после скандала и позора, зачатый в одобренной Церковью позиции – единственное, что могло быть одобрено Церковью в их связи. Сэр Томас и в этой позиции не мог оставаться джентльменом, он опять раздвигал ноги Сары и что-то пристально там разглядывал, и пошлепывал ее по ляжкам – а она… что ж, она никогда не была леди.
Она поклялась себе тогда, что ее мальчики будут свободны от этого позорного влечения, от животной чувственности, унаследованной их матерью, видимо, от своей матери – Элизабет Дженнер и после рождения Сары не отличалась воздержанностью. Но на ней все закончится. Мальчики вырастут целомудренными, равнодушными к плотским забавам, и со своими женами будут обращаться как с леди, и не посмеют порочить себя связью с горничными.
– Нэд, ты опять рукоблудил?
Голубые глаза смотрят вопросительно и невинно. Сара ненавидит этот взгляд. Почему, почему он так упорно разыгрывает полное незнание? Она же научила, она рассказала ему, что трогать свою пипку дольше, чем это требуется для облегчения и мытья – плохо, грязно, грешно.
– Твои руки были под одеялом, когда я вошла. Не смей мне лгать.
– Да, мама.
– Зачем? Неужели ты хочешь ослепнуть? Прожить всю жизнь слепым, Нэд? Ты подумал, как это будет ужасно?
Ни следа раскаяния на лице. Сердце Сары сжимается. Она никогда не думала, что сыновей придется бить – но чувственность вытравливается из мужчин с таким трудом…
Что ж, «пожалеешь розгу – испортишь ребенка», говорили в школе.
– Нэд, поди в сад и выломай мне там ореховый прут.
Что такое с этим мальчиком? Боб или Билл попытались бы сжульничать, принести сухую ветку, полегче, или совсем молодую, которая только свищет, но не может причинить настоящей боли. Нэд приносит сразу именно такой прут, какой нужен: толщиной с его большой палец, длинный и гибкий. Нэд сам очищает его от коры, обнажая влажную белую сердцевину. Сам наклоняется над креслом, спустив штанишки.
При взгляде на его тощий задик у Сары почему-то начинает сладко зудеть то место, латинское название которого она уже знает, но так же не произносит даже про себя, как и английское.
Это ужасно. Хорошо, что мальчики устроены иначе, и от порки по нижней спине у них не развиваются позорные наклонности.
– Нэд, ты должен молиться Богу, чтобы Господь избавил тебя от порока, – сохнущими губами произносит Сара.
– Отче наш… – покорно начинает Нэд. Розга жалит белые до полупрозрачности мальчишеские ягодицы, оставляя следы, ярко-розовые, вспухающие под кожей. Сара никогда не бьет сыновей до крови, хотя наказывает достаточно сурово. Но иногда ей хочется именно Нэда ударить посильнее, так, чтобы рубец тут же подплыл красным. Это потому что он так упрям и терпелив: вздрагивает, но не кричит и не стонет. Билл – тот сразу начинает вопить и просить прощения, это отвратительно и хочется закончить наказание просто чтобы это безобразие прекратилось. Когда Сара наказывает Билла, у нее никогда не намокает в панталонах. Почему Нэд каждый раз доводит ее до этого? Почему ей кажется, что ему известна ее позорная тайна?
Она пробовала наказывать сына ударами по рукам – но это значило смотреть ему в лицо. И это не помогало. И следы на руках могли вызвать вопросы соседей.
– …Ибо Твое есть Царство… и сила… и слава… навеки, – Нэд всегда читает более длинную версию молитвы из Евангелия от Матфея. Для него это означало пять лишних ударов – но он никогда не искал себе поблажек. И поэтому Сара, когда он снова надевает и застегивает штаны, прижимает его к себе, целует в лоб и долго разъясняет ему, в чем мерзость греха и суть прощения. Закончив, она ломает и выбрасывает на глазах сына ореховый прут. Это значит, что проступок искуплен и забыт. Сара никогда не припоминает сыновьям провинностей, за которые мальчики уже были наказаны – ведь смысл наказания в том, что им очищается грех.
Гибкое молодое дерево плохо поддается усилию. На изломе выступает сок. Оно не знает, что обречено, оно сопротивляется ломающим рукам. Нэд смотрит как завороженный. На мгновение Саре делается жаль эту ветку – она могла бы вырасти и принести плод, но из-за позорной провинности мальчика ее пришлось сорвать, беспощадно ободрать кору, и вот теперь бедная веточка умирает за чужой грех. Саре нравится эта мысль. Она непременно вставит это в свое следующее нравоучение.
С тихим, чуть влажным хрустом ореховый прут ломается. Зеленовато-белая плоть дерева скользит в руках.
~~Конец~~
Текст размещен с разрешения автора.