Автор: Fish Speaker
Бета: Ауренга
Возрастная категория: 16+ (не рекомендовано к прочтению лицам, не достигшим 16-летнего возраста)
Главные герои: Ар-Фаразон, Ар-Зимрафэль, Саурон, Девять
Размещение: С разрешения автора.
ПРАВОВАЯ ОГОВОРКА: Данное произведение написано и распространяется в некоммерческих целях, не подразумевая нарушения авторского права.
Примечания:
Поднять руку на потомка королевского рода Нуменора — верное проклятие.
Благословенный род.
Недопустимо тихо удушить благородного сына Эленны, ведь воздух — это дыхание Повелителя Ветра.
Недопустимо также осквернить кровью воду, ведь вода менее всего подвержена тьме Моргота, в воде — музыка и голоса подлинных богов. Но если вода сама убьет человека — это лишь воля светлых господ мира, не так ли? Это не рука людей, но воля богов… сама судьба, можно сказать.
Родной племянник государя Нуменора стоял по грудь в трижды благословенной Валар ледяной воде и вслух проклинал отнюдь не судьбу, а изуверов, испугавшихся ножа и яда, но не испугавшихся задвинуть каменную крышку колодца.
Адресное поздравление на юбилей восшествия короля на престол. Лично от Государя, надо полагать.
«Не паникуй, парень! — велел он себе. — Тебя еще могут вытащить!»
Не очень-то помогло.
Годы на флоте не проходят даром. Он знал: холодная вода страшнее сабель, холодная вода убивает быстро, незаметно и неотвратимо. Страх убивает еще быстрее.
«Теперь я точно знаю, что значит «круглый дурак», — всплыла в голове медленная, тягучая мысль. Просто дурак сорвется из лагеря по малейшему намеку на долгожданное письмо с Острова. Ничто не обеспокоит такого дурака, даже предполагаемое место встречи — вполне разумно, другого такого места, чтоб и пустынно и на полпути от гавани к лагерю, и не найти. Старая сторожевая башня на холме, полуразрушенная, с очень нехорошей славой. На предмет этой самой славы патрули обыскивали ее раза три, и не найдя ни следов бандитского лагеря, ни стоянки диких уруков, ни склада контрабанды — успокоились. Но народ все равно шептался про синий огонь и сторонился холма. Очень удобно. Не напряжет дурака и условие прибыть одному — опять же ничего нового, вестник из Верных всегда очень боялся, что кто-то прознает, какую почту он доставляет одному особенному командующему гарнизоном. Но только круглый дурак еще и никого не предупредит о своей отлучке!
«Отец может не пережить», — мелькнула привычная мысль.
«Зимрафэль, — подумалось тут же. — Серебро мое».
Он закружился на месте, затоптался нелепо, сердце забилось чаще, кровь застучала в ушах.
«Клянусь, дядя, мое посмертное проклятие будет гнать тебя до самого погребального саркофага и за ним! И Валар тебя не спасут».
Фаразон сжал зубы и попытался напрячь мышцы, разорвать ремень на руках, сделать хоть что-нибудь. С размаху влетел плечом в стенку колодца. Удар ощущался тупо, отдаленно. Хотя бы плеск воды в этой тишине.
— Ублюдки, — прошептал Фаразон. Хотел крикнуть, но губы плохо слушались.
Он привалился спиной к стене. Показалось — стена холоднее, чем еще пять минут назад.
«Меня никогда не найдут», — отчетливо понял он. Не будет солнца и морского ветра, не будет смолистого запаха, огня и заздравных песен. Только старый колодец в разрушенной башне посреди нигде, только плеск воды и непроглядная темень — сейчас и в посмертии.
Его била крупная дрожь. Он знал — это скоро пройдет. Потом он очень быстро отдаст воде оставшееся тепло, и, скорее всего, уйдет под воду без сознания раньше, чем погибнет от холода — колени подогнутся.
Когда крышка колодца со скрежетом поехала в сторону, Фаразон понял, что больше никогда в жизни не назовет просто ночь — темной. В образовавшуюся щель ворвался не только отблеск лунного света, но и звуки — громкий спор на южном наречии.
— Я говорю, там внутри что-то есть! И не дергай меня под локоть!
— Это может быть неразумно…
— Там человек!
— Так вытащи его, не стой столбом. — Новый голос, тихий, но на удивление отчетливый. — Моро, помоги ему.
— Это может быть очень неразумно!
— Что, опять? Да сколько ж можно! Держи меня, капитан, видишь, у мудрого опять проблемы. Надо вниз, а двое там вширь не поместятся.
Крышку отодвинули совсем и благословенную не-темноту наверху перегородила еще более плотная темнота склонившегося над краем человека.
— Проклятье, тесно! И веревки нет… Эй, там внизу, голос подай, ты там вообще живой?
Фаразон сумел прохрипеть что-то бесконечно счастливое.
— Моро, если желаешь полноценно воспрепятствовать происходящему, тебе нужно что-то большее, чем вежливо тянуть меня за рукав, — в спокойном голосе было больше задумчивости, чем веселья. — Сайта… еще один пинок — и полетишь вниз.
— Прости, капитан, — прохрипел здоровяк, который под мышки тащил нуменорца из колодца. — Ай, падаю…
Неожиданно сильный рывок прервал падение.
— У него еще и руки связаны, вот же ж!.. Ну, повезло тебе, парень, считай, заново родился!
— Еще не повезло, — резко оборвал спасителя тот, с командным голосом. — Очумел, мореход? Он же только что из воды.
Когда Сайта охнул и, сорвав с третьего спутника плащ, кинулся раздевать и растирать спасенного, Фаразон позволил себе поверить, что он, возможно, будет жить.
Он так и не потерял сознание. Из чистого несгибаемого упрямства.
Лежал у костра под двумя плащами, постепенно согревался. Сил двигаться не было. Никаких.
— Я опять случайно спас нуменорца, — весело сказал рыжий, называвшийся Сайтой.
Их старший, не назвавшийся никак, но очень похожий на нуменорца сам, мотнул головой.
— Со всеми случается.
Южное наречие у них было очень чистое… и с очень характерным произношением. Фаразон прикинул расстояние до ближайшего оружия — им оказался меч на бедре у старшего — но, подняв глаза от меча, наткнулся на понимающую улыбку.
Фаразон поежился под двумя плащами и поближе придвинулся к костру. К Валар контрабандистов. Или кто они там. Вражеские лазутчики? Определенно, теперь понятно, что за огни видали тут местные охотники, но он не будет первым нападать на тех, кто только что его спас.
— Это король Нуменора, — мертвым голосом сказал неприветливый Моро.
— Связанный, полумертвый, в колодце посреди руин, — охотно откликнулся светлоглазый вожак. — Именно так я его себе всегда и представлял.
— Будущий король, разумеется. Когда его люди протащат тебя скованным через ряды островитян, — сказал похожий на колодезного журавля Моро, склонившись над костром, — я посмотрю, как ты будешь смеяться.
Сайта со стуком поставил флягу на камень. Глаза его тревожно перебегали с нуменорца на вожака и обратно.
Фаразон собрал невеликие оставшиеся силы и сел. Темные глаза безумного… такого ли безумного?.. Моро до дурноты напоминали взгляд дядюшки, когда на того накатывало.
«Король Нуменора», — шелестом прибоя отдалось в голове.
— Мое имя Фаразон, — сказал Фаразон устало. — Я действительно племянник государя. Но это мало что значит. У Короля уже есть наследница. Вы можете убить меня или взять в плен — уж не знаю, как вы потащите пленника из центра колоний. Большого выкупа не получите и большой выгоды тоже.
— Экое самоуничижение, — пробормотал вожак.
Фаразон сжал зубы.
— Я клянусь, — сказал он так ровно, как мог, — что даже если однажды мы столкнемся при иных обстоятельствах, я не причиню никому из вас вреда и, уж конечно, не буду никого брать в плен или казнить. Даже если вдруг на то будет моя власть.
Вожак молчал и смотрел внимательно. Задумчиво потирал большим пальцем кольцо на указательном.
— Терпеть не могу предсказания, — сказал он, наконец. — А того больше не терплю, когда ими меня пытаются запугать.
— Прости, — тихо сказал Моро и опустил взгляд.
— Нас ждут, — сказал вожак и поднялся. — Прощай, Фаразон, сын Гимильхада. В краях, где тебе еще доведется оказаться, меня называют — Саурианна. Надеюсь, ты не забудешь про свое обещание, коли нам случится свидеться еще раз.
Он усмехнулся и вышел из круга света.
В темноте хрустнуло, шелохнулся кто-то большой, звякнула конская сбруя. Провидец исчез, стоило отвести глаза. Рыжий стоял за спиной и молчал.
— Твоя лошадь бродит ниже по склону, — нарушил молчание здоровяк. — У этого костра тебя не тронут звери и не найдут люди. Дождешься утра, отогреешься, и поедешь.
Помолчал, подобрал флягу и убрел туда же, в темноту, грустно опустив голову.
И только через пару минут до окаменевшего Фаразона дошло. Он вскочил — откуда силы взялись — и заорал в темноту:
— Эй! Стой! Да кто вы такие?!
Порыв ветра и далекий смех стал ему ответом. А после — только ночь и тишина.
***
— Знаешь, друг Моро, — огорченно сказал Сайта, — иногда я тебя совсем не понимаю.
Моро обтер бок коня тряпкой и вопросительно обернулся.
— Ты же нас туда специально затащил? — спросил Сайта тихо. — Эти совпадения… То, что ты задержался и пришлось выбираться из города днем, а потом еще и ждать темноты…
Моро пожал плечами и перешел к другому боку.
— Ты у нас, конечно, умный, — в голосе рыжего прорезалась неожиданная ирония. — А я, как известно, нет. Но давай я тебе расскажу, эту, как ее, аллегорию.
Конь посмотрел на Моро терпеливо и, в отличие от Сайты, понимающе.
— Приходит как-то Элвир к Саурону, — начал Сайта с безошибочно узнаваемыми интонациями, — И говорит: ты так долго среди людей, ах, Учитель! Вот, дескать, мой первый наставник всегда говорил, что бесконечно много узнал от тех, кто жил с ним рядом. А ты, Учитель, как считаешь, какое самое ценное качество ты перенял от людей? И глазами хлопает.
Моро сложил крыло коня и прислушался. Эту историю он не знал. По канонам цитадели, дальше с Элвиром должно было случиться что-то неожиданное.
— А Саурон ему говорит, — продолжил Сайта, — ласково так: «От людей, Элвир, действительно можно многому научиться. Я, например, научился — лгать».
Моро поперхнулся и чуть не обронил тряпку.
— Так вот, — сказал Сайта. — Может тебе не стоит… настолько шустро перенимать ценные качества?
— Произошедшее не было ложью, — ответил Моро и снова задумался.
Сайта внезапно выбросил руку в сторону и принял — влет — в ладонь яблоко.
— Оу, — уныло сказал рыжий. — Я опять позабыл, что ты настолько хорошо слышишь.
— Да уж, — хмыкнул Саурон от входа в небольшую пещерку, где с конями пережидали жару и полдень. — Сайта, друг мой, я попрошу тебя хотя бы произошедшую нынче ночью историю не превращать в анекдот. Я понимаю, это тяжело…
Сайта жизнерадостно ухмыльнулся и подмигнул Моро.
— Это был выбор, — сказал Саурон и с хрустом разломил в пальцах еще одно яблоко. Предложил половинку собственному коню, бездумно слизнул с ладони кисло-сладкий сок. — Пророчество. Замысел. И я еще пойму, как этот выбор… переврать.
Корабли встали на рейд в умбарской гавани всего неделю назад.
К исходу третьего дня командующий флотом принц Фаразон, сын Гимильхада, сына Ар-Гимильзора, знал, что наместник Умбара ухитрился рассориться со всей провинцией, от изгоев Острова до купцов из морэдайн. Но предан Королю. Наверняка. Скорее всего. Ну то есть, должна же быть хоть одна причина, по которой он до сих пор занимает свое место?
Через пять дней Фаразон перестал читать письма.
А доносы продолжали нести.
Город единодушно и за одну декаду поверил, что Король лично прислал племянника с единственной целью — судить и сместить наместника. А дальше принц или наградит жезлом кого-то самого преданного или, чем Благие не шутят, сам на какое-то время сядет в Умбаре.
— И я очень хочу знать, — медленно сказал Фаразон и подлил себе еще немного вина, — какая крыса распустила этот прекрасный слух по всему умбарскому побережью. Мы должны были пополнить запасы, взять на борт войска, и по возможности не медля выдвинуться дальше на юг.
Собеседник кивнул. Стальное перо в его руках неторопливыми штрихами плыло над листом. Была у капитана Хортумара такая привычка — рисовать во время тайных совещаний. Аллегорические эти рисунки он потом развешивал по собственной каюте. Если бы Вопрошающие Черной Стражи обладали тонким художественным вкусом, галерея работ Хортумара вместе со всеми маргиналиями потянула бы на три изгнания с Острова да на две почетных казни.
— Вместо этого, — продолжил командующий, — я не могу даже встретиться с умбарским наместником. Он прячется от меня! Наместник болен, наместник в отъезде с инспекцией, старшие после наместника не имеют права решать за него, нет-нет, конечно, вы скорее всего, можете пополнить запасы, но…
Фаразон подошел к большому окну каюты и замолчал, глядя наружу. Огни, огни, огни. Самая крупная гавань за пределами Острова. Большой город. Древний. Многажды переходивший из рук в руки. Опасный… но не опаснее Арминалэт.
— Твоих побед боятся во дворце, адмирал. И радуются на флоте.
Невысказанное наполнилось сотнями смыслов, из которых почти все кричали — «Измена!». Такие разговоры лучше было вести только вдвоем, только с теми, кто верен и на эту жизнь и на следующую.
— Тогда я знаю, зачем меня отправили в Умбар. — отозвался, наконец, Фаразон. — Они ждут… ждут, когда я ошибусь. Одна ошибка, одно поражение — и государь призовет меня к ответу. За все грехи, как истинные, так и надуманные.
— Нельзя же побеждать всегда, — капитан положил перо и тревожно взглянул на принца.
Фаразон сжал в руке кубок и отпил еще немного, не чувствуя вкуса.
— Придется, Хортумар. Придется. Король велел дойти до Раннаста.
— Есть ведь еще вариант, командующий. Коли говорить о вредных грызунах.
Хортумар повернул свой рисунок к Фаразону. С листа ехидно таращилась черная тощая крыса. Единственный глаз у крысы был предельно стилизован — ромб в ромбе, в центре — капля красного сургуча, трещина в сургуче — вертикальный змеиный зрачок.
Фаразон задумчиво постучал пальцем по сургучу и безрадостно откликнулся.
— Веришь, Хортумар, будь эта сплетня делом людей врага, я обрадовался бы. Там, где Восток начинает дело словами и золотом, там им явно не хватает мечей, а значит можно ждать легкой кампании. Но пока что — больше похоже на Стражу.
— В Страже нет единства, — заметил Хортумар. — Иначе я бы тут не сидел.
Послышался плеск весел, на палубе закричали, с воды раздался ответный крик.
— А вот и неприятности, — пробормотал Фаразон и отвернулся от стола. — Ну-ка, Хортумар, выйдем на воздух. Чую, накрылся мой здоровый сон.
Капитан молча встал. Он знал — от караульных и стражей каюты принца, да видывал и сам — здоровым сном там даже не пахло. Командующий Фаразон всегда рано вставал и ложился очень поздно, непременно выпивал кубок вина перед сном — уж не боялся ли кошмаров?
В дневное же время принц был безупречен. Умен, красив, холоден. С врагами — беспощаден, со своими людьми — щедр. Перевалив за вековой юбилей, Фаразон выглядел едва за тридцать. Несложно было поверить, что благословение рода Элроса с новой силой возродилось в нем. Вот кому быть Наследником Мореходов, эх… Шепотки эти неизбежно возникали вокруг Фаразона даже там, где принц, казалось, не подавал к тому никаких оснований. Бывал на Острове он хорошо если раз в десять лет и подчеркнуто не искал иной славы, кроме воинской.
Хортумар служил под его началом уже четверть века и давно знал, что Фаразон сын Гимильхада не так уж наивен в плане политических игр. В конце концов, принц прожил последние семьдесят лет под самым пристальным вниманием своего благословенного дяди, Государя Тар-Палантира Провидца… и все еще был жив.
Успевший раньше Хортумар пресек суматоху в зародыше.
Фаразон помедлил у выхода на палубу, плотнее закутался в форменный плащ черной шерсти. Его знобило. Итак, два тела на палубе, шесть не очень трезвых, но и не сказать, чтобы сильно перебравших матросов Королевского Флота, не очень счастливый капитан Хортумар. Картина ясна. Что с ней делать принцу рода Элроса — другой вопрос.
Показалось — на темном холме над бухтой вспыхнула искра и тут же исчезла. Костер? Факел? Потайной фонарь?
— Что там, на холме? — Фаразон указал рукой.
— Это усыпальницы знати, господин, — подошедший второй помощник Нуфарат явно тоже еще не ложился.
В груди кольнуло. Показалось — или свет мелькнул еще раз?..
Фаразон поджал губы и отвел взгляд от холма. Дела этой ночи были важнее смутных предчувствий.
***
— Есть силы старше людей. Есть силы старше меня. И есть сила, которой нельзя касаться, голодная и равнодушная, она вечно жаждет крови и жизни, сама оставаясь мертвой. Чуждой. — Саурон сидел в проеме между высоких колонн и смотрел в темноту. На его ладони билось бледное пламя. — Чуешь? Слышишь их? Слышишь это?
— С того момента, как взошел на холм, — тихо ответил Хэлкар, подходя. — Я подумал бы — мне почудилось. Только ведь себя не обманешь, нам это теперь не дано.
— Я провел в городе весь первый месяц осени. Тоже не мог поверить. Смотрел на людей. Слушал. Жил на роскошных постоялых дворах и под мостами, перезнакомился с местными музыкантами, нищими и торговцами, с рабами и чиновниками Острова… Меня даже пару раз ограбили в подворотне. И случайно пригласили на пир к наместнику. Кажется, я его изрядно напугал — он ведь родич короля не только по имени. Впрочем, я думаю, он принял меня за собственный запойный бред. Что-то не так с их поколением, столько безумных Видящих — не к добру.
Хэлкар кивнул. Саурон это умел: быть среди людей так, как не мог пока никто из принявших кольца. Он был одновременно внутри и извне, молчаливым свидетелем быстрого потока человеческих жизней — и деятельным участником. Иногда на него находило и он пропадал надолго. Легенды о черном страннике, взыскательном мудреце с ледяными светлыми глазами и сильной проседью в длинных черных волосах, бытовали, пожалуй, от Моря Востока до Мглистых Гор. Не все из легенд были добрыми.
Порой вслед за легендами приходили люди. Кое-кто — навсегда.
— Значит, теперь — Умбар? Мне, Повелитель, не хочется даже думать о том, чтобы спуститься в город, — честно сказал Хэлкар и помедлил, прислушиваясь. — Щедрую жатву оно собирает этой ночью.
— Не первый, увы, и не последний раз, — ответил Саурон задумчиво. — Но оно все ближе к людям. Мир меняется, становится сложнее и многообразнее. А я ищу. Я должен понять, иначе эта война рискует обернуться проигрышем. Чего оно ищет? Почему приходит? Как его уничтожить? Я понял одно, — он обернулся к Хэлкару. — Оно идет за Людьми Запада.
Хэлкар взглянул ему прямо в глаза. Среди теней и холода, там была — надежда?..
Саурон поднял вторую руку и замер так, опустив голову. Хэлкар невольно вздохнул и забыл выдохнуть, увидев — тонкое кольцо вороненой стали в центре узкой ладони.
— Девять, — сказал Хэлкар. Собственный голос показался ему чужим.
— Девять, — согласно кивнул Саурон. — Три сотни лет назад пришел Хонахт. А я, признаться, не ждал никого с Севера. Вычеркнул из памяти, забыл, отказался от них. А он пришел. И с тех пор — никого. Я жду, — в голосе Саурона мелькнула неуверенность. — Сегодня… здесь… есть возможность.
— Что ты будешь делать, — шепот жег Хэлкару горло, — когда замкнешь круг?
Саурон поднял голову и внезапно улыбнулся — той самой, невозможно редкой, яркой улыбкой.
— Что вы девятеро будете делать, — поправил он.
***
— Что в городе? — спросил Фаразон. Чем дольше он всматривался с борта в близкий берег, тем больше ему становилось не по себе. Где же все люди? Огни портовых фонарей гасли, а дальше к северу занимался пожар. Но где крики? Где звон пожарных колоколов? Почему так тихо? Так холодно?
— Они не знают, — сказал Хортумар, подходя. — Были в таверне дальше от гавани. Говорят, — в голосе капитана звучало тяжелое сомнение, — какой-то бродяга перепугал их до смерти. Встал, перевернул стол и вылетел из кабака. В дверях обернулся и сказал, что всем, кто хочет пережить эту ночь, лучше покинуть город прямо сейчас. Парни бежали до порта прямо оттуда.
— Бежали? — протянул Фаразон. — Мои матросы?
Хортумар кивнул.
— Как помрачение нашло. Подобрали по пути еще троих. С кем-то дрались у входа в порт — несут чушь про людей из тумана и болотный огонь.
— Господин! — крикнул второй помощник от дальнего борта. — С берега сигналят! В городе бои!
Фаразон молчал.
— Командующий? — тревожно спросил Хортумар.
— Что-то я не думаю, что это южане, — сказал Фаразон зло. — Трубите тревогу. Спускайте лодки. Доспех мне!
***
Саурон внезапно сжал искру в ладони, приглушая свет.
— Зажги фонарь, — попросил он, резко переходя на адунаик. — У тебя был.
— Сейчас, Повелитель. У нас гости?
— Скоро будут. Кто-то решился — не знаю еще, кто именно.
***
Врагов отбросили в самый конец улицы. Передняя линия солдат уперла щиты в землю, остальные тоже поспешили воспользоваться недолгой передышкой. Поначалу противника рассеяли легко, но чем дальше отряд продвигался вглубь города, тем яростнее сражались странные люди — кто в цветах наместника, кто — не разобрать в чем.
Не разобрать?
Лиц не рассмотреть, людей не сосчитать…
Да и, в конце концов, сколько времени должен был занять путь до основного гарнизона? Фаразон давно не бывал в Умбаре, но…
Фаразон оглянулся — высокие белые стены вдоль улицы, почти одинаковые дома, чуть дальше — какой-то купол, но сориентироваться не выходит — если это Храм Валар, то рядом должна быть громада городского арсенала и дом наместника, а этих крыш не видать.
— Командующий Фаразон, — неуверенно сказал офицер-кавалерист с южных рубежей. Его подобрали в порту вместе с кучкой перепуганной портовой стражи. — Никто из местных не помнит этого квартала.
— Ломузир!
Второй помощник ответил немедленно, продолжая краем глаза отслеживать противника.
— Да, командующий!
— Где люди Хортумара?
— Должны быть впереди на две улицы, командующий. Если они сохраняют тот же порядок движения.
Фаразон моргнул.
Показалось — или очертания домов на мгновение расплылись? Он резко обернулся — так и есть. Переулок, из которого они с отрядом вышли, уже скрылся в наползающем тумане.
Фаразон потянулся привычным жестом — растереть виски. Металл латной перчатки лязгнул о шлем — да, конечно, броня… и этот звук оказался неожиданно тихим, будто уши заложило.
— Так, — сказал Фаразон, оглядывая людей. Почти четыре десятка — но должно было быть больше, верно? Должны были быть еще четыре группы, так? И это только в его отряде.
Фаразон снял шлем, закрыл глаза и прислушался. Бархатная, плотная тишина — ни единого звука, даже самого незаметного. Как будто нет рядом людей, никто не переминается с ноги на ногу, никто не дышит, не позвякивают кольчужные кольца чуть слышно.
Полно, дышит ли он сам?..
И воздух совсем сухой. А ведь море рядом — руку протяни, да и туман… но морем не пахнет. Пахнет — свечной гарью и почему-то благовониями.
Как в домах ушедших.
Фаразон открыл глаза.
— Командующий? — спросил его Ломузир. Голос доносился так же приглушенно.
Вот что было неправильно. Ломузир сын Нитильруба погиб полгода тому назад, глупо погиб, нехорошо — тело нашли у подножия террас Замка Королей, похоже было, что прыгнул с одной из верхних галерей… или его выбросили. Сам Король выразил неудовольствие тогда — неудовольствие от того, что изволил из окна заметить суету слуг возле трупа. Виноват, как водится, оказался Фаразон — в том, что не уследил за дальним родичем и подчиненным.
А на смену Ломузиру пришел… как же было его имя?..
— Где Нуфарат? — спросил Фаразон, оглядываясь, чувствуя, как внутри закипает злость.
Ломузир улыбнулся.
— Кажется, отстал, — сказал он. — Ничего, командующий, до рассвета он нас еще нагонит.
— Вас нет, — сказал Фаразон ровно. — Вы — дети Арминалэт, духи Острова… не более чем память…
— Мы приходим, если нас позвать, — виновато сказал из-за спины Гимильнар, погибший за полвека до Ломузира. Под его началом Фаразон когда-то учился корабельному делу. — Прости, принц. Твое золото в ночи сверкает ярко.
Туман вокруг оскалился десятками знакомых лиц.
Фаразон усмехнулся в ответ.
— Мертвые или живые, — громко сказал он, указывая мечом на противника, — я ваш командир. Не стоим на месте, солдаты Нуменора! Вперед!
***
— Не надо вам тут быть.
Хальдор шагнул на дорожку и поудобнее перехватил свою нетяжелую ношу. Двое чужаков, расположившихся на мраморной балюстраде, казалось, совсем не удивились его появлению. Хальдор чуял, что ночной туман напрочь вымыл из него тоже способность удивляться. Этой ночью. Этим днем. Этой эпохой.
— Здесь опасно, — продолжил Хальдор и пошатнулся. Оперся плечом о дерево. Жесткая кора под спиной на миг придала уверенности.
— Опасно, — согласился один из незнакомцев, тот, что помоложе, внимательно глядя на Хальдора. — И мы — не малая из этих опасностей. И ты — не меньшая. Все вокруг, — он сопроводил свои слова скупым, но выразительным жестом, — опасно. Особенно этой ночью.
Хальдор прислушался внимательнее. На зрение в свете единственного фонаря полагаться было глупо, но голос… безупречное произношение. Тогда он говорил на нижнем всеобщем, сейчас — на Верхнем адунаик. И оба раза речь лилась как родная. И еще… был еще один раз…
— Что случилось с тобой? — тихо спросил чужак. — Что ты делаешь на погребальном холме в глухой час? От тебя пахнет сгоревшим страхом, а еще кровью. Чье тело несешь на руках, бережно, как дитя?
— Я знаю тебя, — сказал Хальдор внезапно. — Странник. Это с тебя все началось.
— Тогда иди сюда и мы поговорим о том, как все закончится, — усмехнулся чужак и встал. — Двое — плохая компания для ночного огня. Даже если это огонь фонаря. А вот трое — совсем другое дело. Правда… Даур?
Названный «Мрачным» пожал плечами и отошел к самому краю балюстрады. Прозвище ему подходило. Старик, совсем седой… но очень прямой и высокий, и при оружии отнюдь не для парада, стоит лишь посмотреть, как уверенно придерживает тяжелые ножны.
Хальдор сделал шаг, другой. Всегда он верил в судьбу и провидение, но представить — что судьба вела его к этой ночи, к лестнице в темноте?
Он вспоминал.
***
Звук и голос, и прикосновение.
Когда шла она — спокойная и отрешенная — в своем темно-вишневом бархатном платье, расшитом по плечам черным стеклярусом, все говорили: «Вот идет Исилхэрин прекрасная, холодная, как осенняя луна». Говорили, она в родстве с королевским домом Нуменора. Может, и не врали.
Хальдор, сын неизвестного отца и рано умершей матери, лучший выпускник Королевской Академии, бежал от нее, ушел на флот, уехал в колонии, потому что не решился подойти.
Когда он сошел с корабля семь лет спустя, на полголовы седой и со свежими шрамами на руках, она вышла навстречу. Неведомо как отыскала в толпе.
Хальдор закружил Исилхэрин в воздухе — скрипнул под пальцами плотный бархат платья, а она удивленно шепнула: «Ты изменился».
— А ты — нет, моя прекрасная госпожа, — ответил он, улыбаясь.
А ты — нет…
Ему было душно на Острове. Он бежал снова, едва прошло полгода.
Исилхэрин провожала его до пирса, и в ее взгляде стыло — сожаление и покой.
Стража предложила — и он не отказался, ходил по южным землям, записывал обычаи, порядки, расположение крепостей. Его заносило даже на дальний Юго-Восток, туда, где пески превращаются в черные скалы, а солнце способно высушить путника за день.
Он уходил — и возвращался. Стража не давала ему кровавых заданий: Хальдор любил людей и люди его любили, он приносил столько сведений, сколько хватило бы десятку других дальних прознатчиков.
Когда он снова вернулся, то нашел Остров пугающе неизменным. И страшным.
Кровь всегда легко лилась на Острове, но в этом году, казалось — люди царственных братьев режут друг друга не в темных подворотнях, а, порой, чуть ли не на площадях.
Старые знакомые не узнавали Хальдора, а те, кто узнавал — с теми он теперь сам не решился бы даже начать беседу.
Исилхэрин же завела привычку навещать усопшую матушку раз в неделю и рассказывать последние новости — сидя на ступенях у запечатанных ниш в стене.
Стража предлагала ему остаться на Острове — он отказался и отказался еще раз, когда предложили снова уйти на Юг. Во-первых, жена… во-вторых — боялся, что не вернется. Слишком много он видел в Средиземье, слишком много у него было вопросов.
Он сам не знал, как ему удалось уговорить жену. Через три месяца они уплывали вместе. Он обещал — на пару лет, показать тебе другие земли, другие города… Оказалось — навсегда.
— Там люди больше гордятся предками, чем любят живых, — пытался он объяснить бродяге в умбарской таверне. — Я забываю там, ночь на дворе или день, весна или осень, просто — не живу, а существую! И когда просыпаюсь — не могу понять, закончился ли сон…
Бродяга пил с ним на равных, не пьянея, смотрел, казалось, прямо в душу, и ни о чем не спрашивал. Сказал на прощание, что Хальдору лучше бы убраться из города, потому что наместник не в себе. Но Хальдор не понял и не переспросил.
Через восемь дней, когда Хальдор был в пригородах, его жену схватили прямо на базарной площади. Приказ наместника.
Измена. Темные ритуалы.
Он слушал глашатая из толпы. Не понимал, что происходит, но привычно спрятался. Обычный потрепанный плащ, чужая хибара, приготовленная когда-то на всякий случай. Немного грязи, угля и мела, и его не узнала бы даже родная мать, если б была жива.
Он пришел в местный дом Стражи. Его выслушали, но развели руками — да, наместник и впрямь… был недосягаем. Все ждали принца Фаразона, но флот принца стоял в гавани и тоже чего-то ждал.
Позже Хальдор понял — глава Стражи был в восторге от происходящего. Ему было все равно, пока жгли низших, но благородная женщина с Острова… — о да, с этим он мог пойти к медлящему Фаразону!
Ее не судили. Хальдор никуда не успел за отпущенные ему два дня.
Когда на площадь у дома наместника вывели еретиков, он стоял во втором ряду.
Костер полыхнул так ярко, что стало ясно — дрова полили маслом.
Хальдор не мог поверить до последнего момента.
Первыми вспыхнули длинные волосы.
Потом она закричала, срывая голос. Забилась, как пришпиленная иглой бабочка. И этот запах — сладкий, забивающий ноздри…
А рядом — руку протянуть — колыхалось серое ждущее марево, пустое, холодное, безмятежное. Так просто оказалось — позвать. Будто они все время были рядом — те, кто помогут.
Он не помнил, как шел к костру, как шел обратно.
Помнил кровь и разводы сажи, помнил отдельные лица, тех, кто пытался встать против него. Помнил, как волнами расходится тишина, как распускаются чудовищным цветком полотнища тумана, как встают из песка белые стены нездешнего города, как небо заволакивает дым.
Не видел, как замирают на месте, а потом падают люди.
Он знал только — что вот она, любовь моя, душа моя, Исилхэрин, моя луна на ночном небе… Гаснущим сознанием помнил, что она, наверное, мертва — но не верил, но все равно… если так, то нужно положить ее, положить в покое и должном месте...
***
Сверток в руках шевельнулся и Хальдор поспешно опустил его на ступени лестницы.
— Ее звали Исилхэрин, — сказал он растерянно. И от этой бессильной нежности даже Хэлкар вздрогнул. — Я не мог видеть, как она горит, не мог знать, что ничем не могу помочь, только — умереть рядом... — Хальдор склонился, протянул руку, но замер в дюйме от страшного свертка.
Саурон закрыл глаза, прислушиваясь. Лицо его на миг исказилось, будто от непереносимой боли. Когда он повернулся к Хальдору, в голосе Саурона Хэлкар расслышал смерть.
— Что ты призвал, дурак… — сказал Саурон и повел плечом, отбрасывая назад полу плаща. — Сколько сил, сколько собственной жизни пережег в шлак? Она… живет. До сих пор. Искалеченная, с выжженными глазами, сгоревшая до костей — твоя Исилхэрин живет. Ее будто впечатало в тело, обезумевшая от боли душа мечется и не находит выхода, потому что ты — ты, человек! — отдал себя пустой силе и этой же силой сделал так, что твоя Исилхэрин — живет. За ее жизнь отдал — десятки чужих, нараспашку оставил открытой дверь.
Под взглядом Саурона Хальдор отступил, сгорбился, спрятал лицо в ладонях. И тут от лестницы донесся нечленораздельный — даже не крик, стон. Хальдор вздрогнул всем телом и выпрямился. В его глазах не было страха — одно иссушающее самой своей сутью понимание.
Хэлкар понял, почему Саурон убрал от меча руку. Невозможно было — этот человек уже убивал себя сам.
— Я ошибся, — прошептал Хальдор. Повторил громче: — Ошибся…
— Такого не должно быть, — сказал Хальдор. — Ни с кем такого не должно быть. А я помню тебя… я говорил тебе об Острове. И наконец, вспомнил — где видел раньше. Рядом с царицей Ханатты, посреди Раннаста, на Копейном Холме, ты стоял впереди, и у тебя не было знаменосца. Люди говорят, что не помнят твоего лица… Саурон. Грязь, уголь и мел — тебе даже этого не нужно. Ты поможешь мне? Южане говорят, ты не берешь за помощь платы — потому что тому, кто ищет твоей помощи, уже нечем расплачиваться ни с людьми, ни с богами.
Показалось — Саурон смотрел на него бесконечно долго и, наконец, кивнул.
Без раздумий Хальдор принял тонкое холодное кольцо и так же без раздумий опустился на колени рядом с той, что была — Исилхэрин.
— Люблю тебя, — сказал он тихо, и Саурон отвел взгляд, а Хэлкар замер, боясь повернуться. — Иди, Исилхэрин, смотри — там звезды.
Мир дрогнул под его рукой. Стих хриплый, на пределе слышимости, стон.
— Последний Дар, — шепнул Саурон и ладонью прикрыл лицо. — Не мой, не мой, я не умею — убивать с любовью…
Как будто в штормовую ночь вспыхнул, наконец, путеводный маяк, как будто распахнулась ржавая, давно замурованная дверь — и там был день, и солнце, и дорога вперед. Для всех.
Ураганный порыв ветра развеял туман и тишину над передумавшим умирать городом.
***
В груди внезапно захолонуло, он схватился за сердце, согнулся — показалось, все. Отпустило моментально, рывком, и сквозь тишину, наконец, пробился гулкий набат, крики и звон оружия.
— Стрела?! — рявкнул подбежавший Хортумар. — Откуда?
— Я в порядке, — сквозь зубы сказал Фаразон, широко раскрытыми от боли глазами рассматривая площадь вокруг. Немногочисленные люди наместника опускали оружие. Кто-то упал, будто ему подрубили колени — с размаху на булыжники, не пытаясь даже выставить руки вперед.
— Живые так не падают, — лицо у кавалерийского офицера было белое-белое. Как и волосы.
— Что за вражьи чары, — выдохнул рядом Хортумар. — Мне показалось на миг, что...
— Не думайте об этом, — резко сказал Фаразон, поворачиваясь к офицерам. — Забудьте эту ночь, будто страшный сон. Мало ли их было, много ли еще будет... Хортумар! Иди, прими сдачу, да не забудь выяснить, они вообще хоть как-то понимали, с кем сражаются? Если да — повешу за измену, если совсем безумные — пойдут с нами на Раннаст в первом ряду солдат.
***
Хальдор пришел в себя от того, что его сдержанно и даже в чем-то дружелюбно потыкали под ребра сапогом.
— Вставай, — голос был смутно знакомым. — Вставай, Орхальдор.
Хальдор открыл глаза и бездумно посмотрел вверх, в дымное серое небо. Седой спутник того бродяги… Саурона… склонился над Хальдором. Хальдор ухватился за протянутую руку и сел. Прикосновение обожгло нездешней холодной ясностью, показалось — еще мгновение, и все станет понятно и просто.
— Саурон забрал мою лошадь, — с досадой сказал седой, разрушая смутную надежду. — А я недосмотрел. Все как всегда. Так что приходи в себя. Нам нужно побыстрее покинуть город. Надеюсь, тут еще остались неразграбленные конюшни.
***
Кто-то расторопный успел набросить на тяжелое кресло гобелен. Командующий Фаразон сидел в полном доспехе, разве что без шлема и перчаток, недвижимый, будто парадное изваяние.
У него люто болела голова.
Колокол стих совсем недавно, когда с башни сняли рехнувшегося за ночь служителя Великих. Занимался рассвет. На дальней улице орали на адунаик и невозможно мусорном местном наречии. Кажется, разбирали тела.
— Южная кампания началась хорошо. — Фаразон обвел площадь рукой. — Умбар мы взяли с лету. За ночь. Невиданный успех, прежде не встречавшийся в хрониках. Самый близкий к нашему результат — семь недель. — В немалой степени, — голос у принца был хриплым, красные от дыма глаза смотрели устало и недобро, — подобной удаче способствовало то, что Умбар и так был нашим.
Трое ближних капитанов привычно почтительно внимали. Кавалерист, которому Фаразон успел сходу вручить командование городским гарнизоном, слушал, сощурив глаза, и что-то уже прикидывал. Советник Сайбезан, третий в умбарской Страже и единственный, кажется, из Стражи выживший, стоял прямо и не осмеливался даже моргнуть.
— И я хочу знать, — тяжело сказал Фаразон, глядя прямо на советника, — чем думала Стража, позволив наместнику зайти так далеко?
Сайбезан клонился под взглядом принца, как ковыль под ветром, но нашел достаточно храбрости, чтоб хотя бы начать ответ.
— Мой господин, — начал он глухо, — я не знаю, казните меня — если это поможет. Чернейшее, злое волшебство этой ночью царило в городе, должно быть, владыкам, рожденным на Острове... — советник сбился, пояснил торопливо: — Я чистокровный нуменорец, господин! Но рожден в Сирых Землях и не бывал на родине никогда. Я хотел сказать — должно быть, вам, благородным господам из светлой Арминалэт, особенно непредставимы, дики должны были быть эти злые чары...
Сайбезан невольно отшатнулся.
Командующий Фаразон с размаху уронил голову в ладони и непредставимо, дико расхохотался.
Слухи ползли по неспящему городу. Арминалэт, Тысячеглазая Небесная Цитадель, гудела: возвращается из двадцатилетнего отсутствия королевский племянник. А значит, скоро встанут в гавани Роменны груженые золотом и пряностями, шелком и драгоценностями, рабами и сталью корабли. Фаразон Золотой, Фаразон Победоносный! Слава и гордость Рода Элроса! Вот только… вот только этот неловкий слух… ну да что уж там, не стоит повторять эту сплетню.
Но пока — пока — двери дома Гимильхада оставались затворены. Белый траурный шелк лентами свисал с ограды, и тихо было внутри. Фаразон не зажигал огней. Он обогнал основной флот на курьерском клипере и не желал, чтобы кто-то знал доподлинно о его возвращении.
Этим вечером он получил послание. Юнга рискнул промчаться по сумеркам через весь внутренний город, чтобы доставить пакет от капитана Хортумара. Фаразон одним движением вскрыл конверт, полюбовался на свежий, со смазанной тушью, пейзаж Роменнской Гавани и смял рисунок в ладони. Он был готов.
Стража у ворот встретила его изумленными взглядами, когда он назвался. Будто призрака увидали. Никто не попытался преградить ему путь, но Фаразон не сомневался — едва он скрылся за поворотом, как тут же к центральным вратам Замка полетел гонец. Это было уже неважно. Перед задуманным делом он должен был проведать отца. И так промедлил почти неделю.
Отдельный проход к дальним, но все еще королевским усыпальницам был чисто выметен. Лампы заправлены горючим маслом. Служитель Дома Мертвых склонился перед Фаразоном — узнал. Фаразон скользнул по сородичу взглядом и вздрогнул — показалось, что чуть ли не того же служителя он видел полторы сотни лет тому, на погребении матери.
Путь к саркофагу оказался неожиданно долгим, тропа вела чуть ли не к сердцу Замка.
Круглые белые своды сходились точно над темным постаментом в центре.
— Прощай, отец. — Фаразон склонил голову перед саркофагом, провел рукой по золотой насечке на тяжелой черной плите. Звезды и причудливые узоры древнего — еще эльфийского — герба.
Будь счастлив, Гимильхад, сын Ар-Гимильзора! Твой король щедро разрешил тебе лежать под фамильным гербом рода Элроса, золотом и бриллиантами велел выстлать твое последнее обиталище. Ужели пытался задобрить?
Последнее письмо. Намеки посланника из Стражи. Молчание Амандиля, тайно встречавшего его в порту.
Отец… сколько ты ждал? Верил, что родная кровь сильнее безумия.
Ладонь Фаразона сжалась в кулак на крышке саркофага.
Шепот за поворотом коридора на мгновение стал громче. Пламя в лампах плеснуло волной. Показалось — тени в углах шевельнулись, показалось — за спиной стоят те, кого давно утратил, только так холодны их взгляды, так беззвучны голоса…
— Нет, — сказал Фаразон и развернулся, отбрасывая смертоносную нежность видений. Он так надеялся, что хотя бы отца минет эта участь. Двадцать лет! Последний раз ему было так холодно тогда, умбарской ночью, когда город горел с трех сторон. — Хватит. Больше я не жду на корабле.
Словно сквозь толщу воды Фаразон поднимался к дневному свету по коридорам, где больше не было живых, а окончательная смерть стала редкой роскошью.
Когда отряд Стражи подъехал к гробницам, Фаразон стоял и смотрел высоко вверх, на вечернее солнце, на свет, стекающий по шпилям Замка Королей. Матовая белизна стен, золото крыш, радужные всполохи бесчисленных окон. Тысячелетиями Замок повергал в прах мечты зодчих, недостижимым, чуждым совершенством утверждая: то, что мыслью и волей когда-то вырвали из недр земли посланники благих Стихий, никогда не превзойти смертным архитекторам!
Фаразон перевел взгляд на Новый Дворец и улыбнулся. Отнюдь не такие белые башни уже вплотную подобрались к заветной высоте. А еще — туда никогда не пытались залетать эти чудовищные орлы.
Такой же задумчивой улыбкой он встретил повеление немедленно прибыть в присутствие Короля.
Прошедшие годы не были милостивы к Королю Тар-Палантиру. Он совершенно поседел и не мог ходить без трости. Но в его взгляде плыла все та же черная потаенная ярость безумца. Фаразон знал — так бывают яростны те, кто испугался когда-то. Кого… чего… боялся Государь Провидец? Фаразон был готов поклясться, что знает ответ.
— А теперь ты послушай меня, — сказал Фаразон и сжал руку на подлокотнике кресла.
Тар-Палантир замер на полувздохе и скользнул по племяннику неверящим взглядом. Будто не узнавая. Давно с ним не говорили — так.
— Ты давно — видел город? — с тихой тяжелой злобой спросил Фаразон. Встал. Глухонемой страж в комнате предостерегающе коснулся рукояти меча, но Фаразон стремительно подошел к дальнему окну и одним рывком раздвинул занавеси. — Смотри… Государь! Смотри!
Тяжелая река огней текла от Замка, дрожал и плавился летний воздух благословенного Острова. В центре золотого моря — непроглядное темное пятно. Пятно туши на бумаге, грозящее залить весь лист.
— Город все больше, — сказал Фаразон. — Живых все меньше. Кем ты будешь править? Видениями? Тварями, обретающими плоть? Отравленным воздухом и снами? О, мне ты можешь не лгать, неужели ты думаешь, ты один стоишь перед ними? Думаешь, один ночь за ночью ведешь беседу с тем, что нельзя увидеть?
Тар-Палантир молчал.
— Я ухожу, — сказал Фаразон и скривил губы. — Ты не сумел, значит придется мне. Завтра днем я буду ждать твоего ответа. Или ты оставишь Скипетр… или я возьму его сам. Время вышло. Наша дарованная земля больше не может ждать милости от горе-дарителей.
— Великие Валар, — зло выдохнул Тар-Палантир и подался вперед. — Ты совсем рехнулся?
— Я? — глумливо отозвался Фаразон. Ему стало легко. Он не боялся Короля. Король был всего лишь человек. — Нет… пока что, пожалуй, нет. А вот про тебя этого не скажешь. Благодаря тебе у нас, конечно, теперь больше топят, чем жгут, да большая часть тех, кто легок на подъем, бежала на флот и в колонии… но это еще ничего. А вот сотню лет биться с бедой и не понять, что там, где ты ищешь помощи — всем плевать на тебя и твои мольбы? И ты называешь себя — властителем? Мне придется искать другой путь.
— Только Запад может помочь нам! — истово сказал Тар-Палантир. В глазах короля смешалось прошлое и будущее, он не различал, кто стоит перед ним. Казалось, в ночи сквозь мерцание свечей он спорит с братом, снова, как когда-то, пытается убедить, объяснить, рассказать про беду, от которой избавят только боги… — Послушай, брат…
— Теперь — ты вспомнил про родство? — Фаразон сухо и страшно засмеялся. — Почему не сотню лет назад… когда ты отказал мне в руке дочери? Не семьдесят шесть лет тому, когда твои люди заживо похоронили меня в колодце? Не тогда, когда отправил в восточные колонии с горсткой людей?
Огонь плясал на границе взгляда и город за окнами слушал, внимательно и равнодушно, жадно тянулся вместе с ночным воздухом, обнимал, как обнимает мать, как обнимает тяжелая огромная змея, хищная лиана в восточных джунглях.
— Почему, — почти шепотом сказал Фаразон, и сам замер, — не вспомнил о родстве и долге полгода назад? Когда приказал мне — умереть? Бриллианты, золото, белый мрамор… думаешь, мне этого хватит? Нет, Инзиладун, нет, я жду тебя, брат!
Лицо государя Нуменора скривилось в гримасе потрясения.
Фаразон вздрогнул и сделал шаг назад.
— Нет, — повторил Фаразон с яростью, и дернул плечом, будто отбрасывая чужую руку. — Нет! Договоришь с ним сам! Я Фаразон, сын Гимильхада, я помню своих предков, но я — не они! Уходи, отец!
— Гимильхад… — прошептал Тар-Палантир. — Я знал, мне приснилось… Я знал, ты здесь.
— Нет, — сказал Фаразон. И отвернулся к дверям, оставляя Тар-Палантира его собственным призракам.
Страж с тревогой воззрился на Короля, ожидая знака, но Тар-Палантир терзал застежку воротника и молчал, бледнея на глазах, а потом яростно взмахнул рукой, дескать, пусть уходит, да убирайся сам!
Мириэль нашла отца только вечером, пройдя потайным коридором.
В первый момент она не поняла, что видит.
Ворох темного золота и белых кудрей, отлетевшая в дальний угол трость, расплывшееся по роскошному белому ковру пятно там, где упала чернильница.
Мириэль закрыла ему глаза. Поцеловала в лоб.
Подобрала пергамент, развернула. В глаза бросились отдельные слова, тяжело выдавленные пером.
«Схватить… измена… Фаразон… запереть порт».
Мириэль смотрела на законченный, подписанный указ долгую долю времени, прежде чем убрать его в рукав и открыть, наконец, дверь для ожидающих в тревоге придворных и слуг.
— В Последний День правления Государя Тар-Палантира, двадцать четвертого Государя Нуменора, я, Мириэль, первая и единственная Дочь-Наследница Государя Тар-Палантира, двадцать четвертого Государя Нуменора, принимаю Скипетр Владык Нуменора. Перед морем и небом, перед землей моей крови и перед кровью моей земли, я клянусь править Островом и всем, что принадлежит Острову, пока буду на то способна, и клянусь оставить Наследника, который по крови и праву примет Скипетр из моих рук. Перед морем и небом, перед землей моей крови и кровью моей земли — принимаю тронное имя Ар-Зимрафэль. Хранитель Списка Королей — как всегда, в порядке исключения, — может внести Четвертую Королеву-Правительницу — Тар-Мириэлью.
Шепот и восклицания на галереях.
«Прости, отец, — думает Мириэль. — Ты пытался, но все мы видим, к чему привела эта попытка. Прости, Амандиль. Ты был верным другом и надежным стражем, но эта ноша будет для тебя слишком тяжела».
— Три приказа, три слова перед Советом Скипетра и самим Островом есть у меня. Вот первый.
Мириэль… нет, отныне и навеки — Ар-Зимрафэль, поднимает голову и смотрит на Совет.
Сколь многим оказывается незнаком тяжелый, пристальный взгляд ее голубых глаз. Хрупкая, честная, добрая Мириэль. Единственная отрада Короля. Тишайшая Мириэль, нежная, все понимающая Мириэль.
Все понимающая Мириэль.
— В Первый День правления Государыни Ар-Зимрафэль, двадцать пятой Государыни Нуменора, я, Государыня Ар-Зимрафэль, даю своим именем разрешение на брак этому человеку.
Скипетр безошибочно указывает на темную фигуру на средней галерее — там по Закону находятся наследники Совета Скипетра и ближние родичи Короля. Фаразон — в парадных доспехах, черных с золотой филигранью, на бедре — пустые ножны. Наглец, посмел явиться в Совет с боевым оружием. Явиться. Посмел — явиться. Какое счастье, что он — посмел.
— Спустись вниз, Фаразон, сын Гимильхада, сына Ар-Гимильзора, двадцать третьего Государя Нуменора.
Сухие, тысячелетиями утвержденные формулы звучат в устах Ар-Зимрафэль песней. Тяжелый скипетр недвижим. Кажется, что тонкой женской руке теперь без разницы — держать веер или пудовый золотой жезл. Государыня ждет, пока родич спустится с галереи. Совет безмолвствует. Почти в обмороке от происходящего, вестимо.
— Ныне твоя Королева своим словом разрешает тебя от Закона Элроса. Ответствуй, Фаразон, сын Гимильхада, сына Ар-Гимильзора, согласен ли ты стать мужем Ар-Зимрафэль, дочери Тар-Палантира, сына Ар-Гимильзора?
— Согласен!
Фаразон смотрит только на Королеву. В его глазах — сотня лет ожидания, сотня лет игры со смертью, пламя под пеплом, сухой жар лесного пала, возрождающийся от мелкого костерка.
— Да будет.
Ритуальный ответ эхом звучит в затихшем огромном зале, бьется под потолком, набатом отдается в ушах собравшихся.
— С этой минуты — ты муж мой, я жена тебе. Вторым моим приказом, в Первый День правления Государыни Ар-Зимрафэль, двадцать пятой Государыни Нуменора, я, Государыня Ар-Зимрафэль, объявляю своим Наследником своего супруга, Фаразона.
Тонкая женщина в белом платье — встает. Обеими руками протягивает Скипетр. Ему. Единственному. Выкрикивает хорошо поставленным голосом так, что слышно во всей Зале Совета и вокруг. Ее голос легко перекрывает нарастающий ропот и возгласы тех, кто уже понял, что происходит, заглушает даже перекликающихся стражей, от восторга забывших свой долг и распахнувших двери наружу.
— Третьим и последним моим приказом, в Первый и Последний День правления Ар-Зимрафэль, двадцать пятой Государыни Нуменора, я, Ар-Зимрафэль, передаю Скипетр своему Наследнику Фаразону, мужу моему, сыну Гимильхада, сына Ар-Гимильзора! Слава двадцать шестому Королю!
И все замолкает, когда Фаразон принимает из рук бывшей Королевы — Скипетр. Вместе они смотрят на толпу, утратившую последние признаки благородного Совета.
Командующий Фаразон хохочет. Поворачивается к хранителям законов и Списка Королей. На лице — улыбка, глаза горят, интонация не допускает двойного толкования.
— Так и пишите — Ар-Фаразон.
— И высадился в Умбаре.
— С какими силами? — деловито спросил Хонахт и обернулся к книжным полкам. Чуть не столкнулся с Сайтой у гигантской карты западного побережья. Они кивнули друг другу, и, подхватив тяжелый рулон, в четыре руки толкнули на стол.
Флот Нуменора ждали. Невозможно скрыть приготовления к большому походу, как ни старайся. Равно как и скрыть перемещения войск и вспомогательных флотов колоний. За последние десять лет в Тай-арн Орэ перебывало больше людей из окружающего мира, чем за столетие до того. И каждого вела тревога — пахло большой войной.
Над картой тут же склонился Дэнна, а Первый продолжил угрюмо сверлить взглядом переплет ближнего окна. Ему к этому моменту никакая карта уже не требовалась. От Умбара его тошнило. Он брал Умбар для нуменорцев, брал Умбар для ханаттцев, защищал, укреплял, сжигал и сдавал врагу, а в этом веке не вылезал из боев на побережье вот уже двадцать с лишним лет и бывал в Ночной Обители исключительно наездами. Умбарские укрепления и береговая линия не оставляли его даже в невозможно детальных, цветных, редких снах.
Кэран, Вестник Копейного Холма, оперся рукой на подлокотник предложенного кресла и без улыбки сказал:
— Мудры и могущественны Девять!.. Но я должен видеть Солнечного Посланника и с ним говорить об этом.
Хэлкар медленно повернул голову от окна.
— Настолько плохо? — без выражения спросил он.
В старческих глазах князя Кэрана, старшего в посольстве, плескалась тоска.
Хэлкар помнил его восторженным спутником и оруженосцем короля Инахара, мальчишкой, впервые вошедшим под звенящие древней магией своды Обители — как он смотрел на встретившего их седого воина в темных одеждах, воина-легенду, Хэлкара-Предателя, Аргора-Защитника!
Помнил в буре на плоскогорье Амарну, с отрядом вылетевшего во фланг нуменорцам прямо по свеженанесенным барханам, сквозь сдирающий кожу ветер. В один момент решив судьбу кампании, нарушив все приказы, пустив прахом детальный — и оказавшийся совершенно бесполезным — план. Кэран стоял на одном колене, тяжело опершись на копье, и смотрел как ему навстречу идет бешеный Хэлкар, от которого шарахались равно люди и буря. Да, Хэлкар помнил тот ошеломленный, безумный взгляд, когда он вздернул Кэрана вверх и обнял.
Помнил злым и внимательным стражем, дотошно выспрашивавшим у Хэлкара, что за бродягу он тащит с собой на закрытый совет, пока Саурон не рассмеялся и не откинул капюшон.
Помнил стратегом и придворным, почетным гостем Обители и командиром гвардии Копейного Холма, воспитателем юной царицы… Что же, теперь он мог помнить Кэрана испуганным до прозрачного стеклянного блеска глаз стариком. И больше ничего — только то, как бережно тот держит кубок, как вымеряет слова, касаясь камней ожерелья…
— Я позову его, — Хэлкар встал и вышел в галерею.
Трое братьев проводили его укоризненными взглядами. Первый был — как всегда.
Тай-арн Орэ никогда не оставалась неизменной. Всякий раз после долгого отсутствия ему казалось — он возвращается в иную крепость. Всегда был лишь скальный уступ и узкая, с истертыми ступенями, лестница вниз, к переходу в башни.
Хэлкар шел верхними коридорами и впервые думал о том, как много в Обители стало людей. Больше комнат, мастерских и подсобных помещений, выше и шире стены. Когда-то… мысли ведь были совершенно о другом.
Он положил на стену руку и бездумно пошел вперед, позволяя теплому гладкому камню вести себя. Полированный обсидиан пел под его пальцами, как лютня под рукой менестреля, незаметно, за пределом человеческого слуха пел о ветре над башнями и об огне далеких нижних пещер, где Хэлкар за все время бывал от силы раза два.
— Друг мой, — сказали ему прямо в ухо, цепко ухватив за плечо холодной ладонью. — Если бы я был тобой, я бы остановился, открыл глаза и крепко подумал. Кстати, не замечал за тобой лунатизма, Король. Хочешь, порекомендую, какие травы заваривать?
— Хочешь, порекомендую, в каком отряде нам пригодился бы человек с такими навыками скрадывания врага? — ответил Хэлкар, оборачиваясь без тени улыбки. — Эрион! Виданное ли дело, почтенный целитель! Неужто пациенты боятся тебя настолько, что приходится подкарауливать их в коридоре?
— Как всегда, друг мой, как всегда… — высокий сухощавый нуменорец выступил из незаметной ниши в стене. Улыбка на лице не пропала, но темные глаза на миг стали серьезными. — Не тебя я тут сторожил.
— Кого же? — спросил Хэлкар, и сам же нашел ответ на собственный вопрос. Обитель ведь вела его именно сюда. — Он опять в южной башне?
Эрион только рукой махнул.
— Они повздорили. И не смотри так укоризненно, я поспел только к самому концу.
— М-да, — сказал Первый. — Удачно выбрали время, что и говорить. Кого мы лишились?
— Элвир, — вздохнул целитель. — Схватил крылана и был таков. Надеюсь, через пару дней мы его увидим.
— Или пару лет.
— Или пару лет, — согласился Эрион, поправляя обшлаг рукава. — Ах да, и Моро, как обычно…
— Я запрещу ему говорить, — мрачно пообещал Первый. — Вообще. Лет на десять.
— Не вздумай! Он и так все время боится сказать что-нибудь не то и из-за этого каждый раз хуже предыдущего. Бедняга теперь рот не решится открыть даже на вопрос о том, как ему сегодняшний обед.
— Что на этот раз?
— Не побоюсь этих слов, Король, Древние Дни…
Хэлкар одним взглядом оценил расстояние до дверей в башню. Невозмутимо оперся плечом о стену.
Эрион скосил глаза в конец коридора и слегка повысил голос.
— Наш брат Элвир… м-м-м… очень высокого мнения о своем прежнем наставнике, Наурэ из Первых. Учитель же на исходе второго часа беседы о Земле-у-Моря намекнул Элвиру, что, хм, у разных людей бывают разные мнения о разного рода поступках… Элвир же вспылил и с немалой искусностью развернул беседу в сторону деяний самого…
— Эрион, — укоризненно сказал Хэлкар. — Говори по-человечески. Довольно того, что я сегодня четыре часа отвечал на переписку.
Целитель вздохнул.
— Кажется, там мелькало понятие храбрости. И глупости.
Тусклые бело-голубые огни в нишах качнулись, на миг сжались до точки и вновь вспыхнули, ярче и злее.
— А, — мягко сказал Эрион, прикрывая глаза рукой. — Вот и Учитель. Праведный гнев и оскорбленная… хм-м-м… невинность, явление второе.
— Эрион, Шестой из проклятых королей! — донеслось от распахнувшихся дверей. — Король сплетников!
В ярком сиянии, залившем коридор, не осталось места для красок, только белый и черный, темный камень и свет. Саурон шел среди огней, все ускоряя шаг. С мгновенным опозданием за спиной идущего светильники гасли и казалось, собственная тень, не поспевая, летит за ним высокой черной волной.
Увидев Первого, Саурон остановился в трех шагах. Начал беседу, подчеркнуто не глядя на Эриона, сердечно и ровно, будто и не было оскорбленного крика минуту назад.
— Хэлкар. Хорошо, что ты здесь. Скоро должны прибыть ханаттцы…
— Уже, Повелитель.
— Почему меня не известили?
Эрион безмолвно возвел глаза к потолку.
— Полагаю, — сказал Хэлкар сухо, — что наш целитель занял пост на стратегической позиции и предотвращал подобные попытки. Не могу назвать его опасения беспочвенными.
— Разве могу оставить в беде кого-то, кому нужна моя помощь? — несколько пафосно вопросил Эрион. — Разве заслужил я такие оскорбления… такую черную неблагодарность?..
Глаза Саурона сузились.
— Разве могу не разнести по всей цитадели?.. — неожиданно передразнил его Саурон.
Остановился на полуслове и провел по лицу рукой, отбрасывая назад волосы. Дернул уголком губ.
— Все, Эрион, довольно. Я понял. Меня опять занесло. Иди, спасай других жертв нашего Воина Слова. Да передай Моро мои извинения, я найду его позже.
Хэлкар обернулся уже на выходе из коридора. Целитель стоял и смотрел им вслед. Первому показалось — с тревогой.
— Семь лет, — возвысил голос Саурон и обеими руками толкнул тяжелые кованые двери в Зал Карт. Одним взглядом оценил открытые окна, кувшин с водой, посла Ханатты, троих из Девятки — уже не спорящих, молчащих каждый о своем. Кувшину уделил внимания больше всего. — Семь лет назад я сказал вам, что новый король Острова начал готовить флот. Семь лет — тремя годами промедления из этих семи вы обязаны мне! И вы удивлены? Чего же вы ждали, Дети Солнца? Да, будет новая война. И воевать в ней, в первую очередь, вам. Чего вы хотите? Чтобы я вышел против армии Нуменора со всей своей могучей свитой — со всеми девятью — и обратил войско в бегство одним своим видом?!
Князь Кэран молча, страшно глянул на разгневанного Посланника Солнца. И повалился ему в ноги. Седая коса змеей скользнула по темному камню.
— Восемьдесят тысяч солдат, по меньшей мере, — сказал он глухо, глядя в пол. — Два флота. Каждый больше, чем тот, тридцать лет назад. Четырехпалубные фрегаты. Сам Золотой Капитан ведет их — и корабли несут дикий огонь.
Саурон одним движением склонился над ханаттцем и мягко потянул того вверх.
Кэран вздрогнул всем телом от прикосновения и плотнее прижал ладони к полу. Выдохнул — отчаянно, закрыв глаза.
— Золотой Капитан стоит в неделе от Умбара и… ждет тебя, Посланник. Он обещал засеять Ханатту и Край Ночи солью до восточных гор! Если ты не придешь к нему сам и не покоришься его воле…
Хэлкар увидел только, как закаменела спина Саурона. Трое у стола смотрели на лицо — на секунду остановившийся взгляд, почти незаметное промедление…
Саурон выпрямился, поднял старого князя, усадил в кресло и аккуратно пододвинул кувшин. Молча, бездумно скользнул рукой по запястью человека — нет, теперь не умрет. Так же молча подошел к высокому окну и застыл, сцепив руки за спиной.
Закат над дальними горами был сегодня особенно ярок.
— Повелитель, — холодно сказал Хэлкар, — рассуди здраво. Это ловушка.
Саурон молчал.
— Конечно, ловушка, — отозвался Сайта потерянно. — Восемьдесят тысяч… Зачем им еще о чем-то договариваться.
— Одинокого странника и сотня тысяч может искать безуспешно, — заметил Хонахт. — Уходи, айанто. Это — уже — было. Уходи. Растечемся и мы туманом, выскользнем из-под загонных флажков, разошлем вестников, спрячем людей. Кого будет ловить наш Золотой Король? Не станет же из-за одного — и впрямь жечь две страны?
Дэнна, не поднимая головы, молча разжал ладонь над картой. Фигурки со стуком покатились по пергаменту, мешаясь в пестрый мусор.
Князь Кэран выпрямился и рукавом отер лицо, косясь на Дэнну. Последний солнечный король его народа когда-то собственной кровью платил за вырванные у нуменорцев десять лет для Ханатты, а потом продал и смерть тому единственному, кто согласился принять такую плату. Саурианна, Посланник Солнца, стоял на страже Юга вторую тысячу лет. Армию обычно брал, какая находилась, и препоручал нужным людям, но всегда оставались — нечеловеческая мудрость, острый разум, воля и слово, к которому прислушивались цари всех окрестных племен и духи песков и гор.
— Уходи, Посланник, — тихо, прерываясь почти после каждого слова, сказал Кэран. — Царица говорит: нет веры нуменорцам. Царица говорит — мы будем воевать, а если придется — склонимся притворно перед завоевателями, но не предадим тебя. Ханатта помнит добро. Я… испугался, Посланник. Прости глупого старика, забывшего, как это — быть воином. Нет трусости в том, чтобы уйти, когда должен… уйти — и вернуться.
— Трусость? — сказал Саурон и повернул голову. Он улыбался. Тени из-под длинных ресниц придавали улыбке мечтательный оттенок. — Конечно. Не волнуйся, князь. Я понимаю, в чем мой долг.
Трое у стола облегченно выдохнули. Хонахт начал было говорить что-то рассудительное.
Хэлкар стиснул зубы и отшатнулся к дверям, положив руку на меч.
— Дорогу, — сказал Саурон, всем телом поворачиваясь от окна.
— Нет, — сказал Хэлкар. И повторил, для надежности: — Нет. Это глупость. Безумие. Ты останешься здесь. Ты…
Саурон вскинул брови, не переставая улыбаться. Застывшей, черной улыбкой.
А потом скользнул вперед.
«Ты лучше меня и решительнее… ученик. Но уже поднявши меч на друга — не медли пустить его в ход».
Мысль темного майа была тяжелее кулака.
Хэлкар пришел в себя от мерзкого запаха и знакомой холодной ладони на плече.
— Касание чужой фэа способно вернуть к жизни умирающего… — грустно сказал Эрион. — Но нашатырь — нашатырь омерзителен даже бессмертным. Поздравляю, Король. Он вышиб тобой кованую железом дверь. Кто-нибудь расскажет мне, куда он потом направился?
— Что, — спросил Хэлкар хрипло, мгновенно — и слишком поздно — восстанавливая в памяти сегодняшний день. — Что… вы ему наговорили сегодня утром?!
Он не глядя схватил протянутую руку и тяжело поднялся, опираясь на стену. Лица, люди, голоса и закатный, умирающий свет — все заплясало хороводом у него перед глазами.
— Чем… посмели попрекнуть?!
И не понял, почему Моро отшатнулся, почему с тревогой подался вперед Эрион.
Казалось, с лица осыпается гипсом погребальная маска, так жгло и тянуло кожу.
— Говори, провидец!
— Король… ты…
— Говори!
— Хэлкар! — это крик Целителя. — Не смей! Не смей так с ним!
Моро внезапно выпрямился и отнял руки от лица. Показалось — он выше Хэлкара, выше и старше. Глаза — непроглядная ночь, зрачки — во всю радужку. Не был он ни хрупким, ни слабым, ни робким, вернувшийся из-за грани, Седьмой из Девяти, тот самый Моро. Оттого еще страшнее звучала жалость в его голосе.
— Так оживает его суть, — сказал он на языке ушедших и мир вокруг замер, прислушиваясь. — Так завершается цикл, замыкается круг. Беспокойся о тех, кто рядом, Хэлкар, и о том, что еще можно спасти, об Ортхэннэре же не беспокойся, потому что ни помочь, ни помешать… ни спасти его ты уже не можешь. Отсюда — и до самого неба — ему идти одному.
— Тогда он вскинул меч и зашипел, как тысяча змей! И показал прямо на холм и так вот зарычал: «Кто здесь не боится Владыки Мордора?!» И Золотой Государь…
— Так зарычал или зашипел? — бесцеремонно вклинился в повествование единственный слушатель.
— Кто? — заморгал рассказчик.
— Владыка Мордора?
— Тьфу на тебя, — грустно ответил рассказчик и допил остававшееся на дне пиво. — Такую историю испортил, зануда…
Хальдор поднялся, кинул на стол пару медяков и вышел из кабака. Постоял у коновязи, покачиваясь на каблуках, и зашипел сам как одна, но очень огорченная змея. Он успел выслушать две дюжины разных вариантов произошедшего, и ни один из них и близко не стыковался с реальностью. Ну кто-то же должен был растрепать об этом по округе! В конце концов, там была не только королевская гвардия, Саурон с присущей ему тонкостью вломился прямо в центр лагеря и шел по нему так — что видно было. Видно было…
Памятный был день.
***
Хальдор почуял их в последний момент. Успел откатиться в сторону чуть ли не из-под копыт, когда вниз упало пять всадников, до последнего остававшихся невидимыми в ясном небе. Кхамул мешком сполз с седла, да так и остался лежать лицом в землю. Остальные мигом спешились сами и уложили коней.
— Ненавижу летать, — выдохнул Второй, когда обеспокоенный Хальдор попытался его перевернуть. — Не трогай меня! Летать и колдовать — ненавижу еще больше!
— Маг, — укоризненно сказал Дэнна и качнул темными косами, — ты мертвый. У мертвых не бывает морской болезни.
— Видимо, я не достиг твоей степени презрения к бренному миру, — шепотом, но весьма ядовито ответил Кхамул. — Угх… Хотел бы я и впрямь быть мертвым. Тихо лежать в земле, а не скакать по небу…
Он свернулся клубком и перестал реагировать на происходящее.
Дэнна вздохнул и глянул на Хальдора.
— Покажи мне, — сказал Дэнна. — Где лучшее место для наблюдений?
Хальдор жестом указал на гребень холма.
— Не вставай в рост, — сказал Хальдор. Дэнна кивнул.
Юное лицо его оставалось бесстрастным. Хальдор не решился спросить, что произошло. Из этих пятерых он хорошо знал только Сайту и, пожалуй, Кхамула — Сайту знала вся Обитель, а Кхамул учил Хальдора тому, что могло бы называться магией. Дэнна был постоянно чем-то занят, проводил много времени в Зале Карт, и Хальдор — нет, не боялся, но замирал перед ним так, как иногда остальные перед Первым. Хэлкара Хальдор не боялся — трудно бояться человека, у которого ты стоял на стреме, пока он крадет коней.
Когда Хальдор подполз к гребню, Дэнна внимательно глядел вниз и вдаль — на нуменорский лагерь. Да что там лагерь — уже полноценный город. Хальдор попытался так же провести ладонью перед лицом, поймать нужный момент сосредоточения, но сорвался в конце и чуть не выругался. Дэнна глянул на него краем глаза, моргнул, как большая птица, неловко и медленно, и повернул голову обратно, чтобы не сломать собственное дальновидение.
Хальдора похлопал по плечу подползший Кхамул. Кажется, после короткого обморока Второму стало лучше.
— Держи, — сказал Кхамул. — Сильная магия.
И протянул Хальдору кованый цилиндр.
— Раскладываешь… — Сегменты скользнули с тихим щелчком. — Поворачиваешь… И вот тебе прекрасная подзорная труба. Рекомендую.
— Он там, — сказал Хонахт из-за их спин. — И здорово же он нас обогнал.
— Ты откуда знаешь? — удивился Сайта. — Птицу поймал?
— Да вы посмотрите на коней, — Хонахт тяжело прижал собственного крылана к земле, зашептал что-то на ухо. Кони повернулись все в одну сторону — к лагерю — и тревожно прядали ушами. Кобыла Дэнны ударила по земле тяжелым кожистым крылом, оскалила зубы, фыркнула, начала вставать. Хонахт метнулся к ней, начал уговаривать потерпеть спокойно. Сайта придержал еще пару зверей.
— Нехорошо, — сказал Моро. — Толку от нас тут…
— Моро, — сказал Сайта проникновенно. — Если б ты остался в Обители, Хэлкар бы… — рыжий замялся.
— Хэлкар сделал бы с тобой что-нибудь, о чем бы сам потом крупно пожалел, — холодно отозвался Дэнна, перевернулся на спину и съехал с гребня к коням.
Хальдор крепче сжал в руках подзорную трубу и сосредоточился на происходящем в лагере. Ему остро казалось, что он не понимает половины произнесенных слов. Так бывало, когда их собиралось больше двоих, он чуял — но пока не умел слышать весь разговор. Когда он как-то спросил об этом Кхамула, маг долго молчал, а потом грустно попросил Хальдора не торопиться.
Моро молча занял место Дэнны.
— Что случилось? — спросил Хальдор у Кхамула тихо, возвращая ему трубу. Маг поднял на него темные глаза и покачал головой. Звякнула пара подвесок, которые Кхамул до сих пор иногда вплетал в косицы на висках.
— Саурон… отправился к нуменорцам, — шепнул Кхамул. У Хальдора волосы поднялись на шее.
— Один? — неверяще спросил он. Кхамул кивнул.
Моро тихо вскрикнул и повел головой слепо, схватил Хальдора рядом за руку, позволяя тому тоже увидеть.
— Что там? — сказал Хонахт снизу. — Что вы видите?
— Переполох, — ответил Хальдор, смаргивая резь и жжение в глазах.
Сайта невесело хохотнул.
— Большой шатер в середине, — неверяще сказал Хальдор. — Люди сбегаются. Если это Саурон… он…
— Рехнулся? — подсказал Кхамул. — Навряд ли. Моро, Хальдор… держитесь.
Кхамул накрыл кольцо на руке другой ладонью и прикрыл глаза. Картинка сместилась, встала на место, стала в разы крупнее и четче.
— Я вижу его, — сказал Моро. — Он…
— Надо что-то сделать, — сказал Хальдор. — Что, мы будем просто сидеть и смотреть? Его заковывают в цепи!
— Я уточню кое-что, — так же холодно отозвался Дэнна снизу, продолжая лежать на спине и смотреть в небо. — Вы видите, как Саурона заковывают в цепи? А он что делает?
Хальдор замер и постарался обдумать вопрос внимательно.
— Не сопротивляется? — наконец сказал он, уловив смущающий момент в этой картине мира.
— Я думаю, — сказал Дэнна, и голос его чуть дрогнул. — Я думаю, он знает, что делает.
— Он смеется… — прошептал Моро и чары сломались. — Смеется.
Остальные застыли безмолвно, на середине движения, только шепот Хонахта лился над завороженными конями в такт шелесту травы и песка.
***
— Я слышал, господин ищет тех… кто ищет истории? Особые истории? — мальчишка поймал монету на лету и шепотом продолжил: — Нуменорец, худой, чисто выбрит, карие глаза. Нестарый, но седой, нос ломаный, правленый — вот так, руки в шрамах, на брови старый шрам, — мальчишка показал и увидел, как взгляд собеседника на мгновение дернулся. — Знаете его? Темный шерстяной плащ, одежа старая, потрепанная, но болячек не видать, сидит прямо и обувь не стоптанная… За два золотых отведу его, куда скажете.
— Два золотых? — сказал собеседник лениво. — Да ты рехнулся, парень.
— За меньше ничего не скажу! — зло отрезал мальчишка. — Мне еще жить охота!
— Что же, он тебя напугал? — напускное удивление в голосе нанимателя было опасно близко к настоящему.
— Не то чтобы… — у парня дернулся кадык. — Глаза у него сумасшедшие. Смотрит сквозь. Говорит с кабатчиком, притворяется, что пиво пьет, смеется, а взгляд — стеклянный, будто нет вокруг никого.
— Заплати ему, — сказал спутник нанимателя и мальчишка опустил взгляд, запоминая мелодичный голос, легкое движение, не звон, а шелест кольчуги, переливчатый отблеск в складках плаща. То, что можно было перепродать.
— Я слышал, господин ищет истории? — подошедший паренек глядел на Хальдора хмуро. Хальдор отставил очередную кружку дрянного пива, которую сил не было уже даже делать вид, что пьет. Примерно этого он и ждал. Слух должен был расползтись по умбарским кабакам и отиравшимся вокруг нищим и музыкантам — чужаку нужна особая история. И чужак готов платить. Это было опасно. Но результат был нужен Хальдору сейчас и здесь.
— Я знаю музыканта, — сказал парень и замолчал выжидательно. Хальдор кивнул ему на свободное место за столом, перекатил в пальцах монету. Парень скользнул за скамью, зашептал:
— Есть тут один… сам не свой до боевых песен. Хочет сложить лэ о победах Золотого Государя, да живет он вечно. Я видел, в те три дня, что Большой Флот грузился на корабли, старик пил с гвардейцами. Хвастался потом, что записал каждое слово, что они были тогда при лагере и все слышали. Два золотых — и я отведу тебя.
— Немалая цена за простой слух, — сказал Хальдор, скрыв удивление. — Пять серебром, если отведешь, и еще дюжину, если я и впрямь услышу то, что мне интересно.
Дальше он торговался потому, что так было надо, чтобы не вызвать подозрений. Но внутри уже поднималась не рассуждающая холодная волна — все, что угодно, только узнать, что же произошло, что случилось? Получить хоть какой-то намек, вернуться хотя бы с каким-то ответом.
Он почуял неладное слишком поздно. Движение на крыше. Движение, которого он никогда не смог бы разглядеть раньше в изменчивых южных сумерках. Оттолкнул в сторону мальчишку, рванулся по переулку вперед, за спиной раздался стук черепицы и крик.
— Ушел! От стрелы ушел!
И еще несколько фраз — на языке, который он только начал учить.
Хальдор влетел в следующий дом, выпрыгнул из противоположного окна, но часть преследователей была на крышах, а люди были расставлены правильно. Он понял, что его загоняют к нужной точке — тупик? Заготовленный дом? Попробовал несколько переулков, но те, на крыше, с луками, вынуждали держаться в тени и под навесами.
Пожар в крови почти выгорел, когда он развернулся навстречу преследователям.
За спиной была глухая стена. Меча у Хальдора не было, только длинный кинжал — законы города строго относились к оружию после приснопамятной ночи мятежа двадцать лет назад.
— Здравствуй, Орхальдор, — сказал подошедший человек и откинул капюшон. Высокий лоб с залысинами, тонкие губы, внимательный взгляд. Хальдор на мгновение прикрыл глаза.
Рядом виднелись силуэты с натянутыми луками.
— Улундо, — брезгливо сказал кто-то с крыши. И добавил что-то еще, звонкое и презрительное. Испуганное.
— Они говорят, — печально перевел преследователь, — ты бежал быстрее человека, Орхальдор. Даже высокой крови. А высокой крови в тебе всего ничего. Увернулся от стрелы в темноте. Не думаю, что увернешься от трех эльфийских луков и моего меча. И десятка стражей за нами.
— Здравствуй, Бреголас, — выдохнул Хальдор и лопатками оперся о стену, пытаясь отдышаться. — А что… у нас теперь берут эльфов в Стражу?
— Я надеялся, что описание врет, — продолжил Бреголас так же печально. — Надеялся, что ты погиб в ту ночь вместе с женой. Но, видимо, ошибался. Чем тебя купили, Орхальдор?
Хальдор тихо засмеялся.
— Есть вещи, которые не продаются, — сказал он. — Давай меняться. Я расскажу тебе, за что меня «купили», а ты таки расскажешь мне историю, за которой я гоняюсь три последних дня.
— И этого я тоже не понимаю, — сказал Бреголас, напряженно поворачиваясь к спутникам. — Неужели у них там правая рука не знает, что делает левая?
— Замыслы Врага изощренны, — откликнулся эльф. — Возможно, не все пошло по плану и его слуги ищут возможности поправить положение. А возможно, этот бывший человечек здесь для того, чтобы смутить нас и вас, внести разлад и раздор. Не трать попусту усилия, Бреголас сын Нардиля. Бери его и пойдем, мы сами поговорим с ним… позже. И он расскажет все, что может знать.
Бреголас покачал головой и повернулся обратно к Хальдору.
— Ты даже попался глупо, — сказал он брезгливо. — Влип за историю, о которой через полгода будут трепать на каждом перекрестке по всему побережью как только управление наместника допишет все необходимые приказы и снимет печати. Может, от тебя удастся хоть что-то разузнать про это невероятное вранье. Но слушай…
***
Ар-Фаразон Золотоликий, Государь Нуменора, вышел из центрального шатра, чтобы размять ноги и подышать воздухом, а вместо этого увидел свою смерть. Он стоял и смотрел, внимательно и молча, как смерть идет к холму сквозь лагерные ряды, сквозь двойное оцепление у подножия холма. Не останавливаясь, легкой, почти танцующей походкой, человек в черном плаще шел сквозь его армию, как зрячий среди слепых, как бодрствующий среди спящих.
Фаразон перевел взгляд левее и увидел суматоху и беспорядок там, где на отшибе развернули шатры гости. Оттуда бежали люди — но вот их-то как раз стража видела прекрасно и им могла помешать.
«Эльфийские посланники, — подумал король отстраненно. — Не успеют».
Человек в черном поднимался по тропе, а Фаразон стоял и смотрел, завороженный пляской теней вокруг незваного гостя. Вот вскинулся кто-то из стражей, но тут же поник взглядом, забыв что его встревожило.
Фаразон потянулся к оружию, но медленно, бесконечно медленно, а потом стало уже слишком поздно.
— Так скажи мне, — любезно спросила его смерть, положив руку на тяжелый наборный пояс, а другой рукой уперев в горло королю Нуменора клинок, — Фаразон, сын Гимильхада, есть хоть одна причина, по которой ты останешься жить и этим вечером тоже?
Гнев тяжело колыхнулся внутри, гнев, сожаление и что-то еще, чему не было быстрого названия.
Фаразон невольно откинул голову назад — острое лезвие чуть царапнуло кадык, по горлу побежала теплая струйка крови — и ровным голосом сказал:
— И даже две, Саурон, которого в тех краях, где мне действительно довелось побывать, называют Саурианной.
***
— И твой хозяин бросил меч! — закричал Бреголас. — И упал в грязь, на колени перед нашим Королем… и… и…
— И превратил все в людоедский фарс, как это в обычае у Тху, — устало сказал эльф. — Заканчивай, Бреголас. Нам надо допросить эту тварь.
— И перед сотней свидетелей Враг поклялся Королю в верности! И провозгласил, что все, чем он владеет — теперь владения Короля Нуменора, а все, кто служил Владыке Мордора — вольны выбирать, покинуть ли его службу или принести клятвы Ар-Фаразону, величайшему из королей людей.
— А я так понимаю, — сказал Хальдор в повисшем молчании, — что Король неожиданно согласился? Саурон теперь личный вассал Короля? А Мордор — личные Королевские владения, преподнесенные Королю в дар? А Ханатта что — союзник по наследству, так сказать?..
Хальдор захохотал так, как смеялся когда-то давно, когда его жизнь еще напоминала нормальную.
Он знал — ему не уйти, он слишком мало знает, слишком малому научился. И многое может сказать, что ни в коем случае не стоило бы слышать ни Верным из Стражи, ни, тем более, разъяренным эльфам.
Страшно было так, что заледенели пальцы.
— Ты ответил на мой вопрос, Бреголас, — сказал Хальдор и тяжело сглотнул. — Слушай же мою цену. Тот, кого я не называю хозяином, тоже подарил мне один ответ.
Бреголас невольно подался вперед.
— Смерти нет, — сказал Хальдор сипло.
И прыгнул вперед, целя кинжалом в того, что повыше.
В этот раз эльфы не промахнулись.
Но кто удержит распадающуюся плоть?
Каждый должен сам для себя найти хрупкую границу между тленом и твердью, между плотью и духом, песком и огнем.
Но первый… первый раз?
«Не спеши, Хальдор».
Не спеши различать наши имена и лица, не спеши поднять голос в общей беседе, не спеши видеть так, как не могут люди.
Не спеши умирать, Хальдор.
Это безвозвратный и горький путь, дорога, на которую очень трудно встать и с которой очень легко сойти.
Просто — отказаться.
Раз за разом. Год за годом, за веком век.
Ты думаешь, какое-то кольцо способно сделать это за тебя в первый раз?
Сталь и камень, символ и связь.
Принять кольцо — недостаточно. Сохранить его… пройдя через пламя, клинок или яд — вот он, тот призрачный отблеск редчайшего дара… или проклятия, что разглядел в тебе хранитель и создатель этих колец.
«Не спеши, Хальдор», — вот то, о чем говорили, подсказывали, кричали тебе все остальные.
Но кажется, уже поздно.
Кажется, ты уже идешь к нам, брат.
***
Хэлкар вздрогнул — и осел в кресле, схватившись за грудь.
Как сердцем холод клинка он почувствовал этот зов.
Он выпрямился слепо, встал, и на мгновение пришел в себя — рывком — от чужого, ненужного прикосновения.
— Хэлкар, — удивленно и настороженно сказал Кэран, не отпуская его локтя. — Прости… мне показалось — тебе плохо?
— Не прикасайся, — тихо сказал Хэлкар, мучительно и тяжело сосредоточившись на старом знакомом. — Уходи. Я объясню — потом. Спустись в жилые залы. Собери. Своих. Других тоже. До моего возвращения — не поднимайтесь в башни, не выходите ночами во двор. Держитесь друг друга. Может — ночь или две. Может — дольше. Не бойтесь — это главное.
Голос его исказился, поплыло зрение — и он увидел, как блеснуло понимание в глазах Кэрана.
— Я сделаю, — просто сказал Кэран. — Смотри, — он поднял обе руки и отступил к камину, — я не мешаю тебе на твоем пути.
Он знал безошибочно, где ждать остальных.
Черный камень горной долины, вода и серебристые цветы.
Эрн — одиночество. Там, где даже пришедшие вместе всегда остаются порознь, там, где ветер, луна и ночь. И день — не лучше. Воды озера отражают только звезды, и никогда — пришедших в долину.
Эрн — отчаяние; разрушенная — или никогда не построенная — часовня забытого бога, книга на алтаре — или просто камень причудливой формы, узкая черная тень на стене, будто в форме меча, а самого меча нет. Стылое безразличие: ни имен, ни знаков, ни объяснений.
Эрн — память. В темных глубинах плывут созвездия, чей рисунок давно изменился. И отражается — одна звезда, которой больше нет.
Каждого из собратьев, кто начинал утверждать, будто понимает Саурона, Хэлкар молча отводил к озеру. К Эрн.
И все возвращались туда — раз за разом, один за другим.
Хэлкар не знал, бывал ли сам Саурон хоть раз в сотворенной им долине после того, как когда-то показал ее Хэлкару.
Не знал. И не хотел знать.
— Эрн? — спросил Дэнна, содрогнувшись. В груди было пусто и страшно.
— Это… имеет смысл, — прошелестел Кхамул, одним движением взлетая в седло. — Ну, мерзкая тварь, давай, в долину. Да, я знаю, ты от меня тоже не в восторге.
— Но как, Маг? Саурона нет…
Кхамул потер виски, глотнул из небольшой бутылочки, закашлялся. Запахло травами. Кхамул тронул поводья, оглянулся. Глаза у него были бешеные, пьяные.
— Не отставай, дух юга! А Саурон — что Саурон, Саурон с нами!
— Да уж не отстану, тень востока! — безмолвно ответил Дэнна, направляя в небо собственного коня.
Отовсюду собирались они. Те, кто был ближе, первыми встали у храма в долине и ждали остальных — они звали, и с каждым пришедшим сильнее становился зов. По одному, по двое, тени среди теней, скользящие в потоках ночного ветра, собирались у Эрн те, кому предстояло наконец-то стать — Девятью.
Далеко на западе, среди переменчивых океанских течений, на борту гиганта-корабля, наблюдающие записали и доложили в свой черед, что пленник в один из дней сел в кресло в углу и не вставал из него четыре дня, застыв в совершенной, нечеловеческой неподвижности. Лицо его оставалось в тени все это время, как бы ни менялось освещение в каюте.
Они звали — и их голоса затихали в пустоте.
Эрн — отчаяние! Хэлкар бессильно уронил руку с плеча Второго, опустился рядом на траву.
Кхамул сидел, закрыв глаза, из-под век текли кровавые слезы — лицо кривилось в попытке улыбнуться.
Тот, кого они звали Хальдором — он был близко, так близко — позвать, коснуться, помочь, направить…
Бесполезно. Нет больше сил.
Он не видел, кто уже здесь, а кто только должен прибыть, не хватало среди круга одного или двоих — где бы они ни были, в самой долине или по пути к ней, не было времени и не было пространства, Первый звал — а откликалось только эхо.
Эрн — одиночество.
«Или и вправду, — мелькнула ядовитая мысль, заметалась между теней, — или и вправду мы — лишь отражения его воли? Инструменты, не способные ни на что — сами?»
Далеко, далеко, среди западного океана, забыв на мгновение о людях и нелюдях, о войне и стратегии, правде и лжи, тот, кого называли Сауроном опустил голову еще ниже и сжал руки на подлокотниках кресла.
Он слышал почти на пределе слуха, он видел — уже почти придумывал, а не видел на самом деле, домысливал — обрывки, осколки, почему же так глупо, так далеко, так беспощадно не вовремя, — и рассыпается ржавчиной сталь колец, мерцают, ползут под руками нити, которым должно было стать нерушимой, вечной связью… Бьется в серой пустоте тот, кому надлежало замкнуть круг, не в силах сделать выбор, потому что он забыл что выбор есть — нет для него ни пути к звездам, ни дороги обратно, только единственный, последний момент угасающей жизни, только хриплое «Смерти нет», и боль, и темнота.
Неподвижная гладь озера затрепетала. Тяжелый удар крыла, и на мелководье рухнул загнанный, хрипящий конь, забился в судорогах. Всадник чудом вывернулся из-под падающего тела и по песку и воде побежал к остальным.
— И если вам кажется, — выдохнул он, ворвавшись в круг, — что мы имеем право сдаться, то я говорю — нет!
Невозможно.
Нет больше сил.
Кто мы? Всего лишь усталые тени… призраки, глупцы, поверившие в несбыточное…
Он протянул руку — тонкое, упрямое, почти детское лицо, ореол светлых волос, открытый — и бесконечно понимающий, не сочувствующий, нет, понимающий и отвергающий это понимание — взгляд. Прямо в лицо. Прямо в душу.
Невозможного нет!
Хальдор проснулся и первым увидел небо. Почти как тогда, двадцать лет назад… О, Эрн, безнадежная, без-надеждная память…
Ночь смотрела ему прямо в лицо тысячью глаз.
Он чувствовал — он понимал — он знал.
Он снова — был.
— Брат мой! — сказал ему встрепанный юноша в черном и улыбнулся так, что невольно захотелось улыбнуться в ответ. — Я не успел встретить тебя живым, но рад, что встречаю вернувшимся. Я — Элвир, а смерти… ну смерти ведь действительно нет! Что вы смеетесь?! Эх…
— Мы называем его — Король-Надежда, — выдохнул Кхамул, открывая глаза.
— Когда не называем другими словами, — добавил Хэлкар сурово. На мгновение показалось, что Первый тоже улыбается. — Элвир, ну и где же тебя носило, изволь ответить?..
— Государь! — подошедший капитан смотрел прямо и вместо поклона приложил кулак к сердцу — предпочел воинский салют. Условия допускали.
— Да, Нуфарат, — сказал Фаразон, поворачиваясь от борта.
— Государь желает лично принять командование флагманом? — напряженно спросил капитан.
Фаразон покачал головой. Убрал с глаз мокрые пряди — дождь усиливался. Вопрос смутно удивил его.
— Тогда я нижайше прошу государя покинуть верхнюю палубу! Шторм близко!
Фаразон выпростал руку из-под простого черного корабельного плаща — трое остававшихся при нем на верхней палубе порученцев щеголяли точь-в-точь в таких же. Указал в сторону неба и сгущающейся темноты. Капитан Нуфарат склонился ниже — волны били в борт с немалым шумом, а натянутый такелаж гудел на ветру.
— Твой прогноз, капитан? — спросил Фаразон, повысив голос. — Два колокола или четыре?
Нуфарат скользнул взглядом по небу и поежился. Фаразон знал — Нуфарат боится не только и не столько шторма. Это было первое настоящее плавание «Агларремы». От Острова до восточных берегов и обратно. И вставший на смену Хортумару Нуфарат не боялся боя, но… вот, пожалуй, нервничал перед теми, кого его пятирядная драгоценная «Агларрема» несет на себе. Нелишне было напомнить капитану Нуфарату, что командующий Фаразон и сам не так давно водил корабли.
— Думаю, времени у нас больше, — решительно ответил Нуфарат. — А шторм будет хуже, чем кажется. Вряд ли страшен нашему флоту, Государь, но, прошу…
Фаразон кивнул и, оттолкнувшись рукой от одного из канатов, пошел к каютам, привычно подстраиваясь под качку. Порученцы последовали за ним.
Фаразону не хватало моря — там, в Замке Королей. Но он опасался, что это последний раз, когда он вышел в настоящее плавание.
Немногочисленные свитские, ожидавшие во внутренних помещениях, расступились беззвучно. Король, которого уже не называли новым, с первого дня показал, что не терпит суеты и лишних людей.
Приняв от слуги чашу с горячим вином и сбросив мокрый плащ, Фаразон скользнул взглядом по заваленному бумагами столу и поморщился. Владыка Мордора и личный вассалитет… м-да, подбросил же он задачку хранителям законов. Идея изящна, как утренний свет и безумна как Государь Палантир в лучшие годы, цинично подумал Фаразон.
Каюта слегка качнулась, Фаразон нахмурился. Какой силы была эта волна?
В дверь осторожно постучали. Учитывая, что он разрешил беспокоить себя ровно по двум поводам, и на корабль пока никто не нападал…
— Да! — повысил Фаразон голос. — Впустите его!
Вошедший воин был из личной стражи короля, из тех, кого Фаразон забрал с собой, навсегда покидая флот. И прямо сейчас он должен был находиться на третьей палубе, как и еще десяток особо доверенных гвардейцев, если только…
— Пленник говорит, — торопливо сказал гвардеец, — что эта буря — колдовская. Он просит разрешения подняться на палубу или хотя бы переговорить с тобой лично, мой командующий. Говорит, что корабль в опасности.
— Занятно, — сказал Фаразон. — Что еще говорит пленник?
— Да больше и ничего, мой командующий… мой Государь. Но он был настойчив.
Фаразон кивнул.
— Спокойно, Адулат. Ты выполнил ровно то, что я вам приказывал — доложил о словах. А теперь возвращайся, возьми еще двоих и приведите мне его. Пока что сюда. После этого оставайтесь стеречь у наружной двери.
— Да, Государь, — отозвался гвардеец. Глаза его блеснули — Король помнил его по имени!
— Прощу прощения у короля, — покаянно выдохнул Саурон, влетев в каюту вместе с очередным ударом волны о борт. Чудовищный пируэт и неловкий взмах скованными руками спасли его от падения, но едва-едва. — Твой слуга глуп, неуклюж и давно не был в море.
Фаразон сделал пометку: выяснить, кто из гвардейцев — не Адулат — питает к пленному не просто нелюбовь, а опасную своей глупостью мелочную неприязнь. Тычок в спину на пороге был почти незаметным. Если не знать, куда смотреть.
А если не знать, как именно слушать, можно было подумать, что Саурон говорит о себе. Но он не сказал, который именно слуга.
— Я, конечно, ждал, что именно ты придумаешь, — с холодным любопытством сказал Фаразон и смерил взглядом стоящего перед ним. — Но буря?
Саурон оглядел каюту. Задумчиво лязгнул оковами на руках. Переступил босыми ногами по ковру.
Возможно, ножные кандалы и впрямь были проявлением той самой мелочной неприязни.
Фаразон потер давно зажившую царапину на шее и проигнорировал намек.
— Не мой это шторм, — сказал Саурон наконец. Поднял на короля тихий сосредоточенный взгляд, без веселья, без тревоги. — Не позабыл ли ты об иных берегах океана?
Треск дерева и стон железа стали ему ответом. Буря пришла — и пришла много раньше, чем ждали.
Волна хлестнула прямо в стекла — верхней каюты пятирядного корабля. Темнота сгустилась почти мгновенно.
Фаразон поднялся из кресла раньше, чем сам понял, что делает. Ох и тяжело было принять, что ты больше не капитан, не мореход, что с кораблем справятся без тебя, а тебе осталась доля больше и тяжелей.
Саурон на мгновение прикрыл глаза и во вспышке молнии за окном сам показался тенью, плоским силуэтом на фоне мира вокруг.
— Из чего только вы построили этот корабль! — сказал он внезапно. — Ничего не разобрать. Дай мне подняться на воздух, король. Может, я смогу что-то сделать… Конечно, — он чуть опустил голову в том, что сошло бы за кивок, но никак не за поклон, — если ты позволишь.
Фаразон сунул руку в рукав и достал небольшой резной ключ. Железо простых кандалов еще в Умбаре сменила лучшая сталь королевских кузниц, и браслеты не заковывались наглухо, а запирались хитрыми замками, ключ от которых был только один.
— Вот ключ, — начал было Фаразон.
Саурон вскинул брови и просто шагнул из кандалов. Поднял руки, развел в стороны, будто не было короткой цепи между браслетами.
— Оставить браслеты? — спросил он ровно. — На будущее?
— Зачем? — удивился Фаразон. — Понадобится — найдутся. Снимай.
— В самом деле… — пробормотал Саурон. — Зачем.
Он тряхнул головой и положил разомкнутые оковы на стол.
Облака неслись быстрее птиц, темные, грозные. Грохот волн был такой, что Фаразон не услышал сам себя, когда крикнул остальным — назад! — махнул рукой, и, схватив страховочный линь, кинулся на палубу сам — за колдуном. Особо отметив тех, кто не послушался, кто сам рванулся за королем в шторм.
Ливень шел со всех сторон, так непредсказуемо менялся ветер. Фаразон промок мгновенно, насквозь — это было неважно.
Саурон обернулся на бегу, что-то крикнул сам. Фаразон показал на ухо, глаза Саурона осветились пониманием и холодный, чистый голос прозвучал совсем близко, заглушая ветер и волны.
— Оставайся внутри!
— Не указывай мне! — мгновенно огрызнулся Фаразон. — Не твой корабль и не твои люди!
— Опасно, опасно… — протянул Саурон, замолкая. — Я запомню.
Он подтянулся, перескочил на одну из лестниц, пробежал до самого борта, и замер так, высматривая что-то в воде.
Фаразон повернулся и увидел — гигантскую, непредставимую волну, летящую на его замечательный флагман.
Саурон вскинул голову, прижал обе ладони к горлу и крикнул голосом низким настолько, что показалось — отдается в костях черепа.
Имя. Призыв. Внимание.
Оссе… — эхом.
Чудовищная волна, грозившая захлестнуть корабль, дрогнула и осыпалась ледяным крошевом.
Тут же воздвиглась еще одна — ниже, плеснула о борт.
Капитан у рулевого колеса не растерялся, «Агларрема» разворачивалась — медленно, но не теряя управления.
Тишина упала пологом. Ливень и рев бури остались за кормой. Здесь — было тихо. Сквозь тучи пробивались отдельные лучи солнца.
— Око шторма, — потрясенно сказал кто-то за спиной.
Фаразон взбежал на капитанский мостик. Нуфарат глянул на него страшно, но не выпустил центральный штурвал.
Темная фигура на фоне волн. Голос как гул пламени в большом очаге. Длящийся разговор, не желающий складываться во внятные человеческому уху слова.
Вопрос.
Зачем… люди — корабли — зачем?..
В волнах соткалось лицо и тут же исчезло под зыбью.
Второй голос, сам как морской прибой, грохочущий, гневный.
Ответ. Неправильно. Не так. Не должно быть.
Снова. И снова.
Отказ. Повеление…
…благодарность?
Фаразон нахмурился. Ему показалось — стоит протянуть руку, сосредоточиться — и он поймет больше, чище, сможет отделить оттенки от базовых тонов...
Саурон оглянулся. В глазах полыхнуло солнце — и Фаразон провалился глубже.
…нет людей, нет кораблей, нет цепей — только шторм, только осколки, щепа, все пойдет на дно, идем, идем со мной, я приведу тебя обратно, Артано, к твоим берегам, никто не посмеет — больше, не будет — суда Великих, не придут молчаливые, прячущие лица, в багровых одеждах, не подхватят тело, не унесут…
…молчание…
…идем, идем, никто не поверит, что я — помню, что я — еще я, что могу желать, могу сделать, уже почти — только море, только ярость, только шторм, но идем же, я помню — я не решился тогда — я помогу — сейчас…
…нет. Моя воля. Иду — сам. Один. Уходи. Благодарность — но оставь людей, оставь корабли. Уходи!
И с шелестом отступает волна. Скоро развеивается водная пелена вокруг, расходятся стены шторма, вот видны на водной глади другие корабли, потрепанные, побитые бурей. Из-за туч выступает солнце — а к людям возвращается дар речи.
— А! — выдохнул капитан Нуфарат восхищенно. — Зигур! Колдун, ну колдун!
«Ничего никогда не бывает просто», — мрачно подумал Фаразон, глядя на то, как Саурон отворачивается от моря и сходит по натянутому канату вниз, на их уровень палубы. Так быстрее, ближе — и да, зрелищнее, и тишина плывет вокруг корабля, пока колдун идет по канату темным силуэтом на фоне солнца, будто забыв об ожидающих его зрителях, доходит до конца и спрыгивает вниз на два человеческих роста.
Саурон на мгновение коснулся ладонью палубы и тут же выпрямился, отбросил назад волосы. Улыбнулся.
И Фаразон заметил, как невольно дернулись те из команды и стражей, кто поддался, кто захотел улыбнуться в ответ. Те, кто еще месяц назад на одно упоминание Темной Земли кривились, как от кислого винограда или делали отвращающий знак.
— Доволен ли король? — спросил Саурон хрипло и склонил голову в том, что, видимо, все-таки представлял себе как поклон.
«А может, надо было послушать эльфов?» — спросил сам себя Фаразон. Вздохнул мысленно.
— Да, — сказал король и кивнул. — Какую награду тебе пожаловать… слуга?
Впервые — назвав на людях. Впервые — обозначив статус.
— Вина бы горячего, — легкомысленно ответил Саурон и закашлялся. — Голос сорвал. Ненавижу этот язык.
Если не уверены, что именно занимает мысли Короля, можно попробовать послушать их беседу с Князем Андуниэ. А лучше — посмотреть издали. Важно не то, о чем они говорят. Важно — как.
Амандиль, сын Нумендиля... так он с облегчением стал открыто называться во времена Короля Тар-Палантира. Старый друг. Такой старый, что уже даже непонятно, друг ли.
Жестом указав стражнице где остановиться, королева приблизилась к ограждению верхней террасы. Супруг улыбнулся ей одними глазами, а стоящий спиной Амандиль взмахнул рукой и продолжил, не замечая.
— Чьи, думаешь, люди сожгли пол-яруса в Городе Мертвых? Если ничего не предпринимать, люди начнут думать, что король — одобряет! Народ начинает отворачиваться от предков! Что дальше — вытаскивать отцов и дедов из гробниц и сжигать посреди центральной площади?
Фаразон протянул руку и Амандиль не стал продолжать, заметив королеву.
«Чьи, думаешь, люди…» — устало подумала Мириэль, улыбнувшись обоим.
Солнце уже село, но Замок весь светился огнями.
Разговоры сливались в жужжащий гул, пахло цветами и немного дымом от фейерверка. Зимрафэль отстраненно понадеялась, что хотя бы этой ночью не будет поединков — вельможи уже прознали, что государь Ар-Фаразон подумывает о том, чтобы выживших сразу отправлять в колонии. Сражаться не стали меньше, но тела прятали теперь лучше и опасались свидетелей.
Молчание было неожиданно дружелюбным, особенно по сравнению с недавней беседой. Показалось, будто ненадолго расступились воды памяти, и перед внутренним взором встал совсем другой весенний праздник: вот высокая зала в Малом Дворце, вот спутник Мириэль, молодой князь в серебристом плаще и жемчужных браслетах, приветственно машет кому-то и поворачивается к ней. Говорят, вы до сих пор не знакомы? Беда, когда из-за разногласий отцов страдают дети… смотри, Мириэль, это друг мой Фаразон, твой двоюродный брат!
— Помните, — тихо спросила Мириэль, — тот май? Охоту и праздник в Малом Дворце?..
Амандиль улыбнулся задумчиво.
— Да, — так же тихо сказал Фаразон. — До того, как.
И воспоминание хрустнуло, как ветка под каблуком.
До того, как отец стал Королем.
До того, как из всех близких остались только эти двое.
До того, как.
Над гамом толпы взвился неприятный насмешливый голос, разбивая чары. Люди внизу откликнулись хохотом, кто-то еще оскорбленно закричал в ответ.
— Госпожа моя, — со вздохом сказал Фаразон, — будь добра, посмотри, кого там, на нижней террасе, сегодня собрался сожрать мой советник. Не хочу посылать стражу распугивать придворных без повода.
— Я бы сказала, — сухо ответила королева, придерживая вскинувшегося Амандиля под локоть, — что юному Исильдуру надо поучиться внимательнее выбирать противников. А тебе, мой король, неуместно так откровенно наслаждаться неудачным положением древнего Дома. Убери с лица это выражение.
— Ах, — сказал Фаразон. — Я пристыжен. Амандиль, друг мой, ты же прощаешь меня?
Амандиль дернул головой устало. Видно было, что происходящее вокруг занимает его достаточно мало.
— Государь знает, мой внук горяч сердцем, но не имел в виду дурного. Не знаю, как он ввязался в спор… но уверен, он покажет себя достойно. Юность — не порок.
— О, — с интересом спросила Мириэль, — а он всерьез — достает меч?..
Мужчины обернулись одновременно.
А ведь начиналось все безобидно.
— А что здесь делает раб? — звонкий девичий голос прозвучал с таким недоумением, что Налмек сразу понял: будут бить. И зачем он полез на этот этаж? Подождало бы письмо еще половину ночи…
Голос красивый — значит, молодая госпожа не одна, а с молодым господином. И хорошо, если не с несколькими.
Налмек обернулся, склонился почтительно. Ну конечно, его всегдашнее везение: девица не просто с молодыми господами — с молодыми господами в черном и серебре.
— Благородная госпожа, — очень ровно сказал Налмек, не распрямляясь, — может изволить заметить, что недостойный — не раб, а вольноотпущенный. Здесь недостойный ожидает с прочими вестниками возможности передать послание своему господину…
Жемчуг и бриллианты, с тоской подумал Налмек. И меч на поясе у парня — а это только для высших вельмож. Точно будут бить. А отбиваться — нельзя.
Высокий юнец с вышитым на груди Древом ухватил его за подбородок, вздернул лицо вверх. Засмеялся.
— Вы только посмотрите! Рыжий, смуглый, да весь в пятнах будто дикий кот!
— Не болен ли, — опасливо сказала девочка.
Юноша прищурился.
— Болезни низших нам не страшны. Э, а что это у тебя на лбу, червь? Ройкас, гляди-ка, может и впрямь?
— Это не болезнь, — усмехнувшись, сказал второй, постарше, в более скромной одежде и без меча. — Это, княжич, клеймо сводили. И весьма искусно — смотри, верхние линии уже не различить. Еще полгода-год — и вовсе чисто будет. Чей это раб, интересно, что может позволить такого дорогого лекаря?
— Ты слышал вопрос? — недовольно сказал юнец с мечом.
Шея уже затекла от неудобного положения, но Налмек не решался пошевелиться. Андунийский княжич… это будет похуже кусачего угря из низовьев реки.
— Недостойный — из людей господина королевского советника Зигура…
И страха надо показать побольше. Дескать, я человек маленький, какой с меня спрос. Все позабыл, дурень Налмек, надо еще в голос вот так дрожи подпустить. Как же он тогда выразился?..
— Господин королевский советник не одобряет изуродованные лица у ближних слуг. Велел недостойному свести клеймо.
На самом деле — просто накрыл лицо Налмека ладонью так же бесцеремонно, как этот мальчишка. Хмыкнул, потом сказал, что быстро такой ожог не убрать, но быстро и не надо — может вызвать подозрение. Велел купить по списку трав, а через пару дней выдал склянку с серой тягучей мазью. Прошло меньше года, а различить шрамы уже можно было только вот так, вблизи.
Андуниец быстро убрал руку, сорвал и отбросил перчатку.
— Ты служишь черному колдуну? — девочка распахнула глаза, отступила на полшага.
«Совсем ведь маленькая», — с тоской подумал Налмек. Лет пятнадцать высокой госпоже, не больше. Обрядили в шелка, вытащили на празднество. Невеста? Или сестра какая-нибудь… но парень рад стараться, распускает перья.
— Не бойся, госпожа Нари, — княжич картинно положил руку на меч. — Исильдур сын Элендиля сына Амандиля, Князя Андуниэ, не даст тебя в обиду. Впрочем, этот человечек способен только пресмыкаться… как и его господин.
Налмек не удержал лицо.
— Что такое? — насмешливо спросил княжич. — Неприятно слышать правду, раб?
Слова пришли сами, легли на язык так, как ложится в руку камень, и оказалось — не удержать, не остановиться.
— Недостойный думает, — робким голосом сказал Налмек и сделал лицо поглупее, — что если бы господин королевский советник был здесь, разговор бы, наверное, повернулся по-другому. Ой, благородный господин перчатку уронил… Или господин это специально? Господин боится прикасаться к недостойному теперь, когда господин знает, кому недостойный служит?
— Что ты только что сказал сыну наследника Западного Дома? — после недолгого молчания ошеломленно осведомился названный Ройкасом.
Рядом кто-то засмеялся. Налмек скосил глаза — вокруг уже не было вестовых и слуг, зато подтягивались другие гости. Разодетые, уже изрядно навеселе. Кажется, они ждали, что именно теперь сделает андуниец.
Княжич Исильдур моргнул и ошеломленно потянулся к Налмеку.
— Да я тебя, червь, — прошептал он хрипло, — своими руками…
В глазах у него было — совсем несмешное. Налмеку показалось, что отсветы цветных фонарей моргнули красным, потянулся откуда-то факельный чад, тень за спиной княжича раздалась в плечах.
— Если раб забыл свое место, — низким, не своим голосом сказал Исильдур, — нужно ему напомнить. Держи его, Ройкас.
Налмек попробовал увернуться, но княжич отвесил ему оплеуху и бросил прямо в гостеприимные объятия Ройкаса.
— Вырежем тебе новый знак, — тем же голосом продолжил Исильдур, потянувшись за кинжалом. — Какое право Зигур имел разрешать или не разрешать стереть клеймо? Раб ведь не может объявить другого раба свободным!
— Интересная трактовка древней вассальной клятвы, — насмешливо сказали из-за спины. — Как я понимаю, княжич Исильдур, чьи предки приносили Королю такую же, себя сейчас тоже назвал рабом?
Зигур прошел сквозь толпу так, будто вокруг вообще никого не было.
Ухватил Налмека за шиворот, развернул к себе. Внезапно получилось, что Налмек с одной стороны, а андунийцы — с другой. А между ними — господин королевский советник.
— Мое письмо, — сказал он. — Тебя только за смертью посылать, слуга.
В голове у Налмека прозвучало огорченное:
«Не ожидал от тебя такой глупости».
Налмек понял.
Поклонился, протянул вчетверо сложенный лист.
Зигур не глядя убрал письмо в рукав, после чего с силой толкнул Налмека в толпу.
— Пошел вон, — так же сухо сказал он и обернулся к княжичу Исильдуру.
Налмек нырнул за первый ряд людей и обернулся тревожно.
«Дожидайся у моей башни. Постарайся не дерзить никому из островитян хотя бы до утра».
Княжич Исильдур выхватил меч и заслонил девицу Нари.
Зигур навис над ними огромной черной тенью, но никто не спешил на помощь — люди смеялись, перебрасывались обидными шутками, до Исильдура долетело ленивое: «Верные опять… ну да чего вы хотите» — «Слышали? Нимрузир уплыл к эльфам. Зачем? Ну, видимо, в соответствии с именем, вот сын и бесится…»
— Я… — сказал Исильдур отчаянно, и ему показалось, что тридцать поколений предков одобрительно кивают ему. — Я вызываю тебя на поединок, Саурон!
— Это похвально, — лениво сказал колдун. Лениво-то лениво, но глаза у него были внимательные, злые. — Но тут есть несколько препятствий. Во-первых, если мне не изменяет память… сколько тебе лет, княжич?
Разговаривать с колдуном было мучительно. А ведь дед, помнится, предупреждал.
— Допустим, шестнадцать, — буркнул Исильдур.
— Не дерусь с детьми, — сказал Зигур. — Скучно.
Исильдур крепче сжал меч. Он был потомок высокого рода… формально колдун был прав — взрослым княжич будет считаться только через восемь лет.
— Однако, — продолжил колдун, — на будущее: что именно я успел тебе сделать, потомок князей Андуниэ?
— Ты — враг, — сказал Исильдур. — Ты портишь все, к чему прикасаешься.
— Я вижу, — улыбнулся Зигур, — княжич предпочитает всему остальному чтение старых плесневелых книг. Печально. Я-то думал, Западный Дом — воины и мореходы.
— Я — воин, — сказал Исильдур.
— Тогда, — заметил Зигур, — скажи мне, воин, если бы мы и впрямь сошлись в бою — что стало бы для тебя основной сложностью?
Исильдур сам не заметил, как начала отступать ярость. С каждым словом мир будто становился холодней, дышать тоже стало легче и ответ — ответ было просто найти.
— То, что ты — злой колдун и своими чарами можешь слишком много, — мрачно сказал Исильдур. — Значит, атаковать надо внезапно. И колдуешь — словами, значит, бить — в горло.
С каменным выражением лица Зигур выбросил вперед руку и похлопал княжича по макушке. Исильдур не успел не то что увернуться — заметить движение.
— Теперь ты тоже испорчен, — заметил колдун. Толпа вокруг взорвалась хохотом.
Исильдур стиснул зубы.
— Нет, сын Элендиля Высокого, — сказал Зигур серьезно, покачав головой. — Неожиданная сложность в том, что я выше. На два фута. Крупнее. Сильнее. У меня руки длинные, наконец.
И снова движение вышло незаметным. Исильдур отшатнулся, но колдун уже стоял у него за спиной.
— Смотри, — сказал Зигур, наклоняясь. Одну руку положил Исильдуру на плечо, другой плотно обхватил запястье. — Вот так.
Исильдур сам не понял, что произошло — просто показалось невозможным двинуться как-то по-другому. Он почти упал на одно колено в выпаде, тут же ударил еще раз — никогда он не был так быстр в бою.
— Бить надо в ноги, — прошептал колдун прямо в ухо. — По руке, держащей оружие. В щели доспеха. Ну а если вы вдруг сражаетесь на ступенях лестницы или на склоне, и тебе повезло оказаться выше — тогда можно и в горло.
С последними словами Исильдур чуть не упал, так точно и далеко пришелся удар, выворачивая в неестественном напряжении все тело.
Зигур одним движением сместился в сторону, отпуская Исильдура. Покосился на завороженную, молчащую толпу. Протянул руку требовательным жестом и Исильдур почему-то отдал ему меч. Зигур повертел в руках прадедовский клинок и усмехнулся. Согнул слегка.
— Но, конечно, — добавил он буднично, — в том числе я — «злой колдун и многое могу».
Меч задрожал в его пальцах, треснул у рукояти.
Зигур швырнул к ногам Исильдура обломки оружия и издевательски поклонился.
— А теперь, — сказал он, разворачиваясь, — прошу меня извинить. Судя по вон тем решительным стражам, пробирающимся сквозь толпу, Король призывает меня к себе.
***
— Князь Амандиль оскорблен твоим обращением с его внуком, — улыбаясь, сказала королева.
Зигур пожал плечами.
— Учитывая, что он чуть ли не бросился на меня сам… думаю, теперь он будет сначала думать, а потом тянуться к мечу. Особенно посреди многолюдного праздника.
— Я соглашусь, — сказал король. — Оружие князьям и их потомкам даровано не для пустых драк. Наследник древнего Дома должен быть более осмотрителен.
Князь Амандиль неохотно кивнул.
— Я думаю, — сказал Зигур, — княжич Исильдур проведет следующие несколько лет среди воинов своего отца, и, возможно, научится жить своей головой, а не эльфийскими сказаниями.
— Это доблестное прошлое наших предков, — холодно сказал, не сдержавшись, Амандиль. — Ты, колдун, принижаешь летописи только потому, что о тебе там тоже есть упоминания — и отнюдь не самые лестные, сколько бы ни было в них преувеличений.
— Я вообще не люблю, когда молодые люди чрезмерно цепляются за предания о прошлом, — отрезал Зигур. — Безотносительно моей в них роли.
— Проиллюстрируй свою точку зрения, — сказал Фаразон.
— Если король желает, — неохотно сказал колдун.
Король желал.
— У меня, пожалуй, есть одна схожая история…
Зигур невежливо подпер голову рукой и изучал серебряную тарелку. Кажется, чеканка интересовала его больше еды.
— Надеюсь, — сухо спросил Фаразон, — она подходит для застольной беседы… а не как в прошлый раз?
— О, — Зигур улыбнулся без тени веселья, — там даже никто не умрет. Всего лишь небольшое... столкновение взглядов на мир.
— Зигур, — произнесла Мириэль, — мне интересно, когда-нибудь ты не найдешься, что ответить?
— И эту редкую ситуацию, моя королева, данная история раскрывает тоже.
Колдун выпрямился в кресле.
— Это история о героическом прошлом, — начал Зигур и дружески кивнул князю Амандилю, который с трудом удержался от того, чтобы не скрипнуть зубами. — Представьте себе благородного юношу, увы, без средств к существованию. У него есть меч — оставшийся от предков, но довольно неплохой, у него есть конь — так себе, есть книга преданий и голова — довольно светлая, кстати, голова, — которая набита тысячью героических легенд. Сражения… доблестные воины, идеалы, за которые стоило умирать, сказки и были — о волшебстве и пророчествах, о великой любви и о том, что превыше смерти. Одна проблема — его страна не вела больших войн уже больше двух тысяч лет… и не очень-то интересуется делами соседей.
Фаразон поднял одну бровь и посмотрел на колдуна. Зигур взглянул в его сторону и продолжил:
— Наш герой никому не нужен. Он может стать — да кем только не, все пути открыты перед ним. Он может продать свой меч и получить столько денег, что хватит трем поколениям его детей. Может стать художником, кузнецом, ткачом или ювелиром, ученым, сказителем или земледельцем. Но мы помним — в его голове тысяча героических легенд, а древняя книга и меч, конечно же, при нем. Что же он делает?
Зигур выдержал паузу.
— Он выбирает самую смутную и не очень-то радостную главу в книге, сверяется с ней и отправляется в большой мир. Он ищет — одного из тех, кто когда-то, согласно преданиям, стоял у истоков этой замечательной страны. Кого-то, кому, конечно, нравится думать, что там, наверное, все хорошо, но у кого есть и другие дела. И, между прочим, кого-то, про кого в этой книге написаны не очень-то приятные вещи. Героические… как посмотреть, возможно. Но не приятные.
— Под рукой Тени нет и не было процветающих стран, — тихо сказал Амандиль.
— Можете представлять нашего благородного юношу орком из дикого племени, князь, — легко отозвался Зигур. — Вы все равно их в жизни не видели. Таким… зеленым. С клыками. Но непременно — с книгой!
Королева, не сдержавшись, улыбнулась.
— Продолжай, — велел Фаразон заинтересованно. — Этот кто-то, кого ищет рыцарь — это ты?
Зигур кивнул.
— Жизнь полна совпадений, — продолжил он, и описал в воздухе круг бокалом. — Наш рыцарь после долгих скитаний находит объект своих поисков, этого… легендарного героя. Волшебное существо… — Зигур хмыкнул. — В совершенно не подходящем месте.
— Над трупами в какой-нибудь сожженной деревне? — предположил Амандиль сухо.
— Я не жгу деревни, — сказал Зигур и посмотрел на князя Андуниэ тяжело.
— Исключительно города, — сказал король. — Но кто без греха.
Колдун опустил взгляд в тарелку.
— Он находит меня в довольно скучной таверне неподалеку от большого рынка, в городе, чье название ничего не скажет просвещенным жителям Острова. Там, где я, признаться, сижу и жду определенного события, с которого минуло уже столько лет, что это тоже не заслуживает внимания. И наш герой ухитряется меня узнать. В драном плаще, запыленного подозрительного чужака за пустым столом в углу — он узнает меня моментально и безошибочно по иллюстрации в книге. Что я могу сказать… хорошие тогда были художники. Наш герой кидается ко мне и, конечно же, вываливает всю свою историю поисков, размахивает мечом, книгой, и готов, так сказать, на все. Отвечаю на вопрос: да, госпожа королева, именно тогда я сидел и не мог — от всей души не мог — понять, что вообще происходит. Не смейтесь!
— Ты взял его на службу, как он хотел? — спросил Фаразон. — Нет, нет… подожди…
— Я вывел его на задний двор, — сухо сказал Зигур и поставил бокал, так и не сделав ни одного глотка. — И предложил забыть, что он меня видел. Когда мальчик отказался, я сломал ему левую руку, бросил пару монет на лекаря и ушел.
— Но почему? — спросила королева удивленно. — Зигур… ведь он был готов стать твоим слугой добровольно и служил бы, наверняка, преданно?
— Мне? — Зигур засмеялся. — Я был ему не нужен. Он шел за рисунком в книге, за легендой, про которую даже не был уверен, правдива ли она. Его голова была забита фантазиями, к которым я имел самое отдаленное отношение. Если это утешит королеву, через дюжину лет он пришел ко мне снова. Ко мне! И до сих пор — один из лучших воинов под моей рукой. Хонахт из рода Совы…
При последних словах колдун повернул голову и снова взглянул на князя Амандиля. Колдун не улыбался.
— Героическое прошлое, — тихо закончил Зигур, — это прекрасно. Но тот, кто живет только прошлым, не имеет надежды на будущее. Впрочем, я полагаю, князь Андуниэ это прекрасно понимает.
— Почему было не сломать меч? — спросил Фаразон позже. — У тебя весьма убедительно выходит.
— Я же его и ковал, — буркнул Саурон. — Свои вещи ломать — ненавижу.
Если не знаете, где ваш царственный супруг проводит ночь — ищите Зигура.
Если не уверены, в каком углу огромного дворца у вас нынче предпочитает обитать господин королевский советник — спросите старшую служанку, куда последний раз относили красный харадский кофе. Эту дрянь король пьет исключительно во время разговоров с колдуном. Как говорит сам король: «Горький до изумления. Замечательно прочищает мозги».
Если вы отчаялись на четвертом кабинете, проверили верхнюю галерею и даже крышу Зеленой Башни и у вас уже отваливаются ноги, потому что не поручать же слугам посреди ночи искать короля — пока слуги вернутся обратно, короля уже нужно будет искать заново… что же, у вас всегда остается одна из фамильных реликвий.
Правда, Зимрафэль иногда испытывала смутное сомнение, используя Зрячие Камни таким образом, но что поделать, если вы с детства знаете — да, темный хрусталь опасен, но все в Арминалэт опасно для тех, кто не умеет велеть, для тех, кто твердо не знает, что именно желает найти. Зимрафэль умела. И знала.
Она вздохнула и распахнула узкую дверь — тайный коридор был короче и удобнее долгого охраняемого подъема. И замерла, разглядывая комнату с высоким потолком и встрепенувшегося человека в кресле.
— Драгоценный муж мой, — сухо сказала она и набрала воздуха в грудь. — Для того ли я показывала тебе, как обращаться с Камнями, чтобы ты и день, и ночь проводил здесь?..
Голос ее упал, когда она заметила третьего в комнате. На узком неудобном табурете — Зимрафэль помнила, как легко с него упасть — у высокого постамента застыл, опустив голову, Зигур. В ладонях он сжимал каменный шар — в его руках тот казался маленьким.
— Ты, — сказала Зимрафэль. — Доверил Зигуру — палантир?
Из-под пальцев Зигура полыхнул слабый отсвет пламени и колдун склонился еще ниже, не замечая происходящего вокруг.
Государь Ар-Фаразон покосился на разъяренную государыню Ар-Зимрафэль и молча плеснул себе немного остывшего кофе. Выпил залпом, встал, учтиво указал на освободившееся кресло, и обреченно произнес:
— Садись, госпожа моя, и давай поговорим…
***
— Представим сцену.
Глубокий, безупречно поставленный голос вспорол тишину.
Как кистью по ткани метнулась мысль. Намечая углы и плоскости, задавая пространство.
Встали высокие арки белого свода. Колонны — идеальный, до блеска отшлифованный мрамор, под ногами гладкие плиты, беспросветная мгла между колонн.
— Да будут действующие лица, — с тихой иронией продолжил тот же самый голос.
Ступил в круг света высокий, прекрасный собой юноша. Узорный бриллиантовый обруч в темных волосах. Белые, шитые золотом, драгоценностями украшенные одежды тянутся по полу. Тяжелые перстни — филигрань и невероятно чистые камни.
Но — холодный и строгий взгляд. Но — сильные, умелые руки, уверенные движения, гордый разворот плеч.
Дрогнули брови, мелькнула легкая улыбка.
— Не хочешь сам? — спросил безмятежно. — Тогда не обессудь.
Из мглы между колонн как щипцами проволоку подхватил, вытянул, мгновенно сцепил в каркас, оплел темнотой и пламенем — и вот, встал, опершись плечом о колонну, второй.
Искаженное, неправильное отражение. Непроглядно черные одежды — ни пылинки, ни волоска, мерцает серебряное шитье, тяжелый темный плащ на плечах закреплен фибулами с волчьими головами. Без отпечатка возраста лицо, резкие, острые черты — если присмотреться, очень схожие с тем, кто в белом. Серебряный обруч, на поясе кинжал. Глаза закрыты, лицо спокойно как у спящего.
Юный, безупречный. Фальшивый, как и все вокруг.
— Мой драгоценный брат, — с улыбкой продолжил тот, что в белом, — конечно, знает, насколько сложны Зрячие Камни, как опасны для живущих и непредсказуемы для нас. Как мала вероятность случайно столкнуться с чужим сознанием… и как просто, владея одним из Камней, перехватить внимание другого.
— Курумо, — сказал тот, что у колонны, не открывая глаз.
Курумо нахмурился.
Голос — не подходил. Ровный. Тихий. Равнодушный.
— Ты — трепло.
— Артано, — любезно откликнулся Курумо. — А ты грубияном как был, так и остался. Теперь давай оставим эпитеты для личной встречи и побеседуем.
— Я не люблю это имя, — заметил второй.
— Я знаю, — нежность в голосе Курумо была почти искренней. — Как тебе пространство вокруг? Я долго учился создавать правдоподобные видения внутри Камня. Ну же, взгляни! Неужели не любопытно?
— Взглянуть — и вложить собственное понимание? Нет, и не благодарю за предложение. Где ты раздобыл Камень?
— Много их сотворил Феанаро, — рассеянно ответил Курумо, не отрывая от брата внимательного взгляда. — Но не следил, кому отдает несовершенные образцы. Да и взял с собой отнюдь не все. А ты?..
— Воспользовался предложением нуменорского государя.
Курумо вскинул голову. Отбросив и ласковый тон, и иронию, спросил серьезно и холодно:
— Потому я искал встречи. Ты обезумел, Артано? Что ты делаешь на Острове? Хочешь увидеть Валинор до срока? Избегнув приговора один раз, зачем сам обращаешь на себя взоры?
— А, — сказал второй, — больше ничего не привлекало внимания… Великих до того? Только лишь милый их сердцу Аман? Все прочее же недостойно их беспокойства? Что же, они не разглядели тварь, свившую гнездо в самом сердце созданного ими же Острова, но мгновенно увидели здесь меня?
— Много труда они вложили в Андор…
— И сотворили — что именно? Что сломали, что оно смогло войти и остаться?
Глаза Курумо чуть заметно расширились.
— Вот что ты ищешь, — удивленно заметил он. — Раз за разом заглядываешь в Камень, пытаешься спуститься к границе времен. Я думал…
Невысказанное повисло в воздухе.
— Нет, — ответил второй так же тихо. — Я не искал того видения на стыке эпох, о котором ты подумал вначале. Что мне в нем? Ни пользы, ни радости, ни знания. Оставь, Курумо, не поминай ушедших. Расскажи мне о творении Андора, расскажи о тенях в тумане, Курумо, если и впрямь желаешь помочь — или промолчи и забудь, что встретил меня.
Без единого звука — ни шелеста ткани, ни тихого перезвона украшений — Курумо скользнул ближе, вглядываясь — до рези в глазах — в опостылевший за века, застывший когда-то в памяти образ.
Хотел сказать иное. Ко всему готов был — к презрению, к гневу, может, даже к радости. Но от равнодушия в голосе брата слова хлынули сами.
— Что я слышу! — почти пропел он. — Фаэрни Ортхэннэру не важен драгоценный Учитель! Нет от его последнего часа фаэрни Ортхэннэру ни пользы, ни радости, ни знания. Ну кто бы посмел подумать! Воистину, дитя духа — старший, самый преданный ученик!.. Неужели ты меняешься, Артано? Или нет, не меняешься, и тебе все так же нужен король — и даже король Острова сгодился?
— А майа Курумо, — тяжело сказал Ортхэннэр, отступая от колонны и открывая глаза, — что, собрался судить о преданности? Ну надо же.
— Ах, — ответил Курумо, растянув губы в улыбке, — а вот, наконец, я вижу правду.
Безвременье задрожало под взглядом Ортхэннэра.
Осыпалось серебряное шитье, поблекла чернота одежд, погрубела, постарела ткань. В длинных волосах блеснула седина, лицо расчертили незаметные морщины.
Огляделся неторопливо: пополз трещинками мрамор колонн, пол под ногами стал не просто гладким — скользким. И даже тьма несозданного заколыхалась от сквозняка, будто занавесь в дверном проеме.
Двое — такие схожие, такие разные — сдвинулись одновременно в сторону, медленно, будто в начале поединка. Шаг по кругу, другой. Снова замерли, не отводя взгляда друг от друга.
Порывом ветра, холодом нездешней метели, рванулась мысль, точная как стрела.
Раскаленным песком, жаром пустыни дохнуло — вспыхнули глаза второго, ударил в ответ, вступил в беседу, от которой отказался вначале.
Отозвалось под сводами эхо. Разлетелись по углам осколки смыслов, задребезжали об пол разбитым стеклом.
Ненависть? Жалость? Что? Что?! Отвечай!
Ненавидел. Было. Прошло.
Твоя вина, моя вина, вина — того, другого…
Предопределено.
Замысел.
Не было бы тебя, было б что-то еще.
Он простил тебе, значит и я… мог бы.
Попробовать.
Какое благородство… какое всепрощение! Не было б меня… вот как?
Сам-то себе простил?
Курумо вздрогнул, отшатнулся, пропустив удар.
Повел плечами, опустил руки, вытянулся весь — как змея перед броском.
Не принял обратно. Всем дал выбор — и только мне — нет!
Выбор есть всегда.
Не дают — бери сам.
В глазах Ортхэннэра — сияющая в горне сталь. В глазах Курумо — ночной лед.
Уже нет! Если нет Ушедшего, то не узнать, не выбрать, не понять — чего хотел, каким мог стать. Как можешь ты, какое имеешь право говорить так — говорить вместо Него? Если Его — нет? Если Он покинул тебя точно так же!
— Но он никогда меня по-настоящему не покидал, — произнес вслух Ортхэннэр со странной, горькой улыбкой.
Черная ярость поднялась внутри, рванулась наружу, обрушилась — волной.
…сияющее марево в воздухе, медный вкус крови на губах, перед глазами пляшут радужные всполохи — черная фигура медленно, не оборачиваясь, шагает в никуда, в серую пелену, без света, без тьмы, за порог…
Лицо исказилось от непереносимой горечи, но он не прекратил говорить:
— Шагни за порог, взгляни: вот мир, безграничный и цельный, наполненный его музыкой, и нет вещей великих и малых, каждая песчинка — и его творение тоже…
…налипший песок сверкает на солнце, дробится алмазными отсветами, превращая в царские облачения окровавленные лохмотья. Оковы — будто драгоценные браслеты, кровь — рубиново-яркая, живая — сочится из свежих и старых ран, стекает с пальцев, пропитывает одежду…
Почему же второй никак не может замолчать!
Оперся спиной о колонну, склонился под тяжестью чужого воспоминания — так легко становящегося своим.
— Зимний ветер поет его голосом, из-за его дара сменяются сезоны, везде и вокруг не затихает его песня, его волей горит огонь и идет время, по его видению живет Арта…
И Курумо шагнул еще дальше, еще ближе, пытаясь объяснить этому глупцу.
…в пальцах — длинный острый шип, раскаленный докрасна, в ушах — голос Владыки Мира: да будет ослеплен и ввергнут во внешнюю тьму!
Перед тобой — на коленях, голова запрокинута на наковальню — двое удерживают за плечи и волосы. Так ли ты представлял вашу встречу?.. Помни теперь, помни до последнего дня, до мельчайшей детали: кровь и тихое шипение металла, переливы цвета, запах горящей кожи, окровавленные провалы глазниц, прокушенные губы, внутри бьется крик, не разобрать, кто палач, а кто жертва, шепот — «Ирни…»
Ортхэннэр побледнел еще сильнее, пошатнулся, тьма плеснула из-за колонн — и он рассыпался ворохом углей в ночном костре…
Погасли во мраке белые своды, распался на блики и пятна света блистающий образ Курумо.
И на самом краю Курумо замер, услышав задыхающийся, непреклонный голос.
— Никогда. Не покидал. Смотри!
Река образов смела последние барьеры между двумя сознаниями.
Незнакомые, непривычные…
Люди. Мужчины и женщины, старики и дети, воины, крестьяне, вожди и рабы — подлые, добрые, яростные, отстраненные и счастливые, сражающиеся до последнего и бегущие от опасности… Вечное противоречие, неизбывная загадка, мятущийся дух и скорая смерть, непередаваемо яркая, прекрасная — жизнь.
До последнего кусочка знакомые — и чужие, величайшее из творений Ушедшего, воплощение его, последняя — и самая первая — песня его. В каждом…
В каждом человеке — всегда, неизбежно!..
Курумо открыл глаза посреди мастерской. Уронил руку с Камня. Вышел на балкон башни, огляделся слепо. Недвижимый благословенный Валмар, земля, менее всего тронутая скверной…
— Средиземье, — с сомнением попробовал Курумо на вкус слово, могущее стать ответом. На мгновение спрятал лицо в ладонях — бессмысленный, алогичный жест. Глаза у него были сухие.
Саурон пришел в себя от крика.
— Восемнадцать часов! — лицо у Фаразона было — непередаваемая смесь облегчения и ярости. — Я не подпущу тебя больше к палантиру, глупец! Что, если бы ты не сумел вернуться? Думаешь, если не человек — так тебе ничего не грозит? Да ты на труп похож!
— Люди… — прошептал Саурон. — Конечно. Люди. Смерть. Да, да — они должны были попытаться это исправить…
Саурон протянул руку, схватил нуменорского короля за запястье, бесцеремонно притянул ближе, всмотрелся — будто в первый раз увидел.
Фаразон от неожиданности затих. Но руки не отнял — Саурон и вправду выглядел как оживший труп: скулы заострились, глаза запали, на лбу испарина. Ладони холодные и влажные, как у жабы, глаза блестят лихорадочно. Не дашь такому руку — с плечевым суставом оторвет.
— Конечно, — снова повторил Саурон. — Конечно, они попытались вас исцелить.
Неловко поднялся с табурета, прошелся по комнате — шаг, другой, поворот...
— Что ты видел? — жадно спросил Фаразон.
Саурон резко развернулся и в кои-то веки позабыл об окружающих предметах — зацепил полой накидки стакан на нижней полке.
— Много всего, — ответил Саурон медленно, глядя на осколки. — Много всего, чего видеть бы не хотел. Неудачно как-то вышло… впрочем, как всегда.
— Рассказывай. Не медли, пока память не поблекла.
— Моя память устроена по-другому, — Саурон присел и руками сгреб стекла в кучку.
— Ну уж нет, — усмехнулся Фаразон, — говори сейчас. Мы ведь не знаем, что будет потом — может быть, ты успокоишься и придумаешь для меня полуправду покрасивей. Зря я, что ли, как дурак, стерег тебя у Камня? Выдержал бой с Королевой — знаешь ли, таких баталий не давали мне даже твои люди…
Саурон молча поднялся и высыпал перед Фаразоном горсть битого стекла. Отряхнул ладони. Постучал ногтем по каменной столешнице. С чуть слышным шорохом осколки потянулись друг к другу, сползлись воедино — почти как раньше, только паутина трещин и несколько отсутствующих частей.
— Такова человеческая жизнь, — тихо сказал Саурон. — Разбитая, собранная по кусочкам. Уж как получилось.
Он глянул вокруг, легко отломил лепесток с уродливого оловянного подсвечника, сжал в руке.
— Знаешь ведь, — спросил, — как совершают самые ужасные ошибки?
— Конечно, — поразмыслив долю мгновения, хмыкнул Фаразон, — с искренней уверенностью в собственной правоте.
Саурон кивнул.
— Стоит неверно что-то понять в самом начале, — продолжил он, — и потом очень сложно остановиться и подумать. Люди смертны — что же, такова воля Творца, но жизнь людей коротка и печальна, потому что против Творца они восстали и за это Творец сократил срок их жизни… так?
Фаразон нахмурился. Он слышал эту легенду. Собственно, ее многие находили, если начинали задумываться — почему различен уклад жизни высших и низших народов. Сам Фаразон провел в Средиземье сотню с лишним лет и давно не задавался глупыми вопросами.
— А потом, — продолжил Саурон ровно, — избранная часть людей помогла богам повергнуть Врага и за это была одарена.
Он резко выдохнул в кулак и протянул руку к стакану. Из ладони потекло по стеклу, заполняя трещины, расплавленное олово.
— Ведь все можно улучшить, — воскликнул Саурон, — ведь за эту помощь люди теперь благословлены творцом, и если боги не могут изменить душу, то могут помочь телу — дому души — стать крепче! Изменить землю, изменить тело, убрать людей подальше от скверны и тлена, сделать их сильнее, совершеннее, сделать подобными Первым Детям… А ведь Первые Дети не уходят на неведомые пути, о нет...
Фаразон молчал и глядел на сияющий мозаичный сосуд, несущий в себе мало сходства со старым стаканом.
Саурон скользнул по прожилкам металла пальцем. Олово посерело, как от холода, и начало осыпаться хлопьями. С легким звоном выпал кусочек стекла.
— Вот только... что, если благие боги ошиблись в самом-самом начале? — устало закончил Саурон.
— Подробнее, — велел Фаразон после паузы. — Кто, говоришь, во всем виноват?
— Ничего не изменилось, — сказал Элендиль с любопытством, выезжая на главную дорогу. Он пустил коня шагом и обернулся к сыну, явственно ожидая какого-то ответа.
— В Андуниэ всегда спокойно, господин.
Исильдур не знал, как себя вести.
— Как Анарион?
— Он в Роменне, господин. У него все в порядке.
— Как дети?
«Принимают за дедушку — прадеда», — ядовито подумал Исильдур, но проглотил собственные слова с чуть слышным вздохом. Не то, чтобы он совсем не понимал отца.
— В городском доме, с матерью, господин. Я не знал, будет ли уместно.
Элендиль посмотрел на Исильдура более внимательно.
— Мне жаль, сын, — сказал он. — Я задержался в Линдоне, а потом… думаю, забыл о времени. Письмо нашло меня спустя год после твоей свадьбы.
Исильдур кивнул. Отболело давно. Князь Амандиль принимал и отдавал свадебные дары вместо отца, и грешно было жаловаться на саму свадьбу — Король вершил официальный обряд с уверенной легкостью, граничащей со святотатством, одарил жениха и невесту домами в Арминалэт, кораблем, какими-то землями в колониях и прочей драгоценной мелочью без счета. В Андуниэ потом тихо провели второй обряд, перед Великими и Создателем, а потом жизнь закружила — дети, хлопоты, местные дела. Жили ярко, будто последний раз, и захватывало дыхание.
Незаметно к Исильдуру отошли и дела провинции. Как он теперь понимал со странным чувством, привык считать наследником — себя. За полторы-то дюжины лет…
— Как… отец? — после долгого молчания спросил Элендиль.
Исильдур никогда не знал, что за тень упала между дедом и отцом в годы после смерти матери. Догадывался. Постановил — не знать.
Князь Амандиль не покидал Арминалэт больше, чем на несколько недель, и каждый раз, приезжая к нему, Исильдур со стыдом думал, что надо бы задержаться и чем-то помочь. Но старому князю не была нужна ничья помощь. Сыну он бы позволил. Внук не смел спросить. Дед был недосягаемо безупречен — «Нараку н’Адун» — «Орел Запада», так звали князя Амандиля даже самые лютые из Людей Короля, и спокойно владетель Андуниэ входил в Замок, и рядом с королем неизменно оказывался во всех достойных делах.
И было непонятно: как, вот этот — вернейший из Верных — и безумная круговерть жизни Арминалэт?..
Пожалуй, начинать беспокоиться надо было раньше.
Как рассказать отцу?
Дед приехал во главе отряда и сам расседлывал коня во большом дворе, а Исильдур молчал растерянно, потому что — без объяснений, без предупреждения…
— Государь пожелал прекратить видеть меня в Арменелосе, — сказал князь Амандиль в пространство и прошел в дом.
Исильдур шел за ним следом и слушал.
— Король собирает флот, — говорил дед, и в глазах стыло непонятное. — Король… послушай, Исильдур, внук мой, Король наш — благородный и храбрый муж, но не все рядом с ним таковы…
— Король собирает флот, — наконец, сказал Исильдур.
— Да, — ответил Элендиль, и Исильдур с опозданием понял: отец сейчас — как он, Исильдур, тогда, после первых выездов в Столицу. Он не надменен и не рисуется, он просто проехал от Роменны до Арминалэт и дальше, проехал мимо Гробниц, которых больше дюжины лет не видал.
Он… растерян?
— Давай сперва доедем до усадьбы, — быстро предложил Исильдур. — Тебе надо поговорить с князем.
***
Исильдур понял — разговор не задался.
В комнате было душно. Свечи, закрытые окна, задернутые занавеси. Восемь стражей Исильдур встретил по пути. Никто из слуг не осмелился бы подслушивать, но по наружной галерее тоже ходили люди деда.
Он шагнул внутрь, почтительно встал у дверей — и, наконец, понял, почему по усадьбе до сих пор не расползлась весть о возвращении наследника.
Его просто никто не признал. Господина Элендиля сына Амандиля не было в этой комнате.
Был высокий, светлоглазый элда: как с рисунков в книгах, как из детских путаных воспоминаний о гостях из земель на западе… или из убежищ на востоке, поди их разбери.
В белой рубахе и зеленом плаще, легкий как тень, не старый, не юный — иной.
Глаза… Элендиля… были доверху полны серебром луны. В этом взгляде не было места делам людей. Не по зову Князя Андуниэ вернулся незнакомец с именем отца.
— Я не желаю в этом участвовать, — устало сказал Элендиль, подперев рукой голову. — Я пришел, чтобы уговорить вас всех уйти со мной в Средиземье, отец. Наша земля ядом стала для нас.
— Послушай, внук, — резко сказал князь. — Послушай, что он говорит.
— Я видел сон, — тихо ответил Элендиль. — И этот сон был послан мне.
— Две сотни лет! И ради чего? Чтобы мой сын отказался от всего, что я сделал?
— Что ты сделал, скажи же мне? До последнего сидел в столице, надеясь, что Король одумается? О, Король прекрасно знает что делает!
— Конечно, знает!
Исильдур без разрешения открыл окно и сел на подоконник.
— Я вам тут зачем? — спросил он с наигранной веселостью. — Господа мои отец и дед, время уже позднее, неужто утром не договорите?
— Мы должны собрать всех, кого можно, и уплыть с Острова, — повторил Элендиль, глядя на сына отсутствующе.
— Нет, дорогой мой сын, мы должны отправить с Острова ненадежных и сесть тихо, пока флот не будет собран. А вот потом — потом придет твой черед с торжеством войти в Столицу.
— Господин мой дед…
— Отец, это…
— Это — Скипетр, — сказал Амандиль тихо.
Исильдур выглянул наружу и проверил, где там стража, и не подслушивают ли сами, все восемь, плечом к плечу, ухо к уху, допустим, прямо под окном.
И только потом выдохнул сквозь зубы.
— Это измена, — сказал он, сам не веря собственным словам.
Амандиль усмехнулся.
— Меня — обвиняешь в измене? Храбро. Глупо. Король знает. И цена давно заплачена. Других наследников нет и не будет.
Элендиль закрыл глаза.
— Нет, — твердо сказал он. — Я отказываюсь от твоих планов, отец.
Амандиль опустил голову и на миг показался чудовищно уставшим.
— Хорошо, — ответил он и пожевал губами по-стариковски. — Хорошо. Тогда, боюсь, сын мой, тебе придется умереть.
— Что? — переспросил Исильдур растерянно.
— Что, если княжич Элендиль никогда так и не вернулся? — спросил Амандиль холодным, чужим тоном. — Что, если один из прибрежных эльфов настолько сдружился с княжичем, что после его смерти привез семье немногочисленные сохранившиеся вещи и рассказал про обстоятельства гибели?.. Тогда семья поблагодарит эльфа, рискнувшего через весь Остров пробраться в Андуниэ, и обеспечит этому эльфу безопасную дорогу назад, в Линдон.
В глазах Элендиля стыло понимание.
— Скажи, внук, разве так уж плохо звучит — Тар-Исильдур? — горечь в голосе Амандиля стала совершенно явной.
***
Между сном и явью мир был подобен гигантской арфе. Взбудораженный разум не давал покоя, подкидывал все новые куски кошмарной беседы, не закончившейся, по сути, ничем, перебирал струны, заставляя снова звучать:
...предопределено править Островом, если первая линия угасает...
...не предательство — услуга, договор...
...дождаться флота и после...
Контрапунктом вступал другой голос:
...бессмысленно. Порчу не отогнать...
...наказание, кара создателя...
...поверить и покинуть родину...
Оба сливались в хоре:
...начать заново! С чистого листа — разве не хотел бы? Устроить так, как хочется тебе...
С детства Исильдур ненавидел игру на арфе. С тех пор мало что изменилось.
Он ворочался в кровати до предрассветного часа, пока спор отца и деда не расплылся в бесформенную, неузнаваемую нотную последовательность и не увлек в себя вереницу других фигур и мелодий.
Перед Исильдуром пролетела в танце грозная королева Зимрафэль, оглянулась через плечо, и лицо ее на миг стало похожим на лицо обожаемой жены. Королеву сменил Король на вороном коне — странно, подумал Исильдур сквозь сон, коней государь предпочитает буланых... но лицо Короля было как отражение в зеркале, а пока он смотрел в это самое зеркало, из-за плеча поднялся черный двойник, превратился в Зигура. Но и проклятый колдун не задержался надолго, уселся в кресло по левую руку Королевы, знакомо свел вместе пальцы рук и Исильдур понял, что смотрит в лицо деду. Дед кивком обратил внимание Исильдура на распахнутое окно, под которым подслушивала вся ближняя гвардия и челядь, а когда Исильдур сердито высунулся наружу и потянул на себя ставень, подошел отец, больше похожий сейчас на собственного старшего внука, Элендура. Исильдур поднял на него взгляд.
И замер.
Позабыв человеческую речь, замычал, замотал головой, забился в кровати.
Раздвигая собой звезды, над его миром навсегда вставала волна.
Проснулся от крика, подумал было — собственного, но нет, кричали в доме. Встал, пошатываясь, утер оборотной стороной ладони лицо — соль жгла кожу. То ли вечерние сумерки, то ли только-только рассвет, не поймешь даже, сколько проспал, да и был ли это сон?
Крик повторился.
Исильдур второпях натянул первые попавшиеся штаны и выскочил из комнаты, не беспокоясь о внешнем виде и достоинстве. Показалось — не до того сейчас.
На лестнице столкнулся с отцом. Элендиль тоже был в одних штанах и рубахе, но держал в руках пояс с оружием.
Они молча переглянулись и бросились в сторону княжеских покоев.
Князь Амандиль стоял посреди центральной лестницы, а у его ног лежало тело старшего кастеляна. Кровь стекала по светлому камню ступеней, капала с обнаженного меча в руках у князя.
Когда дед развернулся к ним, Исильдур обреченно понял, что сны сегодня снились, кажется, всему поместью, а князь Андуниэ не смог — или не захотел — проснуться собой. За спиной ахнул кто-то из подбежавших слуг.
В неверном предутреннем свете лицо князя двоилось, дрожало, как отражение в бегущей воде, наслаивался другой формы подбородок, чуть по-иному изгибались брови...
Только глаза оставались неизменными — серые, печальные... безумные.
— В эту землю я пришел и в этой земле пребуду до скончания веков, — сказал князь Амандиль глухо и поднял меч.
Никогда он не двигался с такой убийственной грацией.
Исильдур когда-то, ребенком, специально считал с летописной книгой в руках: рано принявший венец Андуниэ Амандиль сын Нумендиля не успел даже отслужить обычный срок на флоте, а может, и вовсе не бывал в колониях. Не воевал, не обучался сверх обычного владению оружием. Он был второй после Короля, Князь Западного Дома. Для детей и внуков он нашел лучших учителей, но лично ему оружие всегда было без надобности. До этой ночи.
— Отец? — с тоской в голосе спросил Элендиль.
— Наша земля, — сказал князь Амандиль и пошел вниз по ступеням. — Никому! Ни Зигуру, ни низшим, ни глупым варварам, ни эльфам, ни Валар, ни даже Единому — никому не отдам я этой земли. Эленна норэо! Они хотят уничтожить тебя... нет, я не попадусь в эту ловушку. Кого прислали в мой дом под видом сына? Кого хотели обмануть чародейской тварью?
«Что, если княжич Элендиль никогда так и не вернулся?» — далеким эхом отозвалось под сводами зала.
Элендиль ушел от первых четырех ударов, а потом выдернул из ножен меч. Но все еще уклонялся, отступал, кружил по зале... Клинок плясал в его руке как живой, но князь Амандиль будто сам подставлялся под удар, заставляя сына отдергивать, отводить меч, ломая рисунок боя, ломая самого Элендиля.
Исильдур застыл, завороженный, и пропустил момент, когда белая рубаха отца окрасилась кровью. Мимо рванулся кто-то из дедовых гвардейцев, попытался кинуться в ноги, сбить, остановить... Князь вспорол воину горло самым кончиком клинка и вновь обернулся к Элендилю.
— Не надо, отец, — простонал Элендиль, зажимая рукой рану. — Не поддавайся им. Вернись!
— Что толку, — тихо сказал Амандиль, отводя меч для решающего удара, — что толку, если все предрешено и никого уже не спасти? Лучше я заберу с собой всех, кого смогу, уйду сам, а не по чужой воле!
Исильдур обрушил деду на голову золотой тяжелый подсвечник.
***
Мучительно долгой была дорога до Арминалэт.
Мучительным был подъем к замку, взгляды стражей, изумленные лица придворных.
Мучительно неуместно выглядел сейчас Элендиль перед Королем — растерявший всю свою эльфийскую инаковость, а княжеской уверенности пока что не обретший.
— Вот знак княжеской власти, — сказал Элендиль и раскрыл простой деревянный ларец. Блеснул звездным светом тонкий обруч с одним крупным камнем-слезой. — Господин отец мой, Амандиль… отплыл в сторону Запада и не взял с собой никого, кроме трех старых слуг. Я послал за ними корабль, но ничего не нашли в прибрежных водах и нет больше об отце моем никаких вестей.
Король смотрел на венец молча.
Королева Зимрафэль встала с кресла, подхватила Короля под руку.
— Отплыл искать помощи и совета Великих Валар… как ожидаемо от старого Князя Западного Дома, — спокойно сказал Ар-Фаразон, и Исильдуру почудился в словах короля острый блеск оружейной стали. — Я все легче отношусь с годами ко лжи. А это — хорошая ложь. Правильная. Но… скажи мне, Элендиль сын Амандиля, это было — хотя бы — быстро?
Элендиль молчал и сжимал шкатулку в побелевших пальцах.
— Понятно, — сказал Ар-Фаразон, не изменившись в лице. — Ну что же… Звезда Элроса по праву крови твоя. А о том, сколько тебе ее носить, мы рассудим позже.
Исильдур выдохнул. Слишком заметно, потому что Король перевел взгляд на него. Но не сказал ничего.
— Я по-прежнему не желаю видеть в Арминалэт Князя Западного Дома, — сухо закончил Ар-Фаразон.
Элендиль молча поклонился.
Уже на лестнице Исильдур оглянулся.
Среди цветов и лоз на малой террасе, где Король принимал иногда высокородных, стояли двое — и мучительно пусто было рядом с Королевой. Показалось, сейчас из-за увитой плющом решетки выйдет седой старик в черном и серебре, взмахнет рукой, непочтительно кивнет Королю...
Из теней рядом с верхним выходом выступил третий — в черном, встал рядом с Королем.
Исильдур стиснул зубы и поспешил к дверям.
В малой зале было пусто и тихо.
В дверях Мириэль чуть не столкнулась с Зигуром — тот прошел мимо, даже не подав виду, что заметил королеву.
Ей было все равно.
— В старые времена добродетельная супруга проводила бы мужа до самых корабельных сходен. Ветвь вечнозеленого древа закрепила бы на носу корабля как благословение, — сказала Мириэль.
Фаразон улыбнулся и взял ее за руку.
— Тащить королеву в Роменну? Заставить ждать окончания погрузки? А может, пока мы обходим Остров, отправить к андунийским заброшенным гаваням и там попрощаться в третий раз? — улыбка у него была невеселая. — Меньше печали — это просто военный поход.
Мириэль покачала головой.
— Меня ты призвал последней, — заметила она, не стараясь скрыть упрек в голосе.
— С тобой мы точно еще увидимся, госпожа, — ответил Фаразон. — А колдуна — колдуна я освободил от слова. Пусть идет, куда хочет.
— Так или иначе, — тихо ответила Мириэль, — мы действительно еще увидим друг друга, муж мой. Здесь… или на ином пути.
Фаразон понял.
Он обнял ее — аккуратно, чтобы не помять о сталь доспеха шелковый наряд. Поцеловал в лоб. Губы у него были сухие, холодные.
— Не жалеешь о таком супруге, госпожа? — устало спросил он. — Немного же счастья я тебе принес.
Мириэль посмотрела на него без улыбки.
— Я взяла в мужья единственного, кто не боялся, — ответила она. — А даже если боялся, то все равно шел вперед — без сомнений, без колебаний. Не заставляй меня менять мнение о тебе на старости лет… мой золотой принц.
Фаразон выпрямился, улыбнулся горделиво. Показалось — юность на миг коснулась его глаз.
— Ну что же! — сказал он. — Лучшего благословения я не мог и пожелать. Подчиняюсь твоей воле, моя королева!
Смеясь, они вышли к ожидающим на площади людям.
Ар-Зимрафэль смотрела вслед с балкона Замка, недвижимо и молча. Смотрела, как исчезает среди городских крыш хвост стальной колонны.
Смотрела, как стекается туман с городских улиц, как встают в строй призрачные воины, как из Города Мертвых, повинуясь воле последнего короля Нуменора, выходят, шеренга за шеренгой, полки.
Ар-Фаразон ехал во главе колонны на медно-рыжем жеребце и не оглянулся ни разу. Только перед поворотом дороги воздел вверх древний скипетр — и солнце на миг залило всю его фигуру непереносимо сверкающим золотом.
Если вы не знаете, где искать королевского советника…
Впрочем, довольно. Она знала.
На одной из дворцовых террас, чем-то полюбившихся Зигуру, у самого края, там, откуда открывался вид на город и дальше, на устье реки.
Маленькое озерцо, кусты, дорожки, да неяркий насыпной берег из мелкой гальки и янтаря — что здесь и привлекало колдуна?..
Зигур сидел прямо на гальке, опершись на стену беседки, и перекатывал между пальцами какую-то блестящую безделушку — колечко ли, застежку, Мириэль не разобрала.
Он глянул на королеву, но не сказал ничего и не стал вставать.
— Ведь он не вернется, — сказала Мириэль ровно.
Зигур утвердительно прикрыл глаза.
— Посмотри на меня, колдун, — тяжело сказала она. — Не смей просто молчать.
— Я слышу, — отозвался он неохотно. — Я понимаю. Я жду. Чего ты хочешь, Мириэль?
Мириэль нахмурилась.
— Не много ли воли, Зигур, ты взял?
— Меня зовут Саурон, — мягко сказал колдун. — Можно — Гортхауэр. Я устал от ваших прозвищ. Давай попробуем обойтись без них. Мое бытие советником короля Нуменора в любом случае — завершено.
Мириэль посмотрела на него с холодным отстраненным любопытством. Кивнула медленно.
— Не будешь советником, — спросила она и тяжелее оперлась на трость, — кем будешь?
— Уж побуду никем какое-то время, — ответил Зигур с сомнением. — Не впервой. Где-то у меня был плащ…
Встряхнул тяжелое сукно, расстелил по холодной скамье, кивнул королеве — уважительно, но без подобострастия. — Садись, Мириэль, я вижу, ноги тебя подводят. Впрочем, тут я могу ненадолго помочь, если ты позволишь.
— Не позволяю, — так же ровно ответила Мириэль и опустилась на предложенное место. — Не прикасайся ко мне… Саурон. Моя жизнь — только между мной и Создателем. А теперь расскажи мне, о чем мой супруг умолчал. То, о чем вы говорили — тогда, в малой библиотеке.
— Ты обезумел, — сказал Саурон резко.
Он расхаживал по кабинету из угла в угол, заложив руки за спину.
Фаразон посмотрел на собеседника и ответил с легкой улыбкой:
— А ведь ты боишься.
Саурон замер на половине шага, обернулся удивленно.
— Боишься, — кивнул Фаразон. — Ты хорошо умеешь видеть чужие движения души, взгляни же на свою. Подумай, по сравнению с остальными вариантами — насколько безумен именно этот?
— Валинор, — сказал Саурон. — Вторгнуться в Валинор с флотом? Принудить Валар силой? Фаразон, ты… ты…
— С тобой же получилось, — сказал Фаразон серьезно.
Саурон посмотрел на короля немо.
— А, — сказал Фаразон, — вот это выражение лица мне нравится. Значит, я думаю в верном направлении.
Саурон покачал головой.
— У нас есть время, — сказал он. — Это была просто дикая идея. Шутка — там, где шутить не следовало.
— Времени нет, — поправил его Фаразон. — Ты забыл, что я смертен, правда? Я сам вспомнил не так давно.
Фаразон встал сам и подошел к окну. Задумчиво провел рукой по стеклу, взглянул на отражение. Крепкий, моложавый, видна высокая кровь. Не скажешь, что уже третья сотня лет. Взгляд только вот что-то... почти как у драгоценного дяди.
За его спиной Саурон откинулся на спинку кресла и замер в задумчивости, сложив на груди руки. Вот уж кто не изменился ни на йоту за пролетевшие десятилетия — разве что казаться стал резче, беспокойнее, моложе.
— Амандиль вышвырнет меня с острова в ту же секунду, что примет Скипетр, — сказал, наконец, Саурон. — Да как бы не корабельной катапультой. Скажи… давно ли его маска так приросла к лицу?
Фаразон хмыкнул.
— К сожалению, заботу о чистоте линии наследования пережил только я, да Дом Князей Андуниэ. Но я бы поставил на Исильдура, Амандиль ровесник мне, а где носит Элендиля, знает только море, да еще, быть может, морские эльфы. И не трожь моего князя — наши роли отцы выдали нам еще до рождения... толку-то теперь с того.
Он помолчал и продолжил.
— Ты не веришь в военный успех, Саурон? Или есть равные моим армии? Я считаю — по твоим рассказам и по тому, что видел сам, — шансы есть. Их мир неизменен и скован, и там же живет множество эльфов — не будут же Стихии рвать землю под ногами своих же подданных? Но ты не веришь. Ладно. Подумай тогда вот о чем. Что произойдет на Острове, если мой флот и я не вернемся?
— Люди любят тебя, — сказал Саурон без раздумий. — Почитают равным богам. Это всегда опасно. Если ты не вернешься — если флот не вернется, — Остров или никогда больше не поверит Валар, или сорвется в слепое их почитание… но вы, нуменорцы, мстительны, злопамятны, упрямы, так что, скорее, первое. Откуда такие мысли? Ты ведь не в одиночку поплывешь, Фаразон, сколько людей ты заберешь с собой? Тысячи? Десятки тысяч?
Саурон внезапно остановился на середине фразы.
— Хватит ли этого, чтобы отторгнуть заразу? — спросил Фаразон. — Посчитаешь мне шанс невозможного с невероятным, а, Зигур?
— Ужас, возмущение, ненависть… скорбь, — тихо сказал Саурон. — Собственные, не взятые взаймы у прошлого, неповторимые. Горе в каждом доме. Поражение или победа? Вырвешь ты у Валар согласие или твой флот сметут с лика мира — разницы нет. Ты хочешь кровью смыть проклятие, навсегда провести границу между людьми и тенями.
Отражение короля в оконном стекле одобрительно улыбнулось Саурону.
— Да, — сказал Саурон отражению. — Да. Я — боюсь. Вот прямо сейчас. Только не Валар. Тебя.
— Значит — я прав, — ответил Фаразон. — Спасибо, советник. Твоя помощь, как всегда, неоценима.
***
— Элендиль, сын Амандиля, — так же спокойно произнесла королева. — Да. Но устоит ли он?
— Этот? — сказал Зигур. — Устоял перед опалой и изгнанием из столицы, устоял перед сворой голодных духов — может устоять и здесь. Я рассчитывал больше на его сына, конечно.
— Ты долго терзал Дом Андуниэ, — согласилась Мириэль. — Долго, неприятно, некрасиво. Светлы андунийцы, благородны, непричастны…
— Всего лишь развил вами же заданную тему, — ответил Зигур без улыбки. Щелчком пальцев снова подкинул в воздух блестящее колечко, поймал, вернул на руку. — Что сделано, то сделано. Со временем отзовется.
Мириэль поднялась, оправила черные на золотом кисти накидки.
— На моей земле нельзя быть никем, — строго сказала она. — Так что, советник, считай, твоя служба пока продолжается — не так уж долго и осталось. Велю сопроводить королеву до верхних террас Замка.
— Где твои спутницы и свита? — спросил колдун уныло и встал.
— Половина моей стражи уплыла с Королем, — ответила Зимрафэль. — А прочих я видеть не желаю — еще мне не хватало их сочувствия.
***
До верхнего Замка оставалось совсем недалеко, когда Зигур указал рукой вверх.
— Снова? — спросила Мириэль.
Исполинские тени в небесах над Арминалэт. Орлы. Свидетели Манвэ.
— Они ждут, — начал было Зигур, но Мириэль споткнулась на середине шага, выпустила растерянно трость. Ей показалось, будто солнечный свет на миг померк.
— Королева? — донеслось до нее недоуменное восклицание. Мириэль скользнула ладонью в воздухе, схватилась, не думая, за подставленную руку, чтобы не упасть.
Забыв, что ей не стоит касаться советника.
Но мир дрожал под ее взглядом, осыпался прахом — и в муках рождался вновь. Воздух становился другим, и земля под ногами готова была откликнуться на иное имя, и прошлое переставало иметь смысл.
Зигур поднял голову, втянул ртом воздух, будто дикий зверь. Глаза его расширились.
— У него получилось, — выдохнул колдун неверяще. — Как? Что…
Королева Зимрафэль сжала холодные пальцы нелюдя и зачерпнула столько огня, сколько смогла.
Гул подземного пламени и жар раскаленного песка, свист клинка и предсмертный хрип. Пламя и тьма…
Зигур вскинул брови, рассмеялся коротко, но не отнял руки.
Жизнь и суть господина королевского советника жгли нутро похуже уксуса, но так было нужно, чтобы суметь отпустить на свободу нелюбимый, сокрытый дар.
Как костыль не нужен здоровому, так Зрячий Камень ни к чему тем, кто умеет смотреть сам.
Небо рванулось навстречу, небо и море, шепот прибоя и шелест волны. На берегу запретного для смертных края стоял ее Король и разглядывал на ладони горсть сияющего, переливающегося всеми цветами радуги, песка.
За спиной государя выгружались войска, и туман стлался Ар-Фаразону под ноги, словно послушный пес.
Пятился от Ар-Фаразона высокий, в белом и золоте, посланник. Пламя чуть дрогнуло, Зигур вздохнул нетерпеливо — дальше, дальше!
Король разглядывал в ладони горсть алмазного песка и молчал. А после того указал знаменосцу, и первые отряды войска двинулись вперед. Вслед за ними пополз туман, придавая идущим в нем воинам совсем иное обличье.
Мир менялся прямо вокруг них. Как будто из вышивки вытягивали ставшие ненужными опорные нити, расправляли ткань, разглаживали, вынув из пялец…
Зигур упал на колени там, где стоял. Зарылся ладонями в землю, засмеялся.
— Они уходят! — сказал он, поворачивая голову к королеве. — Отступают, оставляют Остров, кто бы подумать мог! Тогда я и впрямь смогу помочь, надо же! Сделать — чтобы музыка не пропадала, чтобы не было хоть здесь оборванных нитей, не было обломков и пустоты…
Улыбка у него была шальная, искренняя. Как у другого человека украденная.
Долю мгновения она продержалась, эта улыбка, прежде чем превратиться в оскал.
— Нет! — воскликнул колдун, вскакивая. — Да нет же!
Горький, непереносимо горький дар последних из королевского рода.
Видеть. Понимать.
сам творец обратил внимание на несовершенство картины
исправить
но время упущено, само понятие — время — мешает стереть нужный слой, переписать
Зимрафэль развернулась лицом к закату и высоко вздернула подбородок.
Она увидела как дрожат ослепительные высокие скалы, как падают камни, подымается твердь, скрывая воинов Острова в разломе, накрыв лавиной, но не убивая, погружая в бесконечный кошмарный сон. Туман ложится в земную колыбель вместе с людьми, покорно скрывает тела и лица, обвивает миры зримый и незримый, переплетает души.
Ар-Фаразон смотрит с утеса на гигантский разлом, поглотивший всю его армию, смотрит на восток и смотрит на запад. У него есть мгновение — сделать выбор. Выбор… есть всегда. Даже когда его нет.
«Я думала, это тебе придется дожидаться меня, господин мой...»
Король шагает к своим воинам.
— Не нужно, — закричал Саурон, вытянувшись в струну. Поднял голову, глядя прямо на солнце. До побелевших костяшек пальцев сжал кулаки. — Не нужно… они почти исцелены. Не будет больше теней, не будет неправильных мертвых, нет, не надо, не надо так! Возьми меня, если хочешь, оставь этот остров! Убирайся, не трогай их!
не имеет значения
Королева успевает увидеть — Волну.
Что успевает Зигур — ее не интересует.
Все оказалось неожиданно просто.
Исильдур положил руку на пояс. Нет, не угрожая — пока что. Предупреждая.
Людей Короля на корабле было совсем немного, и почти все они уже стояли безоружными на палубе, в кругу солдат и матросов Андуниэ.
— Предатель, — сказал капитан хрипло. Голос подводил его — когда выясняется, что треть команды не взошла на борт, а вместо нее взошли другие, становится не до разговоров.
Исильдур покачал головой.
— Брось меч и присоединись к остальным, Харзир. Я дам вам две шлюпки… хотя разумнее бы вам было остаться на борту.
— Трус, — капитан приглашающе повел в воздухе клинком. — Если ты думаешь, что вы сможете просто развернуть корабли и войти в опустевший Замок…
Исильдур глянул на капитана Харзира так, что тот осекся.
Обидно — да, было. Такое — в лицо княжичу? Наследнику Дома?..
Но стоило гневу коснуться сердца, как знакомо кольнуло запястье и на мгновение показалось: тяжелая рука на плече, пьяные лица вокруг и смех, и главная опасность — за спиной.
Ненависть была холодной и старой. Отрезвляющей.
— Мы покидаем Эленну, — сказал Исильдур. — Опусти меч, Харзир, драться с тобой никто не будет. Матросы просто накинут на тебя сеть. Полежишь пару дней спутанным… подумаешь немного.
Капитан Харзир взглянул в не по годам взрослые глаза своего второго помощника и вздрогнул.
— Вы бежите, — сказал он растерянно.
Исильдур молча отвернулся. Разговор перестал быть важным.
Капитан выругался и отбросил меч в сторону.
— Убрать лишние паруса, — скомандовал Исильдур, сам становясь к центральному из пяти штурвалов. — Нас ждет Князь в Андуниэ… а потом — Восток!
Девять гигантских теней — сестры-корабли, малое западное крыло — почти одновременно легли на новый курс. Медленно и до поры незаметно они начали отставать от основного флота. Наступающая ночь давала нужный выигрыш по времени, прежде чем встревожатся ближайшие соседи.
***
…конечно, они не успели — уже следующим днем, уже подобрав на борт всех, кого могли вместить захваченные корабли, всех, кто поверил князю, но не отплыл в колонии до того… не успели — и прямо над кораблями встала выше гор, выше звезд, выше неба стена воды, обрушилась, в щепки разбивая мачты, подхватила, понесла, ломая кости, выкручивая мышцы…
Исильдур очнулся от боли и долго разминал сведенную судорогой ногу — позавчера, после долгого перерыва почти весь день провел на лошади.
Снова заснуть не пытался — без толку. Если началось с ложными видениями, то лучше вообще следующие дня три не ложиться.
Среди его людей не было тех, кому не снилась бы Волна.
Он вышел из шатра, плеснул водой в лицо, оглядел долину. Лагерь просыпался. Землемеры уже проверяли потребный инструмент, у времянки, где хранились припасы и книги, спорили мастера.
На ходу дожевывая кусок хлеба, подошел Анарион, кивнул.
— Ну как? — спросил. — Ты говорил, тебе надо ночь подумать. Удалось?
— А неплохая долина, — ответил Исильдур, с радостью отвлекаясь на дела насущные. — От отца что-нибудь?
— Камни сердятся… — поморщился Анарион. — Кажется, он вышел, наконец, к Гаваням.
Исильдур кивнул. Даже отголоска Волны хватило. В жутком шторме корабли разбросало — и там, где Исильдур повел своих к югу, князь Элендиль и последовавшие за ним трое ушли на север. Один Создатель знает, где были еще два, но, по крайней мере, была надежда, что палантир отзовется.
— А что там? — Исильдур ткнул пальцем в сторону востока. Показалось — на самом горизонте блеснул то ли красный отблеск, то ли просто причудливо отразилось на тучах восходящее солнце.
Анарион пожал плечами.
— Местные лопочут, какая-то мертвая земля. Пеларгирцы молчат. Кто-то говорит, это и есть Мордор.
— Черная земля? — медленно сказал Исильдур и еще раз посмотрел на восток. — Не та ли?..
Анарион замер на минуту, обдумывая ответ. И очень аккуратно сказал:
— Брат… колдун погиб вместе со всеми. Но кто знает — место дурное в любом случае. Осторожность не будет чрезмерной.
Исильдур дернул головой в подобии кивка. Умолк сам.
Как часто теперь их разговоры прерывались подобными паузами.
— Без дела людям лучше не сидеть, — сказал Исильдур наконец. — Мне — так уж точно. А долина и вправду хороша, и крепость тут не помешает. На всякий случай. Будет — Минас Исиль. Зимуем здесь.
Анарион ухмыльнулся ребячливо.
— Да ты всю жизнь мечтал что-нибудь в честь себя назвать, а? Может, и для меня крепостца найдется?
Исильдур подставил лицо утреннему солнцу и улыбнулся, глядя на горы.
— Конечно, — сказал он. — Мне всегда хотелось построить что-нибудь… совсем новое.
Кажется, это был Моро.
Это всегда был Моро. В каком-то смысле он был на это обречен.
Последние две дюжины дней сухие бури стали нестерпимы. После того, как гора раскрылась — впервые за полсотни лет.
Лавовые реки текли по плато неостановимо и тихо. Хлопья пепла оседали на любой поверхности, на коже, волосах, одежде — не было разницы. Днем иногда можно было разглядеть мутный солнечный круг за пеленой темных облаков, в остальном же от ночи день не отличался ничем.
Внутри цитадели было пустынно. Кроме Девяти, здесь оставались лишь равно верные… или равно отчаявшиеся.
Моро вышел на стену в неурочный час и оперся на один из зубцов. Сплюнул скрипящий на зубах пепел. И увидел — уже почти что у стен.
Человек шел со стороны гор медленно, едва волоча ноги.
Моро стоял и смотрел, не понимая, что именно видит, пока бредущий к цитадели не поднял голову на краткий миг, не взглянул на башни. И завалился в пыль, осел на колени — будто моментально кончились силы.
Моро закричал — громко, так громко, чтобы услышали все. А сам бросился во двор, и казалось, никогда ступени не ложились ему под ноги быстрее.
Задыхающийся от бега, внезапно — окрыленный, забывший о будущем и прошлом, забывший о двух жизнях и десятке смертей, Моро вылетел из надвратной башни, крикнул:
— Ортхэннэр! Ты живой! Ты!.. — и замер на полушаге, сбитый влет, одной мыслью — как стрелой в горло. Мыслью, потому что тот, напротив, больше не умел говорить словами.
был
Глаза — полированная сталь. Неразличимая точка зрачка.
Яркие. Нелюдские.
Мертвые.
Невозможно смотреть — как на солнце в полдень, как на то — на Того — что за солнцем.
Моро все еще пятился, когда его за плечи схватили, встряхнули — что ты, что, брат?..
Остальные столпились у ворот, обступили фигуру в пыли.
— Гортхауэр, ты…
был
— Отвернись, — взмолился кто-то. — Закрой глаза!
Смотрит. Не моргая, кажется — даже не дыша.
— Отойдите, — сухим шелестящим шепотом сказал Хэлкар из-за спин, заговорив впервые за полгода, впервые с того дня, когда неслышно дрогнула твердь. — Саурон?
был — я?..
Хэлкар склонился над сидящим в пыли, протянул руку.
Тот посмотрел на Хэлкара непонимающе, потом вздрогнул, потянулся навстречу — неправильно, неуклюже.
Разжал кулак, рывком растопырив пальцы.
На ладонь Хэлкару упала пригоршня песка и пара смятых, засохших травинок. Несколько камешков — морская галька.
больше — ничего
никого
Не сумел.
Хэлкар кивнул Хальдору.
Они подхватили Саурона под руки.
Поставили на ноги.
— Пойдем, — сказал Хэлкар.
~~Конец~~
Текст размещен с разрешения автора.