Автор: Bara Miko
Бета: мышь-медуница
Возрастная категория: 10+ (не рекомендовано к прочтению лицам, не достигшим 10-летнего возраста)
Главные герои: Оин, Глоин
Размещение: С разрешения автора.
ПРАВОВАЯ ОГОВОРКА: Данное произведение
создано и распространяется в
некоммерческих целях, не подразумевая
нарушения авторского права.
Примечание:
Рассказ был написан для Зимней Фандомной Битвы - 2015 (команда
"Tolkien-PJ").
Крепкий чай с медом. Мутный янтарь в кружке, темный, старый. На полу зеленая тень и пахнет зноем. Это лето, Оин помнит.
Тяжелая листва оттягивает ветви куста без названия, что растет прямо на скале; он затеняет единственное окно. Оину не нужно много света для работы, его руки знают дело лучше него. Десять лет назад, сорок, сто. Он перестал считать, давно. Звуки мира больше не стучатся в его голову, но он помнит их все и воспроизводит по памяти. Вот шлепает капля воды о камень, ветер воет снаружи раненым зверем, тренькает по весне какая-то пичуга. Мир Оина полон звуков, которые не слышит больше никто.
Но тогда не было тут куста и пронзительно-зеленой тени на полу, и никто не варил здесь чай и не спал за столом, погрузившись в мир несуществующих звуков. Не было и Эребора, только память о нем, а Оин был куда моложе и сильнее, да и слышал куда лучше нынешнего. Может, это вообще был какой-то другой Оин, теперь уже и не вспомнить.
* * *
Ее звали Лин. В год нашествия дракона она была совсем маленькой, и в толчее и беготне мать упустила ее из вида. Девочка упала под ноги спасавшихся в панике гномов, и ее не сразу заметили. С тех пор один глаз Лин сильно косил, она ходила, тяжело склоняясь на левый бок, а на руке не хватало двух пальцев. Наверное, ей было трудно расти, взрослеть. Наверное, она жалела, что в детстве ее не раздавили насмерть. Она никогда не жаловалась.
Оин заметил Лин впервые в Синих Горах, когда ей уже минуло восемьдесят. В этом возрасте девушки начинают присматриваться к молодым гномам, носить обед в мастерские, брать рабочие рубахи в починку. Лин тоже так делала, но предлагала помощь в основном странникам, пережидавшим в Синих Горах самые суровые морозы или затяжные дожди.
Оин помнил первую рубаху, которую чинила ему Лин. У нее вышли все серые нитки, и она взяла голубые, цвета незабудок. Тогда они только пришли в Эред Луин вместе с братом, и Глоин, встретив родню, захотел остаться. Кузен Балин с важным видом рассказывал, как тут все устраивает Торин, и что дела идут хорошо, Глоин кивал в ответ и прикидывал, что на добыче местного серебра можно отлично заработать. Остановились в постоялых покоях, планируя назавтра поискать себе помещение и выкупить, если получится.
— Не нужно ли починить что из вещей? Стирка, штопка, застежки, шнурки?
Тихий девичий голос будто бы приснился Оину, задремавшему на стуле у очага.
— Да нет, без тебя управимся! Куда тебе шить-то, без пальцев да с одним глазом? — Глоин никогда не был деликатен с теми, кто будил его после еды.
Оин думал, что девушка обидится или загрустит, опустит плечи, но вместо этого она поджала губы и вздернула бровь.
— Хотела бы я взглянуть, да боюсь, долго возиться будешь!
Глоин только заворчал что-то, отворачиваясь и прикуривая трубку от уголька.
— Мне вот штопка нужна, — неожиданно для себя отозвался Оин.
Ему понравилась отчаянная задоринка в глазах сильной девушки, а еще коса у нее красивая была — толстая, с руку взрослого гнома, и цветом как жженый сахар.
Утром он разглаживал на колене рубаху с ровной голубой штопкой под воротом и с удовольствием считал стежки.
— Красиво! — кивнул он, не находя слов для настоящей похвалы.
Речи Оину никогда не удавались.
— Неужто сама? С одним-то глазом? — недоверчиво бормотал Глоин, запоздало жалея о своем отказе.
— Глаза у меня два, а что смотрят в разные стороны — так это я вижу больше остальных! — хмыкнула девушка, скрестив на груди руки.
Смотревший на Оина глаз в обрамлении густых ресниц был почти черным, как квасное сусло, и глубоким.
* * *
Зеленая тень переползла к стене. Оин снова спит, положив голову на столешницу из полированного камня. Этот Оин совсем другой, верно. И брови у него больше не черные, и зубов поубавилось. А может, это только сон, и того Оина вовсе не было на свете. Сейчас, наверное, вечерний ветерок мягко шепчет в скалах, раз доносит до горы запахи свежего хлеба, цветов и людей. Оин размышляет, не хочет ли он пройтись, но вместо этого садится за ступку. Ему нравится толочь семена вересняка вместе с белым грибком и ракушками виноградных улиток, смесь хрустит и приятно пахнет молочным сыром и рогом.
* * *
Оину было интересно, откуда берутся слезы. Он смотрел, как плачет над умершим его семья, и думал об этом. Гному уже безразлично, что происходит, ведь у умершего нет чувств. Тогда почему хочется плакать? Может, оставшиеся жалеют себя, а не ушедшего? Это им будет одиноко без него, страшно или грустно? Тогда выходит, что слезы — проявление жадности, нежелания отпускать кого-то в далекое путешествие. Оин решил, что больше не будет плакать.
Лин помогала готовить погребение. Она приносила воду и обтирала голую кожу, бледную в странной не-жизни и беззащитную без одежды. Считалось, что так положено: нужно смыть все, прежде связывавшее гнома с этим миром. Оин хорошо знал, что это бесполезно, ведь тело со временем превратится в пыль и отдаст свои соки воздуху, но он не спешил говорить это остальным. Может, так им проще проститься, пережить потерю.
Чуть мутная капля замерла ниже родинки на плече, не решаясь скатиться ниже. Лин ловко мазнула тряпкой, снимая капли, и негромко шмыгнула носом.
— Почему ты плачешь? — спросил Оин, глядя на девушку из-под кустистых бровей. — Разве он тебе родной?
Лин покачала головой и посмотрела здоровым глазом прямо на Оина.
— Нет, не родной. Но мне жаль его.
— Почему?
Оин не понимал. Лин глядела разом и на него и мимо, в стену. Казалось, что она может видеть недоступное другим.
— Потому что. Вот жил гном, работал, дышал, мечтал о чем-то, планы строил. А теперь нет. Рассеялось дыхание, остыло сердце. А где все его мысли и желания? Кто найдет и исполнит? Жалко.
Оин так и не понял про слезы тогда.
Было лето, душистое и полное ветров. Дела шли хорошо, у Глоина борода отросла почти на локоть, а лицо округлилось. Он уже не жаловался на жизнь, каждый вечер любуясь стопками монет на столе.
Гномы умеют хорошо работать, поэтому когда работа идет — они быстро богатеют. Кроме Оина.
— Брат, что ты все в старой куртке ходишь? Купи новую, неужели серебра не хватает? Я видел, к тебе многие ходят, так разве не платят?
Оин улыбался и махал рукой. Глоин не понимал, Глоин был другой. Какая разница, что за куртка на тебе, если все мысли однажды просто упорхнут из головы вместе с дыханием? Оин старался успеть больше, и поэтому работал едва ли не больше брата. Вырученные деньги уходили на новые инструменты, травы и корни, на кости животных и их желчь. Минералы и пещерные грибы Оин доставал сам, никому в этом вопросе не доверяя.
Как-то почти ночью Оин вернулся к себе в каморку за лавкой с полной кошелкой мягкого сугорника, который мелкой галькой встречается в местах разломов базальтовой породы. Этого запаса должно было хватить на весь год, даже если у всех гномов Синих Гор разболелись бы колени и плечи. Оин поставил кошелку у двери и склонился над запиской, воткнутой в щель.
«Заходила взять вещи в стирку и на починку, не дождалась. Если нужно — приносите. Лин».
С тех пор Оин оставлял ключ в тайнике у двери, о чем сообщил добровольной помощнице тем же вечером.
Лето было, да. Душное. Глоин сам заказал для брата новую куртку и принес ему. Лин пришла с ним, она улыбалась и смотрела, ничего не говоря. Оину было неловко.
Крашеная кожа незнакомо скрипела и пахла густо и сильно. Плечам сразу стало тяжело и тесно, хотя размер был его.
— Ну что, нравится? Теплая и крепкая, — чуть хмурясь, спросил Глоин.
— Хорошая, — Оин одернул полы и пропустил ремень в прошитые шнуром ушки.
— Вот, мастерицу хвали! Она месяц шила вечерами, чтобы до осени успеть!
Лин пригладила волосы и строго посмотрела на Глоина.
— Все так шьют, нет в том ничего сложного.
Оин видел, как она сдерживает улыбку, прикусывая нижнюю губу изнутри. Раньше он тоже так делал, чтобы не обидеть маленького Глоина, когда тот учился ходить, держать ложку, надевать сапоги. А теперь вот он, Глоин, взрослый и богатый, куртку ему купил.
— Думаю, можно о семье думать, — сказал он как-то за ужином.
Оин задумчиво ел курицу, вытаскивал мелкие кости изо рта.
— Дела идут успешно, серебра хватает, и золотишко кое-какое имеется. Я могу содержать жену, детей. Что скажешь, Оин?
— Мысль хорошая. Здесь спокойно, детям только и расти. Женщины свободные есть, много красивых. Женись, коли хочется.
— А ты сам-то как? Не хочешь тоже?
Оин задумался. Жениться, ему? Это как же — все время жить с кем-то еще? Не молчать вечерами, не готовить самому обед, выслушивать ворчание, что опять он рассыпал свои порошки и не убрал ступку... Зачем оно ему, такое сложное?
* * *
Тень забралась на стену — и нет ее больше. У Оина медное ситечко для сбора осадка. Настой струится плавно, ложится ровным красноватым стеклом в плошку. Это как посмертное дыхание — чистое и свободное. Улетает в недостижимые дали, а здесь остается только тяжелый осадок и грубые кости. Мусор, по большому счету.
Оину нравится работать. Он знает, что пока продолжает толочь, цедить и смешивать, его дыхание никуда не исчезнет. Другим гномам приходится знаками показывать ему, что им нужно, хотя Оин прекрасно умеет читать по губам. Мало кто об этом знает, он сам не рассказывает. Это такой секрет Оина и его родных. Вот и Гимли знает, ему даже нравится. Он с рождения немного косит, и за это дядя особенно любит племянника. Однажды Оин объяснил ему, что когда стал пропадать слух, другие чувства обострились. Тогда Гимли залил себе уши воском, чтобы тоже научиться читать по губам и видеть руками. Оин долго вычищал эти пробки под сердитое ворчание Глоина, а сам улыбался. Как тут объяснишь, что иногда недостаточно просто заткнуть уши?
Оин разминает пальцами истолченную смесь в настое, помещение заполняет острый травяной запах. Мазь приходится делать нечасто, но Оин прекрасно помнит, сколько капель нужно на это количество щепоток.
* * *
А лето кончилось. Стояли последние теплые дни, когда еще кажется, что зима совсем далеко, но по ночам уже холодало, полз туман из низин, на вершинах гор выпадал снег. Оин собирался в долину, он помнил, что там можно набрать цветущего по второму разу кошачьего льна и зрелых ягод плетнянки. Взял кошелку, ножницы, чистую ткань, чтобы заворачивать каждую траву отдельно. Он запирал дверь, когда кто-то осторожно коснулся его плеча.
— Здравствуй, Лин. Ты что-то хотела?
Оин нахмурился, чтобы она поняла, что пришла не вовремя .
— Нет, просто шла по своим делам и подошла поздороваться, — девушка усмехнулась. — И раз уж так сложилось, на вот, пирога возьми с собой. До вечера ведь проходишь не евший!
Лин откинула покрывало со своей корзины, и оттуда сразу стал подниматься густой ароматный пар. Она отломила щедрый ломоть пирога с капустой и яйцом, завернула в отдельную салфетку и протянула Оину.
— Ну же, бери!
Он медлил, ему нечего было дать взамен. Пирог вкусно пах домашним уютом.
— Спасибо, — проскрипел Оин наконец.
Неловко засунул сверток в кошелку и ушел поскорее, пока настырная Лин не придумала что-нибудь еще.
В долине затерялось лето. Гудели шмели над куртинками поздних цветов, медовое марево висело в воздухе, скрывая в дымке очертания горного хребта. Оину казалось, что он надышался этого воздуха и опьянел. Здесь были и синий кошачий лен, и кустики плетнянки, все покрытые завитками молодых усов, и длинные стрелы вересняка — уже отцветшие, и все равно пахнущие густо и сладко. Оин собирал травы без устали, он знал, что в морозы каждый стебелек будет стоить очень дорого. Один за другим отправлялись в его кошелку пухлые свертки. Когда он достанет их в каморке, там тоже будет пахнуть травами, вкусно и тепло.
Про пирог Оин вспомнил уже к вечеру, когда солнце стало клониться к закату. Лин была права: он забыл о времени и теперь сильно проголодался. Пирог остыл, но пах все еще превосходно. Оин решил спуститься в низину, ему казалось, что там был родник. Поплыли мимо цветочные кусты вместе со шмелями и мелкими букашками, небо меняло цвет на оранжевый. Оин шел вниз едва заметной стежкой.
Вокруг родника росли ивы и ольха. Прошлогодние сухие шишечки захрустели под ногами, узорчатая тень накрыла Оина кружевным покрывалом. Ключ пробивался среди камней, струйка новорожденного родника змеилась дальше между моховых кочек и скрывалась в молодом ольшанике. Вся низина густо заросла незабудкой и лесной неженицей, которая не терпит прикосновений. От ледяной воды ломило зубы.
Оин сел на ближайший камень и развернул пирог. Он ел и смотрел на незабудки.
Гномы не знают языка цветов, принятого у эльфов и людей. Откуда им — в горах только камнеломки на склоне, сизые очитки да розетки цветных лишайников. У гномов есть язык камней, оберегаемый от чужаков не хуже кхуздула. Цветы дарили, конечно — но так, бездумно, просто как знак недолговечности красоты. Оину было интересно, он как-то попросил книгу о цветах в качестве платы за услуги. Незабудки везде значили одно и то же — память. Оин решил тогда, что их приносят мертвецам как знак вечной памяти, а потом узнал, что это памятка для влюбленных, и очень удивился.
Солнце клонилось к закату. Ветер совсем стих, уснул, запутался в молодой поросли. Где-то среди листвы, невидимый, тренькал глупый зяблик, перепутавший осень и весну. Оин рвал незабудки.
Он складывал их в руку, стараясь, чтобы голубые глазки цветов мялись как можно меньше. Собирать букеты Оин не умел, а незабудок было много. Серединки у цветов были желтые; иногда попадались странные розовые незабудки, их Оин оставлял, не зная, что они значат и зачем нужны. Он складывал цветы в руку, пока мог сомкнуть ладонь вокруг стеблей.
Подъем в гору сегодня дался неожиданно легко. Оин шел, а в спину ему светило закатное солнце.
Каменные переходы Синих Гор уже давно не походили на старые шахты. Торин начал строить здесь город, когда память об Эреборе была еще очень сильна, поэтому Эред Луин со временем должны были стать жемчужиной гномьего народа. Широкие улицы с высокими, легкими сводами ветвились среди породы, освещаемые сотнями подвесных светильников, мастерские и жилые покои обрастали отделкой, делались все красивее и богаче.
На пучки трав, веток или птичьих перьев в руках Оина никто не обращал внимания: все давно знали, что каждой странной штуке найдется применение в его лекарском хозяйстве. Он не отказывал в помощи никому, даже бродячим беднякам, которым нечем было платить за настои и мази. На недовольное ворчание Глоина по этому поводу Оин как-то попытался объяснить, что болит у всех одинаково, и у короля и у нищего ребенка, а потом перестал. Может, дело было в том, что сам он не очень понимал себя, просто делал то, что считал правильным.
Оин шел по просторным коридорам с букетом незабудок. В свете ламп цветы будто бы поменяли цвет, стали как из тонкого золота, крытого поверх слоем голубой глазури. Оин не мог выбрать, как ему нравится больше. Собственное решение теперь лежало перед его мысленным взором так близко и явно, что можно было рассмотреть все детали. Наверное, это приходит само собой с возрастом, или в какой-то момент Махал говорит, что пора, и все получается само собой. Сперва ты думаешь, что устаешь от чужих голосов и движений за спиной, считаешь, что не можешь ужиться даже с родным братом — такой уж характер, ничего не поделаешь! — а потом однажды понимаешь, что легко впустишь в свой мир кого-то еще. И тебя не будет раздражать шорох шагов, дыхание и вечерние разговоры, потому что иногда чужой перестает быть таковым.
Оин так разволновался, что завернул за угол и сел там на каменную скамью, чтобы успокоиться и все обдумать. Вдруг Лин не любит цветов? Или ей вообще не хочется менять ничего в жизни, или она любит мастеров из серебряных мастерских, или давно уже просватана...
Тут Оин сам себе усмехнулся и неловко огладил цветы ладонью. Сейчас он встанет, подойдет к двери Лин и все узнает. Вот сейчас, только еще минутку посидит.
Последние отблески заката исчезли в световых колодцах по западной галерее. Дежурные фонарщики орудовали длинными шестами, поджигая ночное освещение. Оин следил за их точными движениями и думал о своем. Если разгрести большую кладовку, из нее выйдет отличная жилая комната. Всего пара лет работы — и можно будет устроить жилище попросторнее, с залом, где по вечерам Оин станет сидеть у очага и греть ноги. Он даже почувствовал, как в их доме будет пахнуть: пирогом, мясным супом, травами и жженой кожей. Оин будет притворно ворчать, что его ни на секунду не оставляют одного, а ответом ему станет затаенная хитрая искорка в темных глазах Лин.
Глухие шаги прервали цепь рассуждений Оина, вторгаясь извне. Кто-то шел той же дорогой среди парящих сводов и прочных колонн, мимо многих чужих дверей к своей, где его ждут. Здесь был большой жилой массив, мало ли куда идет невидимый ему гном? Вот сейчас он пройдет дальше, и Оин встанет тоже. Пора уже, сколько можно. Вот Глоин удивится...
— Добрый вечер!
Должно быть, Оин слишком задумался о брате, потому что неожиданно услышал его голос.
— Да уж, добрый! Сегодня с заката не дует, я вот только-только уличный люк прикрыла, — ответила Лин, шумно обтряхивая руки о передник. — Заходи!
— С удовольствием! Оин еще не возвращался, так что я свободен, могу посидеть с тобой немного, — в голосе Глоина послышалось скрытое удовлетворение.
— Оин всегда долго собирает травы. Ты уверен, что ему не нужна помощь? Он найдет дорогу домой?
— Конечно, дорогая! — звук короткого поцелуя разнесся по коридору и улетел прочь, отразившись от сводов. — Надеюсь, он вернется не слишком поздно. Я хотел с ним поговорить, рассказать, что мы решили пожениться к весне.
— Он будет рад за тебя, я уверена.
Ласковые нотки в голосе Лин были теплыми и домашними, Оин представил, как она заправляет Глоину выбивающуюся прядь на правом виске. А потом тихо щелкнул дверной замок, и Оин остался в одиночестве. Сумрак клубился перед его распахнутыми глазами, а в голове было пусто-пусто.
Незабудки — чтобы помнить. Вазы у Оина отродясь не водилось, поэтому он налил для них воды в высокую кружку и поставил на столе. Собранные травы из раскрытой кошелки пахли на всю каморку лекаря, напоминали о летнем тепле и солнце. Оин не знал, за что ему взяться, словно нить действий порвалась по пути, и он никак не мог собрать и связать воедино ее концы. Он брал в руки то один сверток, то другой, клал их на стол, менял местами. А потом махнул рукой. Травы можно разобрать и утром, спешить некуда. Все одно уже опоздал. В лавке было тихо. Иногда потрескивало усыхающее дерево стеллажей, едва слышно хрустели стебли и листья сушеных трав, старея. Оин понял, что так будет всегда.
— Лучше бы я слышал поменьше, а понимал побольше нынешнего, — сообщил он воспрянувшим от воды незабудкам.
* * *
Медленно темнеет. Ночной холод крадется низом, забирается в вековые складки скал. Гномья гора никогда не спит, и ночью, когда стихают звуки извне, можно почувствовать, как она дышит. Оин смотрит в темноту до тех пор, пока ему не начинает казаться, что зрение тоже пропало. Тогда он зажигает светильник на столе и пристально глядит на пламя. Оин хочет запомнить, как выглядит мир, чтобы потом воспроизводить по памяти и не нуждаться ни в чем, как это уже случилось со звуками. Он бережно перебирает любимые картинки из воспоминаний, чтобы те не тускнели, и улыбается собственным мыслям. Маленький Глоин учится ходить. Долгие дороги под солнцем, луной и дождями, сотни постоялых дворов, бесчисленные поселения, травы, камни, инструменты. Темный глаз, по цвету как квасное сусло, в окружении густых ресниц. А вот незабудки Оин не любит, и не станет о них вспоминать. Эта память для другого Оина, которого, может, вовсе и не было никогда.
~~Конец~~
Размещено с разрешения автора.
Фандомный дневник автора: "Целая коробка фанфиков" (NB: содержит RPF).