Здесь следует 

ИСТОРИЯ О ТРЕТЕЙСКОМ СУДЕ

 

Гермиона Грейнджер умела находить особое удовольствие в разрешении трудных задач, – и предстоявшая ей работа определенно не обещала быть легкой: дюжина толстых томов, которые надлежало изучить в течение двух недель. Отделение Британского музея, в котором ей предстояло поработать, оставалось тайной для самых именитых ученых-магглов, и для большинства магов тоже; и лишь неудержимый напор Минервы Макгонагалл вкупе со связями Горация Слагхорна, продолжавшего благоволить к талантливой ученице, помогли Гермионе очутиться здесь.

Гермиона огляделась. Просторный кабинет размерами не уступал столовой Хогвартса, но нельзя было ступить ни шагу, ни наткнувшись при этом на стол, заваленный древними манускриптами (каждый защищен особым заклинанием), или на поставленный стоймя саркофаг с останками царедворца, усопшего во времена оно, или на изваяние какого-нибудь звероподобного божества.

Гермиона устроилась за отведенным ей столом и оглядела бастионы из книг, его загромождавшие, с азартом охотника, напавшего на след редкого зверя. Зверь, то бишь предмет, который предстояло ей отыскать, и вправду был редкостью: кадуцей, некогда принадлежавший верховному жрецу храма Баст в Пер-Бастет. Утерянный на века, затем он объявился в Британии, попав в руки леди Ровены Рейвенкло; с его помощью леди Ровена исцеляла безнадежно больных, предотвратила эпидемию чумы в Камбрии и превратила гнилое болото в одной из нортумберлендских деревушек в кристально чистое озеро с целебной водой. Затем кадуцей вновь исчез, и у Гермионы появились основания подозревать, что священный жезл попал в руки некоего мага и сделался хранилищем для частицы его расколотой души.

Мысль о том, что она найдет один из хоркруксов, воодушевляла девушку, но неприветливый вид разбухших фолиантов приводил ее в трепет.

– Что ж, – сказала Гермиона с решимостью, – если человеческий мозг и нервы в состоянии выдержать такое напряжение, я сделаю эту работу. Если нет – я все равно ее сделаю!

С этими словами она раскрыла первую из книг, представлявшую собой сборник переводов древнеегипетских папирусов, обнаруженных в библиотеке верховного жреца Тауафа и углубилась в чтение.

Читала она долго, и вот пришла ночь, а Гермиона все еще не выполнила задания, которое наметила на вечер; все чаще ей приходилось закрывать утомленные глаза; все чаще внимание ее отвлекалось; к тому же, желудок возмущенно напоминал беспечной хозяйке о пропущенных обеде и ужине. Наконец Гермиона осознала, что не понимает смысла прочитанных ею слов, встала и прошлась по кабинету, рассматривая заполнявшие его диковины. Снова и снова ее любопытный взор останавливался на небольшом, в половину человеческого роста, деревянном коробе овальной формы, прислоненном к лампе на консоли, освещавшей стол, за которым Гермиона работала. На коробе была изображена бесконечная череда худых краснотелых плакальщиков, следовавших за непропорционально маленьким гробом, под похоронной процессией тянулась столь же длинная цепочка иероглифов. Наконец, Гермиона не выдержала. Она подхватила короб, оказавшийся неожиданно легким, и водрузила его на стол, отодвинув книги и манускрипты в сторону.

Ей не составило труда снять крышку, под которой обнаружилась еще одна коробка, помещенная в первую. Гермиона заметила, что к ней присохли несколько стебельков, издающих слабый запах валерианы. Когда Гермиона открыла и ее, ноздри ее приятно защекотал аромат благовоний; четыре тысячелетия не ослабили его, так же как и несравненно менее приятный запах натра и асфальтовой смолы: ларец оказался саркофагом, крохотным саркофагом для кошки. Маленькое тельце, укутанное в плотный кокон из бинтов, помещалось в гнездышке из полотна – Гермионе никогда не приходилось видеть ничего подобного; шею мумии обвивало ожерелье из разноцветных цилиндрических бусин, в центре которого на золотой нитке свисала подвеска из ляпис-лазури, изображавшая скарабея. Гермиона поспешила закрыть саркофаг и поместить его на место; она ощущала неловкость и странное желание извиниться перед той, чей смертный покой потревожило ее бесцеремонное любопытство.

Вздохнув, Гермиона поправила лампу и принялась за исследования с новым рвением, ослаблявшимся, впрочем, навалившейся на нее каменной усталостью. Голова отяжелела, мозг разбух от информации, как губка разбухает от горькой морской воды.

«Одни поколенья уходят, другие длятся со времен своих предков».

Ну, еще чуть-чуть, уговаривала себя Гермиона. Еще страницу. Только одну страницу – и да здравствует долгожданный отдых!

Запах мирра, витавший в воздухе с тех пор, как Гермиона открыла саркофаг, заметно усилился, свет лампы прерывисто затрепетал. Гермиона, встревожившись, обернулась, но не увидела ничего подозрительного и снова вернулась к переводу.

«И вот, они строили себе жилища, и даже места того более нет. Что же сделалось с ними?»

Лампа вновь замигала, Гермиона повернула голову: жемчужный шар плафона померк, как будто его пытался зажать в кулак невидимый гигант. Лампа вспыхнула напоследок, и кабинет погрузился во тьму, поистине египетскую тьму; густая, пахнущая мирром, черная, как асфальтовая смола, она вылилась Гермионе на голову, разом ее ослепив. Мрак был столь непроницаем, что все предметы в нем тонули. Гермиона ощущала, что сидит на стуле, а ноги ее касаются мраморного пола, пальцы ее осязали поверхность стола – но не более того. До слуха ее донесся стук падения тяжелого предмета на пол, а затем – треск рвущейся материи и скрежет когтей.

Со стоном ужаса Гермиона вскочила, отшвырнув тяжелый стул, и дрожащим голосом крикнула:

– Lumos!

Огонек на конце палочки и яркий свет лампы вспыхнули одновременно. Гермиона секунду моргала, ошеломленная, а когда зрение к ней возвратилось, она увидела, что саркофаг, исследованный ею недавно, валяется на полу, и что он совершенно пуст, а обе крышки лежат рядом, частично скрытые обрывками погребальных пелен, набросанных сверху. На столе же, усевшись на раскрытую книгу, умывала мордочку небольшая пестрошкурая кошка.

Заметив взгляд Гермионы, животное оставило свое занятие и устремило на девушку большие, чуть раскосые глаза. Гермионе показалось, что ее сознания осторожно касается чуждая мысль, и, пытаясь защититься от вторжения, она невольно прижала руку ко лбу.

– Не бойся, – прошелестел мягкий голос. – Я не причиню тебе вреда – напротив, могу оказать тебе помощь, указав, где находится предмет, который ты ищешь.

– Предмет? – переспросила Гермиона.

– Кадуцей Тауафа. Я знаю, что он нужен тебе, и ты его получишь, если согласишься оказать моей хозяйке небольшую услугу.

– Какой хозяйке? Какую услугу? Кто говорит со мной? – запинаясь, проговорила Гермиона.

– Ты смотришь прямо на меня, – заметил голос, – так к чему спрашивать? Кроме нас, здесь никого нет.

Гермиона недоверчиво приоткрыла рот. Кошка спрыгнула на пол и потерлась о ноги девушки, поставив длинный прямой хвост стоймя.

– Здравствуй. Мое имя – Каит, Каит из Пер-Бастет или Бубастиса, как его иначе называют. Не представляйся, твое имя мне известно. Я – богиня, но ты можешь не воздавать мне почестей, ибо я скромна. Впрочем, если ты захочешь почесать меня за ушком, я возражать не стану.

Гермиона плюхнулась на свой стул.

– Кажется, я сошла с ума, – прошептала она. – Это переутомление. Нельзя так много работать.

– О, люди никогда не изменятся. – Кошка запрыгнула Гермионе на колени и сладко прищурила глазки. – Недоверчивы и суеверны, всё сразу. Ну же, погладь меня.

Гермиона машинально провела рукой по бархатной, гладкой шкурке, под ее ладонью затрещали электрические искры, а кошка сладострастно выгнула спинку.

– Как славно! Так давно этого никто не делал!

– Твоя хозяйка не гладит тебя? Кстати, разве у богини может быть хозяйка?

Гермиона уцепилась за первую пришедшую ей в голову разумную мысль, как тонущий хватается за протянутый с берега багор.

– Я – маленькая богиня, воплощение великой Баст, – пояснила кошка. – Я с радостью служу ей, ибо я во всем ей подобна, а стало быть, служить ей все равно, что служить себе самой. Она красива, как я, и умна, как я – можно ли представить себе лучшую госпожу?

Кошка спрыгнула на пол и подошла к большому зеркалу из полированной бронзы, в котором мог бы отразиться в полный рост высокий мужчина; Каит казалась в нем крошечной, что не мешало ей рассматривать свое отражение с явным одобрением.

– Ну так вот, – продолжила она, возвращаясь одним длинным прыжком на колени Гермионы и устраиваясь поудобнее, – у тебя есть шанс оказать моей хозяйке и еще двоим из Великих бессмертных услугу. Не сомневайся, тебя хорошо отблагодарят.

– Какую услугу? – несмотря на абсурдность диалога с только что ожившей мумией, да еще мумией кошки. Гермиона невольно заинтересовалась предложением.

– Видишь ли, они не сошлись во мнениях по поводу одного вопроса, и, будучи не в состоянии разрешить свой спор между собой, решили призвать третейского судью, судью беспристрастного, не связанного ни с кем из них узами привязанности или, наоборот, испытывающего антипатию к одному из спорщиков. А поскольку спор касался природы человека, третейским судьей было решено избрать одного из смертных.

– Но почему меня? – растерялась Гермиона. – Это слишком серьезно… я не смогу этого сделать. На свете столько умнейших людей – ученых, философов, магов, – выберите кого-нибудь из них!

– Божественный разум настолько силен, – снисходительно пояснила Каит, – что для Великих нет особой разницы, кто перед ними – жрец, воин или пастух. Крохи мудрости, которые вам случается подобрать и которые вы почитаете за грандиозные открытия, могут только насмешить бессмертных. Им не нужен философ, который станет чваниться мнимой ученостью, им нужен тот, кто скромно выслушает их и вынесет разумное решение. Ты же оказалась в нужном месте и в нужное время. Не упускай свой шанс, – серьезно прибавила Каит. – Никогда тебе не выпадет больше такая честь. Ты сможешь воочию лицезреть Великих – кто из смертных может этим похвалиться? К тому же, в душе ты уже согласна, так к чему эти отговорки?

Гермиона смущенно кивнула.

– Да, я согласна. Я постараюсь быть настолько полезна, насколько смогу, и настолько скромна, насколько возможно, – добавила она с кривой усмешкой.

– Не будь чрезмерно скромной, – напутствовала ее Каит. – Боги этого не любят. Смирение – да, но не самоуничижение. Ведь в вас, людях, есть частица божества, а какому божеству приятно видеть, как часть его валяется в грязи? Итак, мы договорились, а стало быть, пора отправляться!

Произнеся эти слова, она поставила Гермионе на грудь свои стройные лапы. Гермиона почувствовала, что подушечки их холодны, как лед, а сама кошка будто ничего не весит. В тот же миг окружавший их зал поблек, очертания предметов расплылись, и Гермиона с Каит, цепко ухватившейся за ее мантию, понеслись сквозь какую-то мутную, белесую толщу, – так ныряльщики поднимаются со дна моря к поверхности, выталкиваемые наружу плотной массой воды. Довершая сходство, слева и справа от них проплывали смутно очерченные фигуры, но движение было стремительным, и Гермионе не удавалось рассмотреть, что за существа попадались им на пути. Внезапно туманная мгла сменилась блистающей лазурью – они проносились над морем, и синяя вода сливалась с синим небом в одну яркую ленту, позлащенную ослепительным южным солнцем. Через секунду белые гребни волны сменились желтыми гребнями барханов, движение замедлилось, и вот Гермиона ступила на гладко отесанные плиты аллеи сфинксов, ведущей к зданию, громада которого закрывала горизонт.

– Вот мы и в Пер-Бастет, – промурлыкала Каит. – Жаль, что отсюда ты не увидишь самого города. А этот храм построен четыре тысячи лет тому назад. Не правда ли, он – само величие? Он существует и в твое время, Гермиона, но людям доступ в него закрыт, даже и магам, ибо вам, смертным, свойственно суетиться, а это утомляет Великих. Впрочем, признаюсь тебе, что порой нам бывает очень, очень скучно!

Каит шла впереди, потягиваясь всем своим гибким телом, радуясь знакомому теплу – а с Гермионы пот катился градом. Зной стоял чудовищный, хотя день клонился к закату, и легкие силуэты летучих мышей уже чертили зигзаги в безоблачном небе.

Каит со спутницей подошли к широкому пилону, дышавшему жаром, словно огромная печь, и ворота, окованные бронзой, распахнулись им навстречу. К удивлению Гермионы, во дворе, окруженном стройной колоннадой, не оказалось ни души. Каит уверенно провела Гермиону во внутренний дворик через вторые ворота, помещавшиеся между двумя наклонными башнями, и остановилась перед неприметной дверцей в стене.

– Я не поведу тебя через главный вход, – сказала она. – Ничего не бойся и не оглядывайся по сторонам. Тебя будут пугать, но ты смело иди вперед и не теряй меня из виду. Если потеряешься, даже мне будет непросто тебя отыскать. Вот факел, зажги его.

Они шли узкими коридорами, стены которых покрывали многоцветные панно, расписанные иероглифами и символическими изображениями, спускались по бесконечным лестницам – у подножия их кто-то вмуровал в камень человеческие черепа («Стражи», – шепнула Каит). Факел, ярко горевший поначалу, стал тускнеть по мере того, как они продвигались вглубь храма; от чада у Гермионы щипало глаза, и девушка едва могла рассмотреть маленькую ловкую фигурку впереди себя. Наконец, факел погас, но не успела Гермиона испугаться, как смутное пятно света забрезжило перед ней, и Каит вывела ее в огромный зал.

– Вот мы и на месте. Помни: держись уверенно и не говори ничего наобум, – предупредила Каит.

Описать впечатление, производимое существами, стоявшими в центре зала, Гермиона впоследствии нашла невозможным. Даже среди чудовищной величины порфировых колонн они не казались маленькими, в то время как сама Гермиона ощущала себя крошечной букашкой. Их фигуры поражали странной, угловатой красотой, в которой не было ничего человеческого; возможно, такое впечатление создавала удивительная соразмерность их сложения. Множество круглых светильников, висящих прямо в воздухе или укрепленных на стенах и колоннах, ярко освещали зал, однако тень, которую отбрасывали боги, была непроницаема, нереально плотна, словно вечная ночь раскололась и осыпала осколками пол.

Гермиона застыла, смущенная и потрясенная взорами богов, устремленными на нее, Каит же бестрепетно проследовала к своей госпоже и взлетела на ее плечо, как будто это часть самой богини возвратилась, исполнив очередную миссию.

– Моя маленькая Каит. Ты нашла для нас арбитра? – богиня коснулась острой мордочки, браслеты со звоном соскользнули к точеному локтю.

Платье Баст, схваченное широким золотым поясом и двумя перевязями, светилось ярким и радостным пурпуром; стройную шею украшал воротник из жемчуга и драгоценных камней, ниспадавший на грудь; глаза же, глядевшие из-под белой с голубыми полосами головной повязки, были подобны зеленым озерам: зрачок в них отсутствовал. Каит потерлась шерстяной щечкой о скулу богини, и Гермиона увидела, что они похожи, как сестры, сестры-кошки.

Рядом с ними стояло существо с головой птицы – длинный тонкий клюв чуть приоткрыт, большие круглые глаза глядят с ясностью и бесстрастием, недостижимыми для смертного. Благородная его осанка была поистине царственной, но все же Гермиона сразу поняла, что он скорее жрец, чем царь, и мудрость привлекает его превыше власти. Его просторное одеяние, мелкими складками ниспадавшее до самого пола, отличалось белизной, к которой не пристала бы никакая грязь.

Третий… третий поразил Гермиону сильнее всего. Взгляд ее как магнитом притягивало к этой фигуре, будто отлитой из красной меди. Единственный из всех, он предстал с человеческим лицом, оставаясь при этом наименее человечным, и, если в первых двоих все было величественно, но не внушало страха, то этот, подобно льву пустыни, казалось, всегда готов к прыжку и нападению. Огненные волосы топорщились над низким широким лбом, как звериная грива, а в глазах бушевал огонь древней, неизбывной ярости. Широкая ладонь лежала на эфесе короткого меча, и Гермиона невольно поежилась.

– Подойди ближе, – велела богиня Гермионе, замершей в нерешительности. – Знаешь ли ты, зачем тебя позвали?

– Знаю, о Баст, – ответила девушка почтительно, но не робко. – Каит, твоя посланница, поведала мне о некоторых ваших разногласиях по поводу человеческой природы, а также о вашем решении предоставить смертному вас рассудить.

– Верно, – произнесло существо с головой ибиса. – Баст ты узнала. Признаться, я удивлен. Новые боги хозяйничают на земле, а мы не нуждаемся больше в поклонении смертных и не вмешиваемся в их дела. Я полагал, наши имена людьми позабыты.

– Люди могут быть неблагодарными, но они не столь забывчивы, чтобы не помнить имени Тота – «прекрасного светоча», Тота-Техути, и имени Сетха-неистового, владыки красного Египта.

– Это хорошо, – Баст подошла к Гермионе и, взяв ее за плечо, подвела к похожей на гриб мраморной подставке, на которой помещалась позолоченная ваза или урна. – Я, как госпожа Дома, расскажу тебе, в чем состоит суть нашего спора. Тебе известны наши имена, стало быть, тебе известны и те свойства и начала, хозяевами и воплощениями коих мы являемся. Ты знаешь о том, что частица божественного имеется в каждом, а поскольку богов много, то смертный проводит свою жизнь в бесконечных бореньях с самим собой. Вот о чем мы не можем договориться: чье начало сильнее всего в человеке. Рассуди нас.

– Но люди все разные. Я не могу отвечать за всех! – воскликнула Гермиона, бросая отчаянный взгляд на Каит – а та мурлыкала и оставалась равнодушной к ее затруднениям, ибо полагала свою миссию исполненной.

– Ерунда, – рыкнул Сетх, и Гермиона вздрогнула от первобытного ужаса, услышав этот голос, подобный раскатам грозы. – Конечно, ты можешь. Пошевели мозгами, девчонка!

– Не пугай ее, краснорукий, – укорила его Баст, – ее сомнения свидетельствуют о том, что она разумна.

– Подумай, как следует, и ты сможешь ответить, – произнес Тот. – В сущности, мы даже не требуем от тебя объяснения причин, по которым ты совершишь выбор; впрочем, если ты обоснуешь свое решение, будет хорошо. Вот урна. Каждый из нас даст тебе по бусине. Бросишь в урну бусину того, в чью пользу решишь спор. Видишь, все просто!

Баст первой подала Гермионе бусину – изумрудный шарик, после чего мягко подтолкнула девушку к Тоту. От его одежд пахло озоном, и он был так высок, что Гермиона видела только полосатое ожерелье, спадавшее ему на грудь, да острую иглу клюва над своей головой. Тот протянул девушке белую жемчужину идеально круглой формы и произнес:

– А теперь ступай к Сетху.

Огненноволосого бога окружало облако острого хищного запаха – так пахнет в львятнике – и пальцы его обжигали, когда он сунул Гермионе в ладонь карбункул и грубо оттолкнул ее от себя.

«Хам. Хоть и бог», – с негодованием подумала Гермиона, едва удержавшись от падения, и прошествовала на свое прежнее место с гордо поднятым подбородком. Бусины мгновенно стали влажными в потной ладони.

Боги стояли напротив девушки и рассматривали ее с ожиданием и насмешкой.

«А ведь если кто-то из них на меня рассердится, я не уйду отсюда живой, – размышляла Гермиона. – Нет, не следует думать об этом. Я должна думать только о том, как разрешить этот спор. Начало, преобладающее в человеческой природе… Хорошенький вопрос! Сотни философов бьются над ним тысячелетиями, а эти существа хотят, чтобы я вот так взяла, да и ответила! Однако медлить нельзя – они начинают проявлять нетерпение».

Гермиона откашлялась и начала.

– В тебе, прекрасная богиня, – веселье мира, – обратилась она к Баст. – Пренебрегающий телесными радостями перестает быть человеком. Мир вокруг нас плотен и телесен, и тот, кто горделиво восклицает, что живет лишь словом единым, лжет или заблуждается. Подобна львице плоть: бросьте ей кусок мяса, ублаготворите ее – и она будет сыто мурлыкать в своем логове, не тревожа вас, но оставьте ее голодной – и она разорвет вас. Зачем же идти против природы? Что дух без тела? Разбейте кувшин, и вино, вылившись на землю, смешается с нею и превратиться в грязь.

Ты – праздник, о Баст: празднества, полные величия, открывающие человеку дороги, отличные от утоптанных троп, которыми ходит он во все дни жизни своей; грубые народные гулянья – связующая нить между нами и нашими предками; скромные семейные торжества, согревающие сердце, укрепляющие узы крови; и дружеские пирушки, что оживляют в человеке дух.

Ты – это любовь, безумное счастье вечной юности. О ней я не стану говорить, ведь немногих несчастных не касалось ее сладостное пламя, и каждый, кто ее изведал, пытается рассказать о ней миру, но не может: есть вещи невыразимые, чувства, бегущие от слов. Баст, богиня радости, сколь скуден был бы мир без твоего начала!

От ласкового взора богини сердце начинало петь, и Гермионе трудно было отвести взгляд, но она это сделала, оборачиваясь к Тоту.

– Теперь о тебе, мудрейший, покровитель ученых; ты дал людям письмена и тем самым подарил им вечность: целые племена исчезли с лица земли, и великие города лежат в руинах, но мы читаем о деяниях их правителей, и о мечтах их поэтов, и о дрязгах их чиновников, и о прибылях их купцов, и вот, они оживают и говорят с нами на своих наречиях. Свет истины открываешь ты людям, и они обращают свой взгляд к звездам; число даришь ты им – и они достигают звезд, само земное притяжение преодолевают люди посредством цифры. Отец всякой мудрости, ты делишься ею с человечеством, открываешь ему кладези познания, и оно не устает черпать из них. Любопытство, присущее и животным – в них тоже горит искра божественного духа – претворил ты в любознательность, а любовь к знанию обернулась созданием всяких наук. Тот, бог мудрецов, не было бы человека без твоего начала!

Тот чуть склонил голову, и Гермионе почудилось скрытое одобрение в этом намеке на жест. Ей понадобилось сделать над собой значительное усилие, чтобы повернуться к третьему участнику спора, потому что она боялась на него смотреть.

– Хаос – оборотная сторона порядка. Мир не должен застывать, изменение необходимо. Ты, податель всяческих бед, иссушающий посевы, несущий смерть и сеющий смуту – сколь могущественно твое начало! Мир полон войн, и раздоров, и несчастий; кто усомнится в силе твоей? Впрочем, вижу я благо и в твоем начале. Ненависть – противоядие от рабства. Не люблю я покорных, с готовностью подставляющих шею под ярмо, страшащихся за свою маленькую добродетель, боязливо осторожных! Человек, не сопротивляющийся насилию, потворствует ему. Бывает так, что самым страшным преступлением становится бездействие. Кто не берется за меч, тот от меча и погибнет.

Разрушение мне противно, – продолжала Гермиона, глядя, как разгорается свирепой радостью широкое лицо Сетха. – Но и оно необходимо; таковы законы вселенной, что цикл созидания сменяется циклом уничтожения, и старое сгорает в очистительном пожаре, чтобы освободить место для нового. Да, бог-разрушитель, ты необходим людям, и они с радостью впускают дух разрушения в свои сердца.

Я не могу отдать пальму первенства ни одному из вас, ведь начало каждого из вас одинаково сильно в человеке.

«Я охрипла, – мрачно подумала Гермиона, закончив свою речь. – Я устала, и меня тошнит от собственных высокопарных рассуждений. Должно быть, им и вправду скучно, коль скоро они развлекаются подобными диспутами. Надеюсь, то, что я сказала, их удовлетворит, потому что ничего лучшего мне точно не придумать. Ну почему я?!»

– Твои речи разумны, – тонкие пальцы Тота коснулись ожерелья.

– Мне было приятно послушать тебя, – улыбнулась Баст нечеловеческим ртом, и жутковатая то была улыбка.

– В твоих словах заключено зерно согласия, которое я больше всего ненавижу, – проворчал Сетх.

– Но все же такое несовершенное существо, как человек, не может существовать в равновесии. – Тот склонил свою странную голову к плечу. Когда он говорил, его клюв не двигался, но глаза то вспыхивали, то угасали, следуя за мыслью. – Одна составляющая натуры неизбежно должна превозмочь прочие. Я хочу услышать, какая из них преобладает в вашем мире сейчас.

– Верно, – рыкнул Сетх. – Говори, кто из нас победил!

Баст промолчала.

Гермиона поглядела на разноцветные бусины на ладони. Белая – чистая и холодная, красная – пульсирующая, как маленькое злое сердце, зеленая – подобная прохладной утренней звезде.

«Да будет так», – подумала девушка и, решительно шагнув к позолоченной урне, бросила в нее один из шариков. Крик вырвался из ее груди, когда оставшиеся два испарились прямо в ее руке. Гермиона разжала пальцы и едва удержалась от слез: ладонь была обожжена до самой кости.

– Выбор сделан! – она справилась с собой и заговорила; поначалу голос ее звучал хрипло, но становился все чище по мере того, как она продолжала:

– Мне больше по душе беречь все живое, а не воевать, так могу ли я выбрать разрушение? Могуч ты, Сетх, в сердцах людских, но если бы твое начало возобладало в них, род человеческий пресекся бы в братоубийственных войнах.

– Ярок свет твой, но холоден, Техути, и только избранные следуют по указанному тобой пути. Как ни жаль мне это признавать, но немного на свете людей, в которых разум преобладает над инстинктами и которые эмоции поверяют рассудком.

– Баст, воплощение Солнца, оплодотворяющего и оживляющего, я отдаю первенство твоему началу – инстинкту продолжения рода, и тяге к радости и красоте, и надежде на лучшее; вот то, благодаря чему род человеческий уцелел и умножился, подобно песку морскому.

– Что за глупая затея с этим судилищем! Как может человек, да еще женщина, сказать что-то умное! – взорвался Сетх. – Ты победила, Баст, но не думай, что я признаю твою победу!

– О Сетх, к чему так кричать? – Баст прищурила глаза. – Лучше приходи вечером в мои покои. Я не Сехмет, но пиво, которым я тебя угощу, такое же пьяное, как у нее.

– Твоя сестра угощает меня не только пивом, – отозвался Сетх уже не так сердито.

– И за этим дело не станет, – промурлыкала Баст. – Ах, бедняжка Нефтида!

– Пусть сидит дома и рожает детей, это все, на что она способна, глупая плакса, – пробурчал Сетх, топнул по полу сандалией, подкованной медными гвоздями, и исчез в столбе рыжего пламени.

– Дай мне руку, – обратилась к Гермионе Баст. – Нет, ту, что обожжена.

Она коснулась страшного ожога позолоченным ногтем, и рана затянулась.

– Я был уверен, что ты отдашь предпочтение моему началу. Оно сильно в тебе, ты жаждешь познания, – спокойно промолвил Тот, однако Гермионе померещилось, что за этим спокойствием скрывается раздражение. Должно быть, только померещилось – разве бог мудрецов может раздражаться из-за мелкой неудачи? – Удивительно, что ты выбрала Баст – ты, всегда чуравшаяся праздников, шумных увеселений и плотских забав. Впрочем, женщина всегда остается женщиной, и существу разумному не пристало ожидать от вашего племени здравых поступков.

Он не исчез во вспышке пламени, подобно вспыльчивому Сетху, твердой размеренной походкой он прошествовал к выходу; когда белоснежное пятно его одеяния скрылось за колоннами, Гермиона смущенно обернулась к Баст и увидела, что глаза богини прищурились в лукавой усмешке, а розовый рот приоткрылся, влажно блеснули хищные зубки.

– Ох уж эти мужчины! Если бы они умели проигрывать так же достойно, как мы, то одерживали бы победы гораздо чаще. Признаться, это был пустяковый спор, но мы, боги, бываем раздражительны. Впрочем, ты хорошо сказала о нас всех. Надеюсь, Сетх не станет тебе мстить. Теперь поговорим о твоем вознаграждении. Я знаю, что тебе нужно, и не вижу затруднения в том, чтобы дать тебе желаемое (немного существует вещей, которые мне трудно было бы сделать!)

Богиня протянула руку – и золотой жезл дивной работы засверкал в ее тонких пальцах. Верхушку кадуцея увенчивала фигурка ворона, выточенная из горного хрусталя, две змеи тянулись к нему, прихотливые изгибы их тел отсвечивали изумрудной чешуей, и драгоценные камни в глазницах поблескивали сухим, гипнотическим блеском.

– Я сердита. Как посмел этот смертный осквернить священный предмет частью своей души? – Очи Баст готовы были поразить святотатца подобно «Аваде». – Оскверненная святыня должна быть уничтожена!

Кадуцей завибрировал в руке богини; электрические разряды побежали по золотому стволу, повторяя очертания змеиных тел, концентрируясь в фигурке ворона, и та засияла нестерпимым блеском, так что Гермиона принуждена была отвернуться; неприятный свист наполнил внутренность храма, и Каит соскочила с плеча своей госпожи, прижав чувствительные уши; контуры жезла размазались. Разрушались структуры молекул, и атомы хаотично метались, пока предмет, из них состоявший, не разлетелся, превратившись в облако тончайшей сверкающей пыли.

– Вот и все, – проговорила Баст. – По душе ли тебе вознаграждение, которое ты получила?

– Да, госпожа, – Гермиона поклонилась. – Вы очень добры.

– Да, – признала Баст. – Я действительно добра и великодушна. К тому же, ты угодила мне своими речами.

– Справедливость требует, чтобы и я вознаградила тебя. Ах, ты так хорошо чесала мне за ушком! – с этими словами Каит встряхнулась, и в ладонь Гермионы упал священный скарабей из ляпис-лазури. – А теперь возвращайся в свой мир, дитя, и помни о великой Баст и ее скромной служанке Каит!

Тут облако пыли, оставшейся от кадуцея, окутало Гермиону, она невольно вдохнула, и в носу у нее нестерпимо засвербело. Громкое «Ап-пчхи» вырвалось у нее из груди. Когда Гермиона отерла слезы, выступившие на глазах, то увидела, что находится в знакомом кабинете, перед ней громоздятся непрочитанные книги, и приветливый свет лампы освещает их.

– Было или не было?

Гермиона поднялась со стула. Вокруг лампы по полу разлилась молочная лужица света, ни в ней, ни на столе, ни, насколько могла видеть Гермиона, в кабинете вообще, не оказалось маленького кошачьего саркофага. Однако окончательно Гермиону убедила в реальности произошедшего подвеска, зажатая в руке.

– Одно хорошо, – сказала девушка, оправившись от изумления. – Кадуцей уничтожен, а стало быть, и читать все это совсем не нужно. Впрочем, – прибавила она с улыбкой, – руководству музея знать об этом не обязательно. Разве можно упускать такой случай? Приятно получать знания, потому что тебе этого хочется, а не потому, что тебя к этому принуждают обстоятельства. Возможно, мне действительно следовало выбрать Тота.

Она взглянула на подвеску, приложила ее к груди и полюбовалась цветовым эффектом в бронзовом зеркале.

– Нет, я сделала правильно. Джентльменам следует уступать дамам, хотя бы из вежливости, – пробормотала она. – Мы, женщины, должны держаться друг друга, неважно, смертные мы или богини. К тому же, каждая из нас – немножко богиня. Особенно когда примеряет новое украшение.

 

На этом заканчивается история о Третейском Суде.

 

– Шахерезада, я начинаю терять терпение, – прошипел Волдеморт. – Я не стану тебя спрашивать о том, откуда тебе известно про кадуцей (молчи, Хвост, и ты, Белла, молчи!), я уверен, что правды ты мне все равно не скажешь. И лишь потому я тебя не уничтожу прямо сейчас, что полагаю спор между египетскими богами и все это нелепое судилище явной выдумкой.

– Это и есть выдумка, о достойнейший царь.

– Твои выдумки кажутся мне чрезвычайно опасными и настораживают меня все больше. Ступай в свой кувшин.

Волдеморт вздохнул, принимая кувшин из рук Лестранж.

– Давайте я уничтожу эту вещь, мой Лорд! – кровожадно предложила Беллатрикс.

– Если я решу ее уничтожить, то сделаю это сам, – отрезал Темный Лорд. – Белла, тебе понравилась эта история?

– Не знаю, – протянула Лестранж.

– Что значит – «не знаю»? – спросил Волдеморт сердито. – Ты же ее слышала. Это простой вопрос, так ответь на него.

– Ну… нет. Уж очень она заумная, – пожаловалась Беллатрикс.

– Гм. Тебя, Гойл, полагаю, спрашивать бесполезно. Вот в чем беда нас, гениев – не с кем поговорить. Абсолютно не с кем поговорить.

 

– Хорошо, что это оказалась именно Гермиона, – проговорил Гарри, закончив читать. – Я, например, про этих богов слыхом не слыхивал; позови они меня их рассудить, я бы выставил себя полным глупцом и, скорее всего, здорово бы их рассердил. А так все закончилось – лучше не придумаешь, и еще один хоркрукс уничтожен.

Тут портьеры на дверях заколыхались, и в гостиную влетел филин.

– Ты опять здесь, – мрачно констатировал Гарри. – Видно, от тебя непросто отделаться.

Филин приземлился на каминную полку, не задев ни одной из безобразных статуэток, ее украшавших, и важно прошелся от северной ее оконечности до южной, где и уселся, словно тибетский божок с глазами-блюдцами. Гарри секунду полюбовался на новый элемент декора, а затем вернулся к прочитанному.

– В сказках все получается гладко, – заметил он печально. – Два хоркрукса уничтожены. Но это же вымысел. Или нет? Что скажете, господин директор?

– Что скоро ты об этом узнаешь, – ответил ему голос Дамблдора. – Спокойно, спокойно, мой мальчик, – прибавил он, потому что Гарри подскочил, как будто его укололи шилом в место-которое-не-принято-называть-вслух.

– Где вы? – Гарри поправил очки и внимательно осмотрел гостиную.

– Здесь, – воздух замерцал, уплотнился, и Дамблдор предстал перед Гарри во всем блеске своей полупрозрачной персоны.

– Ох, директор, – Гарри невольно встал. – Скажите мне, наконец, – потребовал он, – вы ко мне правда приходите или мне мерещится?

– Я действительно к тебе прихожу, Гарри, но если я – твоя галлюцинация, то могу тебе ответить как «да», так и «нет», правда все равно останется тебе неведома. Я не советую никому рассказывать о моих посещениях, даже Рону и Гермионе, потому что люди всякое могут подумать. Хотя… мисс Грейнджер может тебе и поверить.

– Из-за того, что с ней произошло?

– А что с ней произошло? – Дамблдор поднял лохматые брови.

– Да вот эта встреча с египетскими богами, – Гарри хлопнул томом по тонконогому столику.

Столик крякнул, но выдержал.

– Обращайся с этой книгой деликатнее, – предупредил Дамблдор. – Что касается встречи с богами… Гм. Ты веришь, что такое возможно?

– Если эти истории лживы, почему вы заставляете меня читать их, ожидая неведомо чего? Раз хоркруксы не уничтожены, мне следует немедленно отправиться на их поиски!

– А кто тебе сказал, что они не уничтожены? – удивился Дамблдор.

Гарри начал понимать Снейпа.

– Значит, ничего вы мне не скажете? – проскрежетал он металлическим голосом павиана-оракула. – Тогда зачем вы пришли?

– Разве ты не рад меня видеть? – кротко осведомился Дамблдор.

Гарри отчетливо услышал, как филин захихикал.

– Рад, – пробурчал он, – Не пересказать, как.

Он прошелся по комнате, искоса поглядывая на филина.

– Темный Лорд не уничтожит Шахерезаду? – спросил он.

– Нет, – успокоил его Дамблдор, – по двум причинам. Первая, ему неизвестная, состоит в том, что африта нельзя уничтожить. За всю историю человечества только царь Соломон мог справиться с подобной задачей, но Соломона более нет, и его секрет ушел вместе с ним. Причина вторая – Темный Лорд верит Шахерезаде.

– Как же он может ей верить? Она знает о хоркруксах и преспокойно рассказывает, как их уничтожают один за другим. Тут кто угодно бы насторожился.

– Да будет тебе известно, Гарри, что если человек недоверчивый раз в жизни изменит своему обыкновению, он непременно выберет того, на кого никак нельзя полагаться и кто предаст его при первом удобном случае.

– Вы не о себе говорите? – не удержался Гарри.

– Нет, мой мальчик, я говорю о Темном Лорде, – Дамблдор не рассердился. – Он верит Шахерезаде, потому что ему этого хочется: она не похожа ни на кого из тех, с кем он до сих пор встречался, ему доставляют удовольствие ее цветистые комплименты, и наконец, ему импонирует ее романтическое происхождение. Это величайшая удача, – продолжал Дамблдор с энтузиазмом, – что мне посчастливилось заполучить африту со столь увлекательным прошлым и со столь широко известным именем. Гарри, ты не представляешь, как сложно придумать биографию существу, которое старше египетских пирамид, но которого в то же время как бы никогда и не было. Масса работы по созданию ложных воспоминаний людям, которые якобы знали это существо, то есть, этого человека – ну, ты меня понял, фальшивые документы и прочее, и прочее.

Благо еще, что сами африты мастерски воздействуют на человеческое сознание, и заставляют мнимых знакомцев вспомнить факты их так называемого знакомства в подробностях, – вздохнул Дамблдор, зависая над креслом и медленно в него опускаясь.

Гарри, приоткрыв рот, наблюдал за этим маневром, гадая, провалится ли директор сквозь сиденье или все-таки усидит. Дамблдор положил руки на подлокотники и выпрямился. Брошенная на спинку кресла салфетка просвечивала сквозь него самым оригинальным образом.

– Вы написали биографию Шахерезады? – спросил Гарри, совсем запутавшись.

– Что ты, мой мальчик, я не настолько стар. Но поскольку я хотел, чтобы существо, которое ты знаешь под именем Северуса Снейпа, помогало мне в борьбе с Темным Лордом, мне пришлось создать ему прошлое. Это была нелегкая работа, ты уж мне поверь!

Ноги Гарри подкосились, и он плюхнулся на диван.

– Но как же… – пробормотал он. – Учителя в школе… сотрудники Министерства… Люпин, и крестный, и Малфои… Темный Лорд, наконец!

– Вот и я говорю, – с вздохом признал Дамблдор. – Титанический труд. Но он окупился. Теперь ты понимаешь, почему Северус не мог ослушаться, когда я велел ему убить меня? Ведь на тот момент я был его хозяином.

– А сейчас?

– Если хозяин африта погибает, когда африт находится в своей человеческой ипостаси, то дух делается свободен и волен выбирать любую форму, какую ему нравится, и жить так, как ему заблагорассудится. Для него это единственный способ освободиться. Надо помнить, что африт убить хозяина по собственной воле не может, разве что получит прямой приказ, как Северус.

– И где он сейчас? – Гарри чувствовал, что мысли его разбредаются во все стороны, словно напуганные овцы.

– Не знаю. Может, он принял обличье духа, и тогда мы больше его не увидим; впрочем, мне всегда казалось, что Северусу нравится быть человеком. Он перенял человеческие привычки, и даже начал есть и спать, что африту, собственно, не нужно.

– Жаль, что он не завел привычки мыть голову, – сказал все еще ошарашенный Гарри.

– Это не самый худший недостаток, какой может быть, – улыбнулся Дамблдор, – А волосы он умащает амброй. Мне так и не удалось убедить его оставить это обыкновение. Африты весьма своевольны, хоть и умеют создать видимость покорности.

– Вы могли бы ему приказать.

– Я не захотел, – коротко ответил Дамблдор.

– А Шахерезада? Она вам помогает, потому что вы ей приказали?

– И поэтому тоже. Я обещал ей свободу, как только Темный Лорд будет уничтожен.

– Вам не жаль ее отпускать?

– Иногда, Гарри, – наставительно произнес Дамблдор, – щедрость окупается лучше скупости.

– Но мне-то что делать? – затосковал Гарри. – Директор, я уже плесенью покрылся! Да еще Кричер ваш! Кстати, о Кричере…

– Кстати, не он ли это?

Гарри посмотрел на дверь, куда указывал палец Дамблдора, и никого не увидел, а когда он обернулся, директора в комнате уже не было. Филин тоже исчез.

– Ну и дела, – вздохнул Гарри и пролистнул страницы «Тысячи и одной ночи» так, что книга уподобилась огромному вееру. – «Рассказ о заколдованном юноше». Это, наверное, про меня. Всё вокруг заколдовано, решительно всё. Тысяча и одна ночь… почти три года. Три года! Мерлин помилуй, до тысяча первого рассказа я не доживу. Уж лучше Азкабан!

– Хозяин собирается отправиться в Азкабан? – обрадовался появившийся Кричер.

– Хозяин собирается отправиться спать, – буркнул Гарри. – Ты растопил камин в спальне?

– Хозяин не приказывал этого сделать, – с нескрываемым злорадством напомнил Кричер.

– Прекрати прикидываться идиотом, – хмуро сказал Гарри. – Иди и растопи. И еще – помнишь, я показывал тебе чужого филина?

– Кричер помнит.

– Этой птицы нет в гостиной?

Эльф осмотрелся и ответил с заметным облегчением:

– Кричер не видит никакого филина.

– Ага. Прочитай, что написано вот здесь.

Гарри указал домовику на заголовок: «Сказка о Синдбаде-мореходе».

– Хозяин опять хочет посмеяться над Кричером, – злобно проговорил эльф. – Хозяин думает, Кричер не умеет читать? Здесь написано:

 

Такова была третья ночь.

 

Поздно вечером, когда уже стемнело, Кричер явился к Гарри. Гарри видел его всяким: злым, негодующим, испуганным, пожалуй, не видел только счастливым – и искренне озадаченным, как сейчас.

Некоторое время эльф молча смотрел на хозяина, пока Гарри не спросил (довольно грубо), какого лешего ему здесь нужно.

– Кричеру не нужно никакого лешего. В доме и без того хватает всякой дряни. Кричер пришел сказать хозяину, что варево в котле закипело.

– Что? – Гарри был уверен, что ослышался.

– Жидкость в котле закипела и вот-вот перельется через край, – послушно повторил Кричер.

«Вот интересно, что полагается делать со спятившими домовиками?» – подумал Гарри, а вслух произнес:

– Где ты видел котел?

– Если хозяин не помнит, Кричер может показать.

– Ну, показывай, – согласился Гарри.

Кричер привел Гарри в одну из пустующих комнат. В комнате не было окон, однако она оказалась ярко освещена резким, неестественным светом, лишенным источника – как будто каждая пылинка в воздухе светилась подобно луне.

Посреди каморки на разлапистом треножнике помещался серебряный котел величиной с череп горного тролля, его стенки лизало синее магическое пламя, не дающее дыма.

Гарри подошел ближе. В котле булькало зелье, по цвету и консистенции напоминавшее малиновый сироп. Жидкость ничем не пахла и никуда не собиралась выливаться. Это было солидное, исполненное чувства собственного достоинства зелье. Оно выглядело куда более искушенным в магии, чем недоучившийся Гарри Поттер, и не требовало его попечения.

– А что здесь было раньше? – спросил Гарри.

– Чулан, – просветил его Кричер.

– Вот что, Кричер, – сказал Гарри. – В доме есть посторонний. И не надейся, идиот, что он меня прикончит, – добавил Гарри, заметив проблеск надежды на физиономии эльфа, – хотел бы, так давно бы это сделал. Я запечатаю дверь, а ты следи за всем, что происходит в доме, и докладывай мне. Понял?

– Кричер понял. А что делать Кричеру, если он повстречает постороннего? – домовик покосился на котел и опасливо прижал уши.

– Бежать, – коротко ответил Гарри. – Ко мне. И не вздумай сговариваться с ним за моей спиной! А теперь иди на свой чердак.

Домовик растаял в воздухе, Гарри же сбегал за учебником З.О.Т.И. и плодотворно провел полчаса, практикуясь в накладывании защитных чар. Наконец он с удовлетворением заключил, что враг не пройдет, и отправился на боковую. Но стоило ему закрыть глаза, как его заставило подскочить видение разрушенного взрывом дома и собственного искалеченного трупа на развалинах.

– Я же не погасил огонь под котлом!

Через две минуты Гарри очутился перед дверью, которую недавно запирал с таким прилежанием, схватился за ручку, дернул дверь на себя – и впечатался в противоположную стену коридора.

– Аккуратней, молодой человек, не в сарае, – неприветливо пробурчал портрет прыщавого парня в завитом парике и брыжах.

– Ох, – согласился Гарри, неуклюже поднимаясь с пола и потирая ушибленный локоть.

Чары работали превосходно.

«Напрасно Снейп отказывал мне в магических талантах», подумал Гарри со смесью гордости и досады на то, какое неподходящее время эти таланты выбрали, чтобы проявиться.

– Finite incantatem! – Гарри поразмыслил и добавил.– Allohomora.

Дверь имела вид ханжески-неприступный, как будто поклялась хранить вечную добродетель и не открываться никогда и ни перед кем.

– Ладно, – Гарри почесал палочкой в затылке. – Попробуем вот так…

Он попробовал вот так. А потом вот эдак. А потом уламывал дубовую девственницу всеми известными ему способами, а также способами, изобретенными только что, пока не понял, что не сумеет пробиться в им самим же зачарованную крепость. Тогда Гарри набрал воздуха в грудь и выразил свои гнев и отчаяние в одном протяжном вопле:

– Кричер!!!

Эльф появился незамедлительно.

– Посторонних в доме не видел! – доложил он, моргая заспанными глазами, и тут же добавил, испугавшись, что становится чересчур покладистым: – Что нужно от Кричера противному, надоедливому хозяину?

– Войди в эту комнату и погаси огонь под котлом, – Гарри слишком утомился, чтобы обращать внимание на привычные дерзости. – Да нет, не так. Просто появись там. Я… я не хочу снимать защитные чары с двери.

Кричер со вздохом исчез, а через секунду появился снова, рыдая и вопя, держа на весу обожженные лапки. Сажа сыпалась с него хлопьями, а шерсть на ушах тлела.

– Хозяин хочет смерти Кричера! – взвизгнул он, и Гарри понял, что миссия домовика не увенчалась успехом.

– Черт возьми, – сказал Гарри с чувством. – Надеюсь, этот котел не взорвется. Ладно, иди, уродец неуклюжий. Никакого от тебя проку. Сильно обжегся?

Кричер демонстративно всхлипнул.

– Да иди, иди уже, – Гарри почувствовал себя виноватым. – Кашу утром можешь не варить, – великодушно разрешил он.

– А котел? Кричер не хочет, чтобы дом взорвался!

– Я и сам этого не хочу. Придумаю что-нибудь.

– А что придумает хозяин? – недоверчиво спросил Кричер.

– Не твоего ума дела! – взорвался Гарри. – Отправляйся на чердак и сиди там тихо, как мышь.

«Может, не зря Малфой лупил своих эльфов тростью? Только и смотрят, как бы напакостить хозяевам!» – подумал Гарри, и тут же оглянулся, как будто Гермиона могла оказаться поблизости и подслушать эту крамольную мысль.

Кричер сомневался не напрасно. Совладать с дверью Гарри не удалось, и в спальню он отправился, уповая единственно на собственную везучесть. Однако заснуть он не смог, предположения о таинственном госте, сумевшем пробраться в столь хорошо защищенный дом, и о цели, с которой он это сделал, вращались в мозгу огненными колесами. Наконец, смирившись со своей бессонной участью, он сел в постели и зажег ночник. Где-то за стенами особняка свирепствовала стужа, а здесь, в спальне стояла глубокая, зимняя тишина, и огонь вкусно облизывал черные леденцы головешек; блаженное чувство покоя внезапно снизошло на Гарри, и равнодушие к судьбам мира и к своему собственному будущему охватило его.

– А, будь что будет, – расслабленно потянувшись, он протянул руку за книгой, нисколько не сомневаясь, что в ней Шахерезада будет рассказывать свои истории отнюдь не Шахрияру.

И филину, который топтался на подоконнике – а оконная рама была плотно затворена – он ничуть не удивился.

– Привет, гость дорогой.

Птица точно поняла его слова и тотчас перелетела на спинку кровати, устроившись в изголовье, легко скользнув по лицу Гарри краешками маховых перьев.

– Сама ненавязчивость, – усмехнулся Гарри. – Может, ты и читать умеешь? Не удивлюсь, если да – Кричер же умеет.

Филин презрительно гукнул и заглянул Гарри через плечо.

И снова буквы проявились на пергаменте, и заиграли краски, расцвечивая рисунок, выполненный неведомым искусником, и Гарри прочел:

 

 

Продолжение ПОВЕСТИ О СТРАННОМ ПОДАРКЕ

 

– Вы ведете себя так, словно мир вам уже принадлежит! – бушевал Волдеморт; приближенные сгибались под его ураганным гневом, словно ивовые заросли. – Мы еще далеки от победы, и в этом ваша вина: даже я не могу всего сделать один! Вы должны забыть о себе, вы обязаны привести на трон вашего господина! Питер, я вижу, ты недостаточно внимателен к моим словам, и если ты немедленно не объяснишь, что отвлекает твои мысли, то горько пожалеешь о своей рассеянности.

– Простите, мой Лорд, – Петтигрю, делавший вид, что внимательно слушает (великое искусство – спать с открытыми глазами), немедленно принял униженную позу. – Я… мне…

Он огляделся в отчаянной попытке изобрести убедительную отговорку. Когда взгляд его остановился на Шахерезаде, он поспешно проговорил:

– Я вспомнил о той сказке, которую эта… африта рассказывала нам в последний раз, и…

На этом фантазия Петтигрю иссякла, но, к счастью для него, внимание Темного Лорда уже переместилось на другой объект.

– Ах, – прошипел Волдеморт. – мой подарок! И вправду, я позабыл о тебе, Шахерезада.

Африта склонила голову, притворная покорность и неподдельное безразличие, смешавшись, придавали ее лицу выражение такого божественного спокойствия, что даже ее раздражительный господин начал успокаиваться.

– О, великолепнейший, царь среди магов, – проворковала она, – у тебя столько дел, столько забот, разве есть у тебя время вспомнить о недостойной твоей рабе?

– Одна из этих забот, дражайшая Шахерезада, была непосредственно связана с тобой, точнее, с тем твоим рассказом, который заставил задуматься Петтигрю. Ты и вправду колдунья, раз в пустой голове Питера от твоей истории проскочила какая-то искра!

Волдеморт рассмеялся. Петтигрю принужденно оскалился, косясь на Шахерезаду с ненавистью.

– Но, разумеется, ты опять солгала, – добавил Темный Лорд, внезапно становясь серьезным. – Предмет, о котором ты вела речь, находится в моих руках. Поостерегись впредь рассказывать о вещах, в коих ничего не смыслишь, африта.

– Драгоценный повелитель, я охотно повинуюсь твоим мудрым и справедливым требованиям. Вижу я, о царь времени, что тебя утомили философские притчи, и потому рассказ, который ты услышишь сейчас, будет всего лишь забавен и не потребует размышлений.

– Размышления мне не в тягость, – проворчал Волдеморт, – уж не путаешь ли ты меня с Хвостом или с Беллой?

– Я не вижу здесь твоей наложницы, о господин, – заметила Шахерезада.

Человек, стоявший рядом с Петтигрю, невольно вздрогнул.

– Что такое, Рудольф? – Волдеморт показал в улыбке острые зубы. – Волнуешься за честь своей супруги? Ты ошибаешься, Шахерезада, Белла мне не наложница, а всего лишь слуга, но я доверяю ей более, чем прочим; ее исполнительность почти искупает недостаток сообразительности. Ты была права, слугам не следует много думать. Я отправил ее с небольшим поручением. Впрочем, тебя это не касается. Рассказывай свою сказку, Шахерезада, и, пожалуй, я соглашусь с тобой – с меня довольно философских притч.

– О, мой повелитель, пусть моя повесть рассеет тучи, омрачающее твое чело, – Шахерезада хлопнула в ладони и на полу появилась бархатная подушка с золотыми кистями, на которую африта проворно уселась, поджав под себя ноги, так что звякнули золотые браслеты на лодыжках. – Слушай же, драгоценнейший владыка!

 

Здесь следует 

РАССКАЗ О НЕПОБЕДИМОМ РАКШАСЕ

 

Рефери подал команду, и на ярко освещенный ринг выпустили бойцов. Толпа с энтузиазмом взревела. Джордж вытянул шею, пытаясь разглядеть из-за своего столика, как, выдерживая безопасную дистанцию, оценивая друг друга, кружат по рингу соперники, но увидел лишь огненную макушку брата.

Зычный голос рефери без всякого Соноруса перекрыл крики болельщиков:

– В красном углу – Пульчинелла, владельцы – братья Уизли. Сорок три победы!

– ОООО!!!

– В серебряном углу – Ракшас, владелец пожелал остаться неизвестным. Новичок.

– УУУУ!!!

– Поединок ведется без раундов и перерывов!

Крохотная пауза:

– Бой насмерть!

Толпа зарычала, как венгерская хвосторога, пикирующая на добычу, и бокал в руке Джорджа мелко задребезжал.

– Пульчи, вперед! Сделай этого ублюдка! – крикнул Джордж.

Блондинка рядом захихикала и наклонилась так, что бюст ее почти вывалился в тарелку.

«Кушать подано», – с усмешкой подумал Джордж; впрочем, прелести спутницы, имя которой он никак не мог запомнить, сейчас волновали его меньше всего: противники на ринге, угрожающе шевеля жвалами, выпрямив волосатые ноги, как ходули, двинулись друг на друга.

– Твой тот, что побольше? – прочирикала блондинка высоким голоском.

Джордж невнимательно кивнул.

Пульчинелла как раз пытался отрывать третью слева ногу своему сопернику, тот впился жвалами ему в яйцевидное мохнатое брюхо, выпучив от усилия глазки.

– У, какие мерзкие! – проверещала девица. – Пойдем отсюда, милый. Ну же, ты обещал, что угостишь меня шампанским, а тут только это гадкое пиво! И воняет тухлой рыбой…

– Сейчас, дорогая, – отстраненно сказал Джордж. – Сейчас пойдем. На вот, съешь пока пастилку.

Блондинка надулась, но конфетку взяла.

– Черт, – пробормотал Джордж. – О, проклятье!

Он поднялся и стал пробиваться к рингу, расталкивая зрителей, наступая им на ноги, те недовольно расступались. Связываться с братьями Уизли никому не хотелось: их шутки доставляли удовольствие всем, кроме того, над кем подшутили. Растерянное лицо брата без всяких слов подсказало Джорджу, что дела их фаворита плохи.

Новичок выглядел мельче Пульчинеллы, но двигался быстрее; гораздо быстрее, чем любой боец из всех, кого Джорджу приходилось видеть раньше – а повидал их он немало.

– Кто его хозяин? – прошипел Джордж на ухо брату.

– Не знаю, – отмахнулся Фред. – Какая разница?

Бойцы медленно кружили по рингу в па-де-де смерти, низко приседая на пружинистых лапах, хелицеры угрожающе выставлены вперед, псевдопальцы чутко шевелятся, готовые уловить малейшую заминку со стороны врага.

– Все-таки Пульчинелла крупнее, – Фред словно пытался убедить самого себя, – и опыта у него… О!

Зрители рванулись к рингу, едва не затоптав близнецов, и даже карманные воришки позабыли про свою работу. Новичок выкинул невиданный трюк: он высоко подпрыгнул в воздух и, приземлившись прямо перед Пульчинеллой, вонзил хелицеры ему в глаза. Фред с криком рванулся к рингу, Джордж едва успел схватить его за воротник прежде, чем брат напоролся на щит. Люди орали. Пульчинелла лежал на спине, ноги судорожно дергались в агонии.

Джордж отвернулся.

– Пошли, – он волочил брата сквозь толпу к своему столику.

Фред безвольно следовал за ним.

– Сколько ты поставил? – хмуро спросил Джордж.

Фред плюхнулся на жесткий стул и вцепился в бутылку с огневиски.

– Пульчи был фаворитом, – он глотнул прямо из горлышка и взъерошил рыжую шевелюру. Джордж невольно пригладил собственную.

– Сколько?

Фред сказал.

– Придурок, – Джордж отобрал у брата бутылку и допил то, что в ней оставалось. – Мы же договорились!

– Ничего, еще заработаем, – отмахнулся Фред. – Но каков дьяволенок! Видел, как он прыгнул?

– Заработает он! Я же говорил – не трогай кассу!

– Да расслабься ты. Где твоя девица?

Джордж молча указал на здоровенную канарейку, уныло нахохлившуюся на стуле.

– За что ты ее так? – посочувствовал канарейке Фред.

– Много чирикала, – Джордж вздохнул. – Ладно, пошли отсюда.

– Девчонку-то забери.

– Да ну ее к черту. Счет я оплатил, хватит с нее. О, погляди!

К рингу неуклюже пробрался толстяк в зеленой бархатной мантии, остановился, озираясь и вытирая огромным белоснежным платком пот, льющийся с распаренных багровых щек. Жара в зальчике стояла неимоверная, воздух точно раскалился от только что отбушевавших здесь эмоций. Зрители разбредались; те, что ставили на темную лошадку, весело устраивались за столиками, бросали свежевыигранные галлеоны на липкие столешницы и требовали пива или «чего покрепче», усаживали себе на колени смеющихся официанток; проигравшие угрюмо тянулись к выходу. Маленький человечек – хозяин «Головы Дракона» – протянул толстяку стеклянную банку, в которой прыгал и злобился новоявленный чемпион, сказал что-то поздравительное и протянул руку; толстяк пожал ее без особой охоты. Зато мешочек с деньгами (призовым фондом победителю) он принял с энтузиазмом. Джордж с тоской смотрел, как исчезают деньги – его деньги! – под широкой, как парус, мантией счастливого владельца маленького гладиатора.

– А знаешь, кто это? – внезапно спросил Фред.

– Человек, который забрал нашу кассу, – мрачно ответил Джордж.

– Это Гораций Слагхорн.

– Тот самый? – Джордж всматривался в толстяка с новым любопытством. – Так вот чем, оказывается, занимаются на досуге почтенные профессора Хогвартса!

– Профессора Зельеварения, – уточнил Фред. – Они чем только не занимаются. Слизеринцы.

 

Рон, заткнув пальцами уши, чтобы не слышать, как Молли напевает и гремит кастрюлями, пытался вникнуть в рецепт Зелья Отражения. Теперь, когда Гарри не было в школе, он предпочитал проводить выходные дома, совершенствуясь заодно в навыках аппарации, обретенных с таким трудом.

– Кому это надо? – бормотал он. – Горечавка зловидная… в момент наложения заклятия превращаться в двойника своего противника… сумах чермный… когда нужно сражаться, а не фокусы показывать… восемь глаз медянки…

– Что ты там такое ужасное читаешь? Блинчики апельсиновые с карамельной начинкой… не попробовать ли это?

Молли дирижировала оркестром из кастрюль и сковородок, булькающих, скворчащих, издающих дивные ароматы, попутно вчитываясь в большую поваренную книгу – подарок Флер.

– Зелья, мама, – Рон сглотнул слюну. – Готовлюсь к экзаменам.

– А, вот отличный рецепт… но дорогой, – огорченно пробормотала Молли. – Кажется, профессор Слагхорн не очень хорошо к тебе относится?

– Чертов сноб, – оскорблено отозвался Рон. – Мама, зачем мне все это? Я сейчас должен помогать Гарри, который один борется с Темным Лордом, а я сижу здесь и зубрю зелья, как первокурсник!

– С Темным Лордом борется целый отдел авроров, и все Министерство в придачу, – спокойно ответила Молли, – в частности, твой отец. Рон, с чего ты взял, что Гарри должен справиться с Тем-Кого-Нельзя-Называть в одиночку? И почему сам Гарри так решил?

– Как же? – пришел в недоумение Рон. – А пророчество?

– Пророчество? Да, конечно. Оно пришлось как нельзя более кстати, не так ли? – Молли вздохнула. – Знаешь, Рон, мне никогда не нравилась привычка Альбуса втягивать своих подопечных во взрослые игры. Думаю, ты считаешь меня старой клушей, Рон – нет, не оправдывайся, считаешь, – но за Альбусом всегда это водилось: он выбирает способного подростка, разжигает в нем тщеславие и использует в своих целях. О, разумеется, он считает… считал это оправданным, и он выбирал действительно талантливых мальчиков, но мне это всегда казалось жестоким. Кажется, судьба Северуса Снейпа должна была послужить для вас с Гарри предупреждением.

– Снейпа? – Рон скрипнул зубами. – Да как этого убийцу земля носит?!

– Верно, меня это прямо как громом поразило, – Молли взмахнула палочкой, кастрюля с супом плавно перелетела на стол. – Мне Северус скорее нравился, хотя и казалось все время, будто что-то в нем не так.

– Да в нем все не так!

Рон с изумлением наблюдал за матерью, с видом пифии сжимающей в руках пучок петрушки.

– Не могу этого объяснить, Рон, но, когда я ним говорила, и он на меня смотрел этими своими чернущими глазами, мне казалось, что все нормально, и я его сто лет знаю, и можно ему доверять; но когда я задумывалась о Северусе в его отсутствие, меня постоянно преследовало ощущение фальши. Какой-то он был ненастоящий… Ох, не могу я этого объяснить!

– Мама, – взмолился Рон, – давай не будем говорить о Снейпе, ладно? А то я что-нибудь сделаю. Брошу все и прямо сейчас отправлюсь к Гарри. Если хочешь знать, это предательство, сидеть тут в безопасности, в то время как мой лучший друг рискует жизнью. И вообще, думаешь, мне понадобятся Зелья, если Темный Лорд победит?

– Перестань, Рон, – Молли мгновенно забыла про Снейпа. – Мы с папой знаем, что для тебя хорошо.

– Привет, мамуля! – два голоса прозвучали в унисон.

Молли подпрыгнула и уронила свою петрушку.

– Ох, мальчики, как можно так меня пугать! Наконец-то выбрали время повидаться, – прибавила она укоризненно. – Ну, Фред, ты мне все волосы растрепал!

– Мы просто рады тебя видеть, мамуля, – объяснил Джордж. – У, как вкусно пахнет!

Молли засуетилась, накрывая на стол. Близнецы переглянулись и, поставив по табуретке по обе стороны от Рона, дружно на них приземлились.

– Все учишься? – вкрадчиво начал Джордж.

– Ну, – осторожно подтвердил Рон.

– Зелья, небось? – продолжил Фред.

– Ну, – согласился Рон.

– Рад, что от Снейпа избавился?

– Ну, – Рон и с этим спорить не стал.

Близнецы снова переглянулись.

– Говорят, у тебя нелады со Слагхорном? – перешел в атаку Джордж.

– Кто говорит? – немедленно ощетинился Рон.

– Джинни.

– Пусть своими делами занимается, – отрезал Рон. – Тоже мне, Венера на метле. И что Гарри в ней нашел?

– Бездну нашего фамильного обаяния, – осклабился Фред. – Значит, Слагхорн тебя недолюбливает?

– Он меня игнорирует. Понятно? Иг-но-ри-ру-ет. Это Снейп меня недолюбливал, а Слагхорн попросту не заметит, даже если я сдохну прямо сейчас.

– Что? Что такое? – всполошилась Молли.

– Ничего, мама, – хором ответили все трое, а Джордж прибавил:

– Пульчинелла у нас сдох.

– Ваш мерзкий паук? – обрадовался Рон.

– Наш лучший гладиатор, – поправил его Джордж. – Наш драгоценный фаворит… погиб в бою. А знаешь, кто был его соперником?

– Кто? – Рон окончательно перестал понимать, чего хотят от него братья.

– Некий Ракшас.

– Непобедимый Ракшас.

– Тогда он был новичком, а теперь за ним восемнадцать побед.

– Владелец – Гораций Слагхорн.

– Ничего себе! – поразился Рон.

– Вот именно так мы и сказали, – Фред горестно потупился. – Нехорошо это, когда уважаемый преподаватель Хогвартса…

– Обязанный подавать пример добропорядочности своим подопечным, – вставил Джордж.

– …вот именно… наживается на столь малопочтенном занятии, как паучьи бои. Больше тебе скажу, ходят упорные слухи, что Слагхорн отпаивает своего бойца каким-то зельем, а это уже нечестная игра.

– А что, этих ваших тварей на допинг не проверяют?

– Проверяют, как же, – Молли вышла из кухни. Джордж пролевитировал к себе блюдо с пирожками, придирчиво выбрал самый поджаристый и надкусил. – Этот человек – Мастер Зелий, Рон, так что же, трудно ему сварить такое, которое не смогут обнаружить эксперты по допингу? А ведь владельцы гладиаторов теряют большие деньги. Не говоря уже о том, какие моральные страдания они переживают, глядя, как погибают их питомцы от лап этого маленького убийцы.

– Это вы о себе, что ли? – Рон ухмыльнулся. – Что, Фред, спустил все денежки на тотализаторе?

– Он такой умный, правда, Фред? – задумчиво сказал Джордж.

– Интересно, почему он не богатый, Джордж? – отозвался Фред.

– Вам чего от меня надо? – занервничал Рон. – Что вы ко мне привязались? Пойду я, мне к занятиям надо готовиться.

– Погоди, Рон, погоди, – Джордж поймал брата за рукав и усадил его на место. – Вот скажи мне, Слагхорн тебя унижает, в грош тебя не ставит, а ты все терпишь… ты мужик или кто?

Страшное подозрение забрезжило в мозгу Рона.

– Вы что, хотите, чтобы я сделал что-то с пауком Слагхорна?!

– Ловишь на лету! – восхитился Фред.

– Нет.

– Никто не узнает.

– Нет!

– Не хочешь помочь братьям?

– Вы с ума сошли! – зашипел Рон, подскакивая на месте, как крышка на закипевшем чайнике. – Просто рехнулись! Как, по-вашему, я это сделаю?

– Но в принципе, ты не против? – осведомился Джордж.

– В принципе, нет, – осторожно ответил Рон.

– Отлично, – Фред хлопнул его по плечу. – Тебе и делать ничего не придется… почти. Не думай, что мы пытаемся заставить тебя уничтожить паука «Авадой». Вот, возьми.

Фред протянул маленькую коробочку, внутри которой что-то шелестело. Рон поднес коробочку к уху и вопросительно взглянул на братьев.

– Не открывай, там муха, – предупредил Джордж. – Напросишься под каким-нибудь предлогом в комнаты Слагхорна, узнаешь, где он держит банку с Ракшасом – не думаю, что он ее прячет – и выпустишь муху туда. Все.

Рон нерешительно поскреб пальцем по коробке.

– А что я с этого буду иметь?

– Моральное удовлетворение.

– Пф! – Рон презрительно скривился.

– Десять процентов с первого выигрыша, – предложил Джордж.

– Другой разговор! – Рон спрятал коробочку в карман, и как раз вовремя: Молли вернулась на кухню.

– Ну, мальчики, за стол, – весело пригласила она и с любовью оглядела сыновей. – Что бы вам почаще приходить на обед?

– Обязательно, мама, – откликнулся Фред. – Мы теперь часто будем приходить.

«Во что это я впутался? – Рон почесал за ухом. – Ну, все равно. Не выгонят же меня за это, даже если и поймают. А если выгонят – тем лучше!»

 

Рон бросил стопку курсовых на стол Слагхорна и огляделся. Комната была тесно заставлена мебелью, и Рон чувствовал, что начинает задыхаться – то ли от духоты, то ли от волнения.

– Ну, где же ты? – пробормотал он.

Следовало торопиться, Слагхорн мог появиться в любую минуту. Еще повезло, что Гермиона задержала его в коридоре каким-то вопросом, и Рону удалось остаться в комнате одному.

Кровать под балдахином, пухлое кресло, поставец с напитками, еще кресло – сколько же здесь всего! Рон метнулся к длинному стеллажу, заставленному книгами и какими-то безделушками.

– Вот оно!

Слагхорн и вправду не прятал своего чемпиона.

Просторный террариум, декорированный зеленью, красовался на почетном месте; между двумя толстыми ветками крохотного корявого деревца была натянута искусно сотканная паутина, а в ее центре темнело пятно – Непобедимый Ракшас отдыхал. Песок под тенетами был усыпан высосанными досуха насекомыми. Рона затошнило.

– Вовсе он не маленький, – с отвращением сказал он. – Здоровый, как фестрал. Эй, ты!

Он постучал пальцем по стеклу.

Паук открыл красные глазки и принялся расправлять волосатые лапы.

– Гляди, чего я тебе принес!

Рон достал коробочку, открыл ее и уже собирался приподнять крышку террариума и выпустить туда роковую муху, как Ракшас внезапно собрался в упругий комок и прыгнул на стенку, прижав к стеклу толстое брюхо и поводя педипальцами прямо перед глазами Рона.

Рон отпрянул с воплем ужаса, споткнулся о скамеечку для ног и с грохотом рухнул на пол. Коробочка вылетела из его рук, освобожденная муха, радостно жужжа, устремилась к потолку.

– Что случилось?

Гораций Слагхорн остановился на пороге, с недоумением рассматривая растянувшегося на полу Рона выпуклыми, как две крыжовины, глазами. Гермиона выглядывала из-за его плеча.

– Ммм… – промямлил Рон, – муха. Летает. Я хотел ее поймать.

Муха села прямо на террариум и принялась беззаботно ползать по стеклу. Ракшас возбужденно заметался по своему дворцу-узилищу, нетерпеливо засучил лапами. Жвала его сжимались и разжимались при виде добычи, такой близкой и такой недоступной.

– Ты так не любишь насекомых? – Слагхорн неторопливо достал палочку.

– Не люблю, – уныло признался Рон, поднимаясь и украдкой заталкивая коробочку в карман.

– Может, поймать ее и отдать вашему пауку? – предложил он с надеждой.

Слагхорн подумал и покачал головой, на лысине заиграли блики.

– Нет. Вдруг она больна чем-нибудь? Мы с Ракши не можем рисковать… кстати, вы еще не видели моего Ракшаса?

– Нет, – хором ответили Рон и Гермиона.

– Отличный экземпляр, просто отличный… нет, Ракши, мы с тобой не будем кушать эту гадкую муху.

Ракши возмущенно запрыгал, пытаясь достать запретное лакомство. Зеленая вспышка – и мухи не стало. Рон и паук испустили мысленный стон разочарования.

– Я положил курсовые на стол, профессор, – подавленно сказал Рон. – Я вам больше не нужен?

– Э? Нет, мальчик мой, можешь идти.

– Я тоже пойду, сэр, – сказала вдруг Гермиона.

– Вот как, мисс Грейнджер? – Слагхорн наклонился к самому стеклу, выпятив толстую, как подушка, корму, и сделал «козу» своему многоногому любимцу. – У, мой славный… сейчас будем кушать. Уверены, что не хотите чего-нибудь выпить, мисс Грейнджер?

– Нет, профессор, – вежливо отказалась Гермиона.

– Миленькая подвесочка, – сказал Рон, когда они вышли в коридор. – Это бирюза? Кто подарил?

– Ты ее не знаешь. Что ты задумал, Рон? – сурово вопросила Гермиона.

– Ты о чем? – Рон сделал невинное лицо.

– Что это за фокусы с мухой?

– Я ничего не задумал, Гермиона. Просто хотел поймать муху и скормить ее этому парню в банке.

– Правда?

– Конечно.

– Рон Уизли, если я узнаю, что ты мне врешь…

– Да не вру я, не вру. Слушай, Гермиона, а что ты думаешь насчет практического применения Зелья Отражения?

«Обожаю умных женщин, – думал Рон, в то время как Гермиона увлеченно объясняла ему, какая это полезная штука – Зелье Отражения. – Разве удалось бы мне отвлечь, скажем, Лаванду таким вопросом? Черта с два. Вцепилась бы в меня, как клещ, и не отстала, пока не выпытала бы всю правду. Слава Мерлину, Гермиона не такая. Но вот что скажут Фред и Джордж?»

 

– Молодчина, Рон, отлично справился, – Фред нервно бегал по тесной спальне, ловко огибая мебель и разбросанные повсюду вещи.

– Слагхорн тебя ни в чем не заподозрил? – Джордж задумчиво чертил какие-то схемы на форзаце Ронова учебника по Трансфигурации.

– Кажется, нет… оставь книгу в покое… а вот Гермиона вроде догадалась, что это я выпустил муху.

– Это не страшно, – Джордж кивнул и бросил учебник на кровать.

– Страшно то, – Фред остановился перед Роном, уперев руки в бока, – что в воскресенье бой, и мы собираемся выставить нашего нового гладиатора.

– Ну и выставь! – огрызнулся Рон. – Если он и сдохнет, мало, что ли, на свете пауков?

– Немало, – Джордж вздохнул. – Но пауки этой разновидности довольно дороги. Кроме того, мы уже сделали на него ставку.

– Так он обойдется вам еще дороже, – против воли Рон ухмыльнулся.

– Единственный наш шанс – повторить попытку, – Фред уселся верхом на стул, облокотился о спинку и устремил на младшего брата гипнотический взгляд. – Рон, сегодня вторник. Время еще есть. Ты ведь не бросишь нас в самый ответственный момент?

– Гарри не пришел бы в восторг, узнав, как вы распоряжаетесь его вложениями, – Рону жутко хотелось оставить братьев с их бедой наедине.

– Во-первых, мы не трогаем основной капитал, – рассудительно сказал Джордж. – Во-вторых, пока не появился Ракшас, наши ставки возвращались к нам в троекратном размере. В-третьих…

– В-третьих, ты становишься таким же занудой, как твоя подружка Грейнджер, – заметил Фред.

– Вот Гермиону не трогай! И вообще, мне надоели ваши подначки. Это я – зануда?! Это вы – пара…

– Девочки, не ссорьтесь! – повысил голос Джордж. – Рон, получишь свои десять процентов, купишь Гермионе что-нибудь славное. Девушки любят подарки.

– Даже заучки, – вставил Фред.

– Заткнись, Фред. Рон, я скажу тебе, что надо делать, только согласись.

– Сначала скажи, может, и соглашусь.

– Ладно. На этот раз не будем изощряться: уничтожишь паука «Авадой», выкинешь трупик и приоткроешь крышку террариума, как будто Ракшас сбежал сам. Все просто и ясно.

Рону предложенный план таковым не показался.

– Слагхорн меня раскусит.

– Послушай, братец, не надо так трястись.

– Перестань меня подначивать, Фред. Мне не пять лет, на «слабо» меня не возьмешь.

– Перестань его подначивать, Фред. Он взрослый парень. Вылитый Перси.

Это был удар ниже пояса. С Рона можно было лепить статую Молодого Человека в Муках Сомнения.

– Десять процентов, – напомнил Джордж; интонации змия-искусителя придавали какое-то очарование его убогим аргументам. – Можно не клянчить деньги на пиво у родителей.

– Месть, – Фред бросил еще один камешек на чашу весов. – Всякий раз, когда Слагхорн будет смотреть сквозь тебя, или приглашать Гермиону на заседание клуба без тебя, или…

– Хорошо! – выкрикнул Рон и добавил тоном ниже. – Хорошо. Я согласен.

 

Обычно полагают, что школьные годы – пора счастливая, однако, взглянув на Рона Уизли, вы бы поняли, что он так не считает.

– Пароль! – потребовал портрет над дверью.

– Большой куш, – пропыхтел Рон, погибая под тяжестью коробки с ингредиентами для зелий.

– Проходи, – милостиво разрешил портрет.

– Жарища здесь, – Рон, ворча, водрузил свою ношу на письменный стол и вытер пот с истомленного чела. – Надо бы Слагхорну переселиться в теплицы профессора Спраут.

Образ Горация Слагхорна, сидящего на грядке подобно тыкве-переростку, придал Рону храбрости.

– Ну, Непобедимый, где ты? Вызываю тебя на дуэль!

Рон вальяжной походкой направился к террариуму. К его удивлению, крышка оказалась сдвинута. Рон заглянул внутрь, надеясь, что Ракшас уже сделал ноги из своего уютного гнезда, и прибегать к убийству не потребуется. Паука не было видно, однако в углу, укрытом широкими пестрыми листьями украшавших террариум растений, шевелилась громадная многоногая тень.

– Lumos, – Рон опустил палочку, освещая темный закут, и тут же отскочил, прижимая ладонь ко рту в попытке сдержать рвотный позыв. Здоровенный паук справлял каннибальскую тризну на останках своего собрата; от несчастного Ракшаса уже осталось не больше половины.

– О, дерьмо, – сказал Рон, хватаясь за живот и радуясь, что не успел пообедать. – Дерьмо, дерьмо!

Потревоженный каннибал повернулся, и Рону показалось, что в блестящих глазках тлеет злобный разум. Неторопливо стряхнув с себя остатки своей ужасной трапезы, паук помедлил, как бы размышляя, и вдруг взбежал по стенке террариума и выметнулся в щель.

Рон отскочил, не помня себя, и отчаянно ткнул палочкой в сторону твари, та сделала ловкий пируэт, уклонившись от «Авады», и зигзагами помчалась по дверному косяку.

– Не уйдешь! – азартно заорал Рон. – Ступе…

– …фай, – закончил он упавшим голосом: через порог величественно, как старый морж, выползающий на лежбище, перевалил хозяин кабинета. Оглоушенный паук свалился на его обширное чрево и, зацепившись за цепочку для часов, закачался гигантским брелоком. Слагхорн взял страшилище за ножку, осмотрел и перевел взгляд на Рона. Ситуация недвусмысленно требовала прояснения.

– Что тут происходит? – выпуклый лоб наморщился, круглые глаза смотрели подозрительно. – Хмф. Интересный экземпляр. Твой?

– Нет, сэр, – Рон посмотрел в глаза профессора открытым, честным взглядом. – Я хотел полюбоваться на вашего Ракшаса и увидел, что террариум открыт, а в нем сидит вот он и… Мне ужасно не хочется вам этого говорить, сэр, но вашего Ракшаса больше нет.

– Нет? – Слагхорн заморгал, кончики серебристых усов затрепетали.

– Сэр, этот негодяй сожрал его! – Рон патетически указал на преступника. – Я хотел отомстить ему за смерть вашего любимца.

– Этот негодяй, – Слагхорн засеменил к террариуму на своих коротеньких ножках, Рон поспешил за ним, – на самом деле негодяйка. Это дама, мой юный друг. О, мой бедный Ракшас! Он был так молод, так неопытен; откуда ему было знать, чем закончится первое в его жизни свидание? Тебе ведь известно, что паучихи частенько съедают своих партнеров после спаривания?

Рон кивнул, стараясь не смотреть на роковую красавицу, по-прежнему болтавшуюся в воздухе – Слагхорн не выпускал ее из рук.

– О! – Слагхорн наклонился, заглядывая в террариум.

– О! – повторил он еще более горестно. – Я сам виноват. Я недостаточно плотно закрыл крышку во время утреннего кормления. Ракши бы никогда от меня не сбежал, он был очень ко мне привязан!

Слагхорн вынул свободной рукой шелковый платок размером с банное полотенце и утер слезящиеся глазки.

– Какая утрата!

– Вероятно, вам будет очень его не хватать? – посочувствовал Рон. – Говорят, он был непобедим.

– Что? Кто тебе сказал? – вскинулся Слагхорн. – Ах да. Твои братья. Я и забыл. Ты тоже увлекаешься боями?

– Нет, – добродетельно открестился Рон. – Я этого не одобряю.

– Эээ… похвально, – Слагхорн выглядел несколько смущенным. – Молодым людям не следует увлекаться азартными играми. Вот старики вроде меня – дело другое; развлечения иного рода нам уже недоступны.

Тут он опустил плечи, придавая себе вид раздавленного жизнью инвалида.

– Что нам остается? Только искать утешения в таких вот невинных забавах.

– Я слышал, такие забавы приносят недурную прибыль, – заметил Рон.

– Я никогда об этом не задумывался. Так, ставлю мелочишку, – Слагхорн приятно улыбнулся. – Что ж, друг мой, спасибо, что пытался помочь моему бедному Ракши. И за то, что поймал для меня эту особу. Точнее, особь. Не представляю, откуда она взялась. Для наших широт этот вид пауков не является эндемичным, и я ни разу не видел их разгуливающими на свободе.

Слагхорн внимательно изучил паучиху, потом еще раз осмотрел останки Ракшаса. Внезапно он закрыл лицо рукой, живот его заколыхался, словно студень, а из груди вырвался какой-то нечленораздельный звук; Рон подумал было, что профессор зарыдал, но звук тут же превратился в отчетливое «хе-хе-хе».

– Не ожидал, не ожидал, – проговорил Слагхорн сквозь смех. – Вот так сюрприз!

– Простите?

– Нет, нет, мой мальчик, все в порядке. Ты даже не представляешь, насколько удачно ты поохотился! Эта дама отлично заменит Ракшаса. Она будет воистину непобедима!

«Фред и Джордж меня убьют», – мрачно подумал Рон.

Слагхорн бережно опустил паучиху в террариум, коснулся ее палочкой. Паучиха заболтала ногами в воздухе, перевернулась, приходя в себя.

– Мне всегда было любопытно, какие последствия повлечет применение этого заклинания к… определенному виду животных, – улыбающееся лицо Слагхорна походило на закатное недоброе солнце. – Obliviate!

Паучиха вздрогнула и присела.

– Зачем это? – не понял Рон.

– Чтобы быстрее привыкла к месту, – Слагхорн поскреб лысину. – А тебе не пора делать домашние задания?

– Эээ… Да, профессор. До свидания, профессор, – Рон попятился к дверям.

За порогом он остановился, прислушиваясь.

– Ну, что ты думаешь об этом проворном молодом человеке, милочка? По-моему, он изрядный плут, моя дорогая Беллатрикс – ты не возражаешь, что я зову тебя так запросто?

– И вправду похожа, – заметил Рон. – Но вот что скажут Фред и Джордж?

 

– У меня две новости, – начал Рон.

– Одна плохая, другая хорошая, – угадал Джордж.

– Ракшас жив-здоров, набирает вес, – не угадал Фред.

– Хорошая новость в том, что Ракшаса больше нет, – торжественно объявил Рон. – Его съели.

– Ну, Рон, это слишком, – растрогался Фред. – Можно было обойтись и без таких подвигов. И каков он был на вкус?

– Смешно, – проворчал Рон. – Давно я так не смеялся. Ракшаса съела паучиха.

– Что?

– Не что, а кто: паучиха; здоровое страшилище, чуть поменьше светлой памяти Арагога, и прыткая, как капля ртути. Вот она-то и есть моя плохая новость.

 

– В красном углу – Мохаммед Али, владельцы – братья Уизли. Двенадцать побед!

– ОООО!!!

– В серебряном углу – Беллатрикс, владелец пожелал остаться неизвестным. Новичок.

– УУУУ!!!

Паучиха беспокойно осмотрела ринг и море лиц вокруг него, потом – противника. Непорядок, подсказывал ей некий инстинкт, все это неправильно. Ее вообще не должно быть здесь, на этом ринге. Но где было ее место? Может быть там, среди громадных существ, двигающихся вокруг освещенного пятачка, на котором находились она и ее соперник?

Противник пошел в атаку. Это был паук, превосходивший ее размерами и силой, но ни величина его, ни свирепый вид не напугали паучиху; напротив, все сомнения, все смутные ощущения смыла волна ярости, превратившая ее в дьяволицу. Перед ней было живое существо, которое можно убить. А в чем еще могло состоять ее предназначение, как не в том, чтобы убивать?

Мохаммед Али поднялся слишком высоко на своих мощных лапах, паучиха поднырнула под него и вонзила хелицеры в беззащитное брюшко. Неслышимый человеческому уху вопль потряс тело ее противника, и паучиха содрогнулась от наслаждения. Исчезло все, осталось только чистое торжество, только упоение выигранным боем: в этот момент она была НЕПОБЕДИМА!

 

На этом заканчивается рассказ о Непобедимом Ракшасе.

 

– Полагаю, Шахерезада, теперь ты скажешь, что это была история о том, как опасно пускаться в любовные приключения с прекрасными незнакомками?

Волдеморт осклабился. Шахерезада потупила глазки с притворной скромностью, но ямочки на щеках свидетельствовала о том, что она разделяет веселье своего господина.

– Да, позабавился я изрядно, – признал Волдеморт, – впрочем, затягивать шутку не стоит. Питер!

– Я здесь, мой Лорд!

– Ты всегда здесь… даже подозрительно. Нет, не падай в обморок. Ты мне еще нужен. Возьми с собой несколько человек, на твое усмотрение. Отправишься в бар «Голова Дракона» в Лютном переулке и дождешься там профессора Горация Слагхорна. Приведешь его ко мне. Кажется, Гораций решил, что я забыл про него, но я никогда ничего не забываю. И смотри, чтобы паука, которого он принесет с собой, никто не раздавил.

Петтигрю с энтузиазмом закивал.

– Но насколько эта история правдива? – Волдеморт потер лоб. – Ты утверждала, что все истории целиком плод твоей фантазии; станешь ли ты утверждать, что и этот рассказ вымышлен? О нет, не говори ничего! Я уже вижу, что ты опять собираешься запутать меня в тенетах своих недомолвок, а потому молчи и ступай в кувшин.

Темный Лорд молча наблюдал, как африта изогнулась в изящном поклоне, как фигура ее делалась прозрачной по мере развоплощения, а когда струйка дыма втянулась в кувшин, промолвил:

– Но если я обнаружу, что на этот раз африта не лгала, как мне надлежит отнестись к предыдущим рассказам? Я убедился, что все предметы на месте (тут Темный Лорд бросил грозный взгляд на Петтигрю, внимающего ему с полуоткрытым ртом), но все же… Все же…

 

Такова была четвертая ночь.

 

– Бедный Слагхорн, – Гарри вздохнул. – Никогда ему больше не есть засахаренных ананасов!

– Отрадно видеть твою озабоченность судьбой наставника, но Гораций вне опасности, уверяю тебя.

– Добрый вечер, – Гарри уже привык к внезапным появлениям Дамблдора и спокойно приветствовал своего бывшего директора. – Значит, Слагхорна предупредят?

– Да, а Беллатрикс Лестранж сегодня же вернется к своему повелителю. Правда, два последних дня будут стерты из ее памяти, но Темному Лорду она скажет иное.

– Для чего Шахерезада его дразнит? – Гарри никак не мог понять, зачем предупреждать противника обо всех действиях, против него предпринимаемых.

– Чтобы он был готов поверить в последнюю историю африты; если б Темный Лорд не сомневался, что сказки Шахерезады – только сказки, это сделалось бы невозможным.

– Так она тоже действует по плану? – недоверчиво спросил Гарри.

– Большую часть времени – да. Впрочем, иногда мотивы ее поступков мне неясны. Например, эта выходка с предсказаниями Ашимы определенно была лишней, – признался Дамблдор. – Как я уже говорил, африты любят поступать по-своему, и коль скоро человеку нелегко понять, чем руководствуются в своих действиях его сородичи, как ему угадать, что происходит в нечеловеческом сознании эфирного духа?

– Кажется, в этом доме тоже завелся дух, – заметил Гарри. – Вот уж загадка так загадка!

Гарри вкратце рассказал о таинственном котле, а также – не без смущения – о том, как воспользовался защитными чарами, и что из этого вышло.

– Ох, Гарри, как же ты неосторожно поступил! – Дамблдор покачал головой. – Смешение твоих чар с теми, что уже присутствовали в комнате, могло привести к последствиям непредсказуемым и ужасным. Но почему он оставил двери незапертыми?

– Он? Так вам известно, кто тут хозяйничает у меня за спиной?

– Разумеется, и я очень рад тому, что он появился, – Дамблдор растроганно вздохнул. – Значит, Северус все же решил выполнить свою часть плана. А ведь он мне больше ничего не должен, но вот – не бросил старика. Видишь, Гарри, как напрасно было твое недоверие! Правда, я не ожидал, что он займется подготовкой всего необходимого прямо в твоем доме, но, если рассудить, места, безопаснее этого, сложно себе представить.

– Снейп прячется здесь, – произнес Гарри, пробуя эти слова на вкус. Вкус оказался настолько мерзким, что его перекосило от отвращения. – Я должен немедленно обыскать дом.

Гарри вскочил и в движении своем задел филина, так что птица едва не села ему на голову. С возмущенным уханьем филин перелетел на привычный насест на гардеробе и принялся оправлять взъерошенные перья на животе, такие мягкие и пушистые, что даже мимолетное их прикосновение заставило Гарри на миг расслабиться, и Дамблдор успел остановить его порыв.

– Не трудись его искать, мальчик мой, убежден – скоро Северус обнаружится сам.

– Это меня и пугает, – Гарри не спешил радоваться. – А какую часть плана он должен исполнить? Директор?

– Положительно, это становится однообразным, – сказал он с досадой, созерцая пустое кресло, – однообразие же всегда меня утомляло, в этом мы с Темным Лордом схожи. Ну хоть ты меня не оставляй, – обратился он к филину. – А, господин председатель?

Филин встряхнулся, склонил круглую голову набок и поставил рожки из перьев торчком, поза его выражала сомнение.

– Я серьезно, – продолжал Гарри. – Погостите у меня, сэр. Я вас приглашаю.

Гарри зажмурился, потом распахнул глаза: филин втянул голову в плечи и, кажется, спал. Приглашение было принято.

 

[ Предыдущая страница ] [ Следующая страница ]

Home ] Мир Толкина ] Гарри Поттер ] Weiss Kreuz ] Всякая всячина ] Галерея ]