IV. ПУСТЬ ОТЫСКАВШИЙ ПЛАЧЕТ

После изнурительной трехдневной скачки, многими фарлонгами отделившей их от Черных Всадников, усталые путешественники добрались, наконец, до бугров, окружавших Дольн природной стеной, которая защищала долину от случайных мародеров, слишком бестолковых или мелковатых, чтобы суметь вскарабкаться по крутым склонам этих всхолмий и вздутий. Впрочем, крепконогие скакуны наших странников преодолели эти препятствия короткими прыжками, от которых замирало в груди сердце, и вскоре Фрито и сопровождающие его лица достигли вершины последней кочки и увидели под собой оранжевые крыши и купола эльфийских ранчо. Пришпорив запыхавшихся жвачных, они галопом помчали вниз по извилистой бревенчатой дороге, что вела к жилищу Орлона.

Стоял уже поздний и серый осенний вечер, когда баранья кавалькада во главе с Гарфинкелем, восседавшем на величавом и курчавом производителе по имени Астенит, въехала в Дольн. Дул злобный ветер, и из угрюмых туч сыпал гранитный град. Когда путешественники осадили, наконец, своих скакунов близ большого барака, на крыльцо его вышел и обратился к ним со словами привета рослый эльф, облаченный в тончайший перкаль и ослепительной белизны белье.

– Добро пожаловать в Последнее По-настоящему Безопасное Убежище к Востоку от Моря, – сказал он. – У нас постоянно работает магазин сувениров. Во всех номерах имеются удобные диваны.

Гарфинкель и рослый эльф обменялись древним приветствием их расы (показали друг другу носы) и поздоровались по-эльфийски.

– А сианон эссо декка ги гавайя, – сказал Гарфинкель, пружинисто соскакивая с барана.

– О тронутовадо сильвантин нитол приято-зритя, – ответил рослый эльф и, повернувшись к Топтуну, добавил: – Я Орлон.

– Артопед из рода Артбалетов, к вашим услугам, – сказал, неуклюже спешиваясь, Топтун.

– А эти? – спросил Орлон, указывая на четверку хобботов, мертвецки спавших на спинах также закемаривших баранов.

– Фрито сотоварищи, хобботы из Шныра, – ответил Топтун.

При звуках своего имени Фрито громко загукал во сне и сверзился с барана, а из-за пазухи у него выпало и подкатилось к ногам Орлона Кольцо. Один из баранов бочком подобрался к Кольцу, лизнул его и тут же обратился в пожарный гидрант.

– Не было печали, – тяжко вздохнул Орлон и, пошатываясь, скрылся за дверью. Гарфинкель последовал за ним, а за Гарфинкелем струйкой потянулись прочие эльфы, чином пониже. Артопед с минуту постоял, прислушиваясь, затем подошел к Сраму, Мопси и Пепси и пробудил их, тыкая пальцем под ребра и нанося боковые в челюсть. Фрито, подняв Кольцо, засунул его обратно в карман.

– Так вот он, значит, какой – Дольн, – сказал Фрито, протирая глаза и с изумлением озирая удивительные эльфийские дома, сооруженные из предварительно напряженного железобатона и армированных кренделей.

– Гляньте-кось, господин Фрито, – сказал Срам, указывая на дорогу. – Эльфов-то сколько, а? Туча-тучей. Ооооо, не иначе, как я еще сплю. Хотел бы я, чтобы старик Губа-не-Дура видел меня сейчас.

– А я бы хотел поскорее сдохнуть, – прохныкал Пепси.

– И я, – присоединился Мопси.

– Пусть добрая фея, что восседает на небесах, исполнит всякое ваше желание, – сказал Срам.

– Где Гельфанд, вот что мне интересно? – с интересом промолвил Фрито.

На крыльце вновь появился Гарфинкель, сунул в зубы цинковый свисточек и извлек из него пискливую, пронзительную и фальшивую ноту, услышав которую, бараны бесцельно побрели кто куда.

– Волшебство, – вздохнул Срам.

– За мной, – сказал Гарфинкель и повел Топтуна с хобботами по узкой грязной тропинке, вившейся среди кустов родоцитронов и высоких осиновых кольев. Шагая по ней, Фрито впивал неуловимые ароматы свежескошенного сена, мешавшиеся с запахами хлорки и горчичников, а издалека до него доносился нежный, надрывающий душу звон губной арфы и обрывки эльфийской песни:

Чижик-пыжик элебетиель слюнива глитиель
Муж обмуна волокита сизигия гнеув
Куда, куда вы, сахарнэ Пенна Ариз Фла масс.

В конце тропы стоял домик, построенный из шлифованного рахат-лукума и окруженный клумбами, на которых густо росли бумажные цветы. Гарфинкель распахнул дверь и жестом показал: заходите. Хобботы оказались в большой комнате, целиком заполнявшей маленький дом. Вдоль стен тянулось множество кроватей, и все они выглядели так, словно на них совсем недавно отдыхали склонные к извращениям кенгуру, а по углам комнаты стояли непарные кресла и столы, облик которых свидетельствовал, что к ним приложили руку эльфийские мастера, – впрочем, и ногу тоже. Середину комнаты занимал большой стол со следами бурной игры в трехколодную канасту и с несколькими чашами, полными муляжных плодов, которые и с пятидесяти метров трудно было принять за настоящие. Плоды эти Мопси и Пепси незамедлительно съели.

– Будьте как дома, – сказал, выходя, Гарфинкель. – Плату за постой принимают в три часа.

Топтун грузно осел в кресло, и кресло с глухим треском сложилось под ним.

Не прошло и пяти минут после ухода Гарфинкеля, как в дверь постучали. Срам с недовольным видом поплелся открывать.

– Пусть лучше ты будешь едой, – бормотал он, – потому что я тебя в любом случае слопаю.

Он рывком распахнул дверь, и перед обществом предстал очередной таинственный незнакомец в длинном сером плаще с капюшоном и в толстых черных очках, с фальшивым резиновым носом, весьма неубедительно свисающим с дужки. Таинственный облик этой темной фигуры дополняли картонные усы, парик из половой тряпки и широченный галстук с намалеванной на нем от руки картинкой, изображающей эльфийскую деву. В левой руке незнакомец, обутый, кстати сказать, в банные шарканцы, держал клюшку для гольфа. Во рту его чадила толстая сигара.

Срам отшатнулся, а Топтун, Мопси, Пепси и Фрито в один голос воскликнули:

– Гельфанд!

Старик, волоча ноги, вступил в комнату и, избавившись от камуфляжа, явил присутствующим знакомый облик целителя-чудотворца и карточного артиста.

– Что ж, это я, – признал Маг, сокрушенно выдергивая из волос застрявшие в них нитки. Затем Гельфанд обошел путешественников, наградив каждого крепким рукопожатием и электрическим шоком, для каковой цели он неизменно таскал с собой миниатюрное разрядное устройство, пряча его в ладони.

– Ну-ну, – повторял Гельфанд, – вот мы и опять оказались вместе.

– Я предпочел бы оказаться в толстой кишке дракона, – сказал Фрито.

– Надеюсь, это еще при тебе? – спросил, уставясь на Фрито, Гельфанд.

– Ты имеешь в виду Кольцо?

– Тише, – громовым голосом потребовал Гельфанд. – Не упоминай о Великом Кольце ни здесь, ни где-либо еще. Если шпионы Сыроеда дознаются, что ты, Фрито Сукинс, гражданин Шныра, владеешь Единым Кольцом, все будет потеряно. А у него везде есть шпионы. Девять Черных Всадников снова рыщут повсюду, и кое-кто уверяет даже, будто встречал на дороге Семь Смертных Грехов, Шесть Знаков «Вход Воспрещен» и Троих В Лодке, считая сюда и собаку. Даже у стен ныне имеются уши, – добавил он, указывая на две огромных ушных раковины, торчавших из-под каминной доски.

– Значит, никаких надежд не осталось? – задохнулся Фрито. – И повсюду нас подстерегает опасность?

– Кто может знать об этом? – ответил Гельфанд, и всем показалось будто некая тень прошла по его лицу.

– Я, впрочем, мог бы кой-что добавить, – добавил он, – но мне показалось, будто некая тень прошла по моему лицу.

И добавив это, он погрузился в показавшееся всем странным молчание.

Фрито заплакал, но Топтун склонился к нему и похлопал его по плечу, успокаивая.

– Не надо бояться, милый хоббот, я всегда буду с тобой, какая бы нам не досталась доля.

– И я тоже, – сказал Срам и заснул.

– И мы, – зевая, сказали Мопси и Пепси.

Но Фрито был безутешен.

Когда хобботы пробудились, оказалось, что Гельфанд с Топтуном куда-то ушли, а сквозь леденцовые окна смутно светит луна. Они уже доели занавески и начали стаскивать с ламп абажуры, но тут явился облаченный в тончайшую марлю Гарфинкель и повел их к уже знакомому хобботам бараку. Обширное это строение было ярко освещено, и летящее из него бругага разгоняло ночную тишь. При приближении хобботов в бараке вдруг замолчали, а затем воздух пронзил печальный звук носовой флейты, напоминающий скрип мела по школьной доске.

– За что же это они свинью-то так мучают? – спросил, затыкая уши, Срам.

– Чшш, – ответил Фрито, и одинокий чистый голос запел, наполнив хобботов неясным ощущением тошноты.

О Юнисеф о чистопыр
И тарабар и вздар
О Меннен минхер мюриэль
Гей дерри-дерри тум гардоль
О Юбан нетто чудодыр?
Концен, нитоль и вазелин!
Пеан эх на-ни нембутал.

Визгливо взвыв напоследок, музыка смолкла, и с полдюжины оглушенных птиц с глухим стуком плюхнулось к ногам Фрито.

– Что это было? – спросил Фрито.

– Это был древний плач на языке Стародавних Эльфов, – со вздохом ответил Гарфинкель. – В нем повествуется о Юнисефе, о его долгих и горестных поисках чистой уборной в некой гостинице. «Что же у вас и удобств никаких тут нету? – восклицает он. – А где же ванная комната?» Но никто ему не ответил.

Так сказал им Гарфинкель и ввел хобботов в Дом Орлона. Они очутились в длинной с высокими стропилами зале, по середине которой тянулся бесконечный стол. В одном ее конце располагался огромный отделанный дубом камин, сверху свисали латунные канделябры, в которых с веселым треском горели ушного воска свечи. За столом расселось всегдашнее отребье Нижесредней Земли – эльфы, феи, марсиане, несколько лягвий, гномы, гоблины, небольшое число чисто условных людей, пригоршня кобольдов, несколько троллей в солнцезащитных очках, пара домовых, изгнанных из своих домов адептами Христианской Науки, и томимый смертельной скукой дракон.

Во главе стола восседали Орлон и Леди Лукра в одеяниях ослепительной светозарности и белизны. Мертвыми казались они, но мертвыми не были, ибо Фрито заметил, как мерцают, подобно мокрым грибам, их очи. До того обесцвечены были волосы их, что сияли, как цветы золотарника, лица же у обоих безупречностью кожи и яркостью уподоблялись луне. Вокруг них, подобно звездам, лучились цирконы, гранаты и магнетиты. Шелковые абажуры покрывали их головы, а на челе у каждого было написано много чего – и хорошего, и плохого – к примеру: «Натравите на них Чай-Кан-Ши» или «Жена женой, а ты мой птенчик». И тот, и другая спали.

Слева от Орлона сидел Гельфанд в красной феске, обличающей в нем Масона Тридцать Второго Калибра и Почетного Члена Тайного Храма, а справа – Топтун в белом (от Кардена) костюме Скитальца. Фрито указали на сиденье, расположенное в середине стола, между редкостной кривобокости гномом и эльфом, от которого несло птичьим гнездом, а Мопси и Пепси усадили за маленький столик в углу, за которым уже сидели Пасхальный Кролик и парочка фей, узких специалисток по заговариванию зубов.

Как и большинство мифических созданий, без явных средств к существованию проживающих в зачарованных лесах, эльфы питались весьма экономно, так что Фрито был несколько разочарован, обнаружив у себя на тарелке лишь горстку покрытых грязной кожурой арахисов. Впрочем, он, подобно всякому хобботу, обладал способностью съедать все, что удается протиснуть в глотку, хотя и хобботы тоже предпочитают иметь дело с блюдами, с которыми не приходится особенно бороться, ибо даже наполовину сваренная мышь способна уложить хоббота в двух раундах из трех. Едва Фрито покончил с орехами, как сидевший по правую его руку гном повернулся к нему и приветственно протянул чрезвычайно мозолистую ладонь. «Поскольку рука у него кончается этой штукой, – думал Фрито, нервно ее потрясая, – она, очевидно, должна быть ладонью».

– Гимлер, сын Героина, ваш всепокорный слуга, – произнес гном, кланяясь так, что стал виден горб на его спине. – Да будете вы всегда покупать подешевле, а продавать подороже.

– Фрито, сын Килько, к вашим услугам, – с некоторым смущением представился Фрито, лихорадочно пытаясь припомнить как велит отвечать обычай. – Да рассосется ваш геморрой безо всяких хирургов.

Гном принял его ответ с некоторым недоумением, но без недовольства.

– Так вы, стало быть, тот самый хоббот, про которого рассказывал Гельфанд, Носитель Кольца?

Фрито кивнул.

– И оно с вами?

– Хотите взглянуть? – вежливо осведомился Фрито.

– О нет, благодарю покорно, – сказал Гимлер. – У моего дяди была когда-то волшебная булавка для галстука, так он однажды чихнул на нее и, представьте, остался без носа.

Фрито нервно погладил себя по ноздре.

– Извините, что перебиваю, – произнес сидящий слева эльф, метко сплевывая прямо в левый глаз гнома, – но я невольно подслушал вашу беседу с этим Квазимодо. Вы и впрямь притащили сюда упомянутую безделушку?

– Впрямь, – ответил Фрито, борясь с внезапно напавшим чихом.

– Не угодно ли? – произнес эльф, предлагая уже неудержимо чихающему Фрито кончик Гимлеровой бороды. – Я Ловелас, из эльфов Северной Заморочки.

– Эльфийская собака, – прошипел Гимлер, выдирая бороду из рук Ловеласа.

– Гном свинячий, – парировал Ловелас.

– Игрушечник.

– Землекоп.

– Потаскун.

– Прыщ корявый.

– Может, хотите услышать какую-нибудь смешную историю или песню? – спросил встревоженный Фрито. – Вот, знаете, был один такой бродячий дракон и вот он однажды забрел на ферму, а фермер...

– Лучше песню, – единогласно произнесли Гимлер и Ловелас.

– Ну, хорошо, – сказал Фрито, и с трудом выковыривая из памяти скверные вирши Килько, пискливо затянул:

Жил в старину эльфийский Царь
Сатранап, могучий и гордый,
На Веселом Болоте он урков разбил
Смирив Сыроедовы орды.
В подмогу себе он гномов призвал,
Коротышек и рудокопов,
Но те, когда грянул ужасный бой,
Предпочли отсидеться в окопах.

Припев:
Чистопыр, метрекол, лаворис и хором:
Предпочли отсидеться в окопах.

Прогневался могучий Царь,
Да так, что небо померкло.
«Ну, попадитесь вы мне, – он сказал, –
Трусливые недомерки».
Но гном, сколь ни был бы он труслив,
Еще и хитер, зараза!
И Король Желтозад, чтобы шкуру спасти,
Решился эльфов подмазать.

Припев:
Ремингтон, террикон, городуль и туз.
Решился эльфов подмазать.

«Чтоб нашу лояльность вполне оценить, –
Сказал Желтозад Сатранапу, –
Прими от нас этот гномовский меч,
Как говорится, на лапу.
Меч Чистопыр прозывается он, –
Продолжил лукавый гном, –
Прими его в дар и о прошлом забудь,
Пусть прошлое кажется сном».

Припев:
Кадиллак, брик-а-брак, Эздель, кокаин.
Пусть прошлое кажется сном.

«Я принимаю ваш чудный дар,
Вы, гномы, парни что надо», –
Ответил Царь и принял меч,
И в лапшу изрубил Желтозада.
И с той поры народ говорит,
А также поет и пишет:
«Верь эльфу и гному лишь в степени той,
В какой он уже не дышит».

Припев:
Оксилол, геритол, кукуруза, трикс.
В какой он уже не дышит.

Стоило Фрито закончить, как Орлон вдруг проснулся и знаком потребовал тишины.

– Столы для лото накрыты в Эльфийской Гостиной, – объявил он, и пир на этом закончился.

Фрито направлялся к столику, за которым сидели Мопси и Пепси, когда из-за росшего в горшке фикуса протянулась и схватила его за плечо костлявая рука.

– Следуй за мной, – сказал, отводя ветку, Гельфанд и повлек удивленного хоббота через зал в небольшую комнату, в которую почти невозможно было затиснуться из-за огромного, накрытого толстым стеклом стола. Орлон с Топтуном уже расположились за ним, и Фрито, усаживаясь рядом с Гельфандом, с удивлением увидел, как в комнату вошли и сели подальше друг от друга его соседи по пиршеству Гимлер и Ловелас. Сразу за ними появился крепко сколоченный человек в переливающихся всеми цветами радуги зауженных у щиколоток брюках и остроносых полуботинках. Последним вошел коротышка в крикливой рубашке, с вонючей эльфийской сигарой во рту и с доской для скрабла подмышкой.

– Килько! – воскликнул Фрито.

– А, Фрито, мальчик мой, – сказал Килько, с силой хлопая Фрито по спине, – значит, ты все-таки добрался сюда. Ну, и ладно.

Орлон протянул влажную ладонь, и Килько, порывшись в карманах, вытащил несколько смятых в комок купюр.

– Два, верно? – спросил он.

– Десять, – ответил Орлон.

– Ну да, ну да, десять, – согласился Килько и уронил купюры эльфу на ладонь.

– Каким далеким кажется теперь твой праздник, – сказал Фрито. – Что ты поделывал все это время?

– Какие у меня дела? – ответил старый хоббот. – Немножко скрабла, немножко педерастии. Я ведь теперь на покое, сам знаешь.

– Но что же все это значит? Кто такие Черные Всадники и чего им от меня надо? И какое отношение к этому имеет Кольцо?

– И большое и малое, милый хоббот, более или менее имеет, – объяснил Орлон. – Но всему свое время. Мы созвали это Великое Совещание, чтобы ответить и на твои вопросы, и на иные, но сейчас я скажу лишь, что происходит, увы, много такого, что нам совсем не с руки.

– Чего уж тень на плетень наводить, – мрачно произнес Гельфанд. – Неизреченное Ни-Ни вновь наползает на нас. Наступило время решительных действий. Фрито, Кольцо!

Фрито кивнул и звено за звеном вытащил из кармана изготовленную из канцелярских скрепок цепочку. Резким движением он швырнул роковой брелок на стол, и Кольцо чуть слышно звякнуло по стеклу.

У Орлона перехватило дыхание.

– Волшебная вещь! – воскликнул он.

– А где доказательства, что это то самое Кольцо? – спросил мужчина в остроносых полуботинках.

– Здесь множество знаков, Бромофил, прочесть которые в состоянии мудрый, – объявил Маг. – Компас, свисток, магический дешифратор – все они здесь. А вот и надпись:

Грюндик блаупункт люгер скром
Чтопольз всхрап былуу!
Никсон фигсон назохист
Ребузу напугалуу!

Хриплый голос Гельфанда, казалось, долетал откуда-то издали. Зловещее черное облако заполнило комнату. Фрито подавился густым маслянистым дымом.

– Это что, обязательно? – спросил Ловелас, пинком ноги выкидывая за дверь еще изрыгавшую черные клубы дымовую шашку.

– Фокус-покус – так Кольца лучше смотрятся, – величественно ответил Гельфанд.

– Но что же все это значит? – спросил Бромофил, несколько раздраженный тем, что его при описании диалога обозвали «мужчиной в остроносых полуботинках».

– Существует множество переводов, – принялся объяснять Гельфанд. – Я полагаю, что это должно означать либо «Через ленивого пса перепрыгнет лиса», либо «Хватит за мной таскаться».

Никто не произнес ни слова, и в комнате повисло странное молчание.

Наконец, Бромофил встал и обратился к присутствующим со следующей речью.

– Я теперь многое понял, – сказал он. – Однажды в Минас Термите в полуночной грезе предстали передо мною семь коров и съели семь бушелей пшеницы, покончив же с нею, они взобрались на красную башню, трижды стравили и спели: «Скажи им прямо, без балды: коровы мы и тем горды». А после некто в белой хламиде и с весами в руках выступил вперед и зачитал, глядя в клочок бумаги, следующий текст:

Рост – пять одиннадцатых твоего,
вес порядка одной седьмой,
а платить по счетам тебе предстоит
на странице, так, шестьдесят восьмой.

– Да, это серьезно, – произнес Орлон.

– Ну ладно, – сказал Топтун, – насколько я понимаю, пора нам выложить карты на стол.

И сказав так, он принялся с шумом выкладывать на стол все, что заполняло карманы его выцветшего туристского трико. В конце концов, перед ним выросла изрядная груда довольно странных предметов – здесь был сломанный меч, золотая рука, стеклянное пресс-папье, внутри которого кружились снежинки, Святой Грааль, кусочек Истинного Креста и стеклянная же туфелька.

– Артопед из рода Артбалетов, наследник Барандила и Король Минас Термита, к вашим услугам, – несколько громче, чем следовало, сказал он.

Бромофил глянул на номер страницы и сморщился.

– Это же целую главу еще мучиться, никак не меньше, – простонал он.

– Так значит, Кольцо твое! – воскликнул Фрито и метнул его в Артопедову шляпу.

– Значит да не значит, – сказал Артопед, держась за кончик длинной цепочки, так что Кольцо раскачивалось над столом. – Поскольку оно обладает волшебной силой, оно и принадлежать должно тому, кто смыслит во всем этом мумбо-юмбо и шурум-буруме. То есть, к примеру сказать, магу.

И он аккуратно надел Кольцо на кончик волшебной палочки Гельфанда.

– В общем и целом, оно, конечно, да, то есть справедливо и воистину так, – затараторил Гельфанд. – Точнее сказать – и да, и нет. А может быть, просто «нет» в чистом виде. Дураку же понятно, что перед нами простой и ясный случай habeas corpus или даже tibia fibia, поскольку эту штукенцию хоть и изготовил Маг, – Сыроед, чтобы уж быть совсем точным, – но сами-то вещицы подобного рода изобретены все-таки эльфами, а Сыроед всего лишь работал по их, так сказать, лицензии.

Орлон подержал Кольцо на ладони так, словно оно было обозленным тарантулом.

– Нет, – веско сказал он, – не мне предъявлять права на это сокровище, ибо сказано: «Пусть отыскавший плачет».

Он смахнул невидимую слезу и набросил цепочку на шею Килько.

– Сказано также: «Пусть собаки спокойно поспят», – нашелся Килько и спустил Кольцо обратно к Фрито в карман.

– Ну, вот и договорились, – подхватил Орлон. – Пускай Фрито Сукинс держит Кольцо у себя.

– Сукинс? – переспросил Ловелас. – Вы сказали «Сукинс»? Это любопытно. У нас по Заморочке ползает на четвереньках какой-то шут гороховый по имени Гормон, вынюхивая следы некоего мистера Сукинса. Довольно странно.

– Действительно, странно, – сказал Гимлер. – О прошлый месяц в наших горах целая орава черных великанов верхом на огромных свиньях охотилась за каким-то хобботом по имени Сукинс. Я прежде об этом как-то и не задумывался.

– И это тоже серьезно, – провозгласил Орлон. – Рано или поздно они заявятся сюда, это всего лишь вопрос времени, – он с головой накрылся шалью и сделал такой жест, будто бросает акуле в пасть нечто, способное задобрить ее. – А поскольку мы придерживаемся нейтралитета, нам ничего не останется, как...

Фрито содрогнулся.

– Кольцо и его носитель должны уйти отсюда, – согласился Гельфанд. – Но куда? И кто будет хранить у себя Кольцо?

– Эльфы, – сказал Гимлер.

– Гномы, – сказал Ловелас.

– Маги, – сказал Артопед.

– Люди Роздора, – сказал Гельфанд.

– Выходит, остается только Фордор, – сказал Орлон. – Но туда даже недоразвитый тролль не сунется.

– Что там тролль, гном и тот не полезет, – согласился Ловелас.

Фрито вдруг обнаружил, что все взоры устремлены на него.

– Но разве мы не можем просто-напросто спустить Кольцо в канализацию или заложить его, а квитанцию съесть? – спросил он.

– Увы, – торжественно молвил Гельфанд. – Это не так просто.

– Но почему?

– Я же тебе объясняю – увы, – объяснил Гельфанд.

– Что увы, то увы, – согласился Орлон.

– Но не страшись, милый хоббот, – продолжал свои речи Орлон, – ты пойдешь не один.

– Добрый старый Гимлер составит тебе компанию, – сказал Ловелас.

– И бесстрашный Ловелас, – сказал Гимлер.

– И благородный Король Артопед, – сказал Бромофил.

– И верный Бромофил, – сказал Артопед.

– И Мопси, и Пепси, и Срам, – сказал Килько.

– И Гельфанд Серозубый, – добавил Орлон.

– Ну еще бы, – сказал Гельфанд, пронзая Орлона таким взглядом, что если бы взгляд мог покалечить, старого эльфа уволокли бы отсюда в мешке.

– Быть по сему. Вы отправитесь в путь, как только знамения будут благоприятны, – сказал Орлон и заглянул в карманный гороскоп. – И если я не слишком ошибаюсь, через полчаса знамения ожидаются просто бесподобные.

Фрито застонал.

– Лучше бы мне было и не родиться, – сказал он.

– Не говори так, милый Фрито, – воскликнул Орлон. – Минута, в которую ты появился на свет, была для всех нас счастливой минутой.

Ну что же, я так понимаю – пора нам сказать друг другу «всего хорошего», – промолвил Килько, отводя Фрито в сторонку, когда они вышли из совещательной комнаты. – Или правильнее – «до встречи»? Да нет, я думаю «всего хорошего» будет вернее.

– Всего хорошего, Килько, – сказал Фрито, подавляя рыдание. – Как бы мне хотелось, чтобы ты пошел с нами.

– Да, конечно. Но я уже слишком стар для таких приключений, – произнес старый хоббот, искусно имитируя состояние полного паралича нижних конечностей. – Как бы там ни было, а я припас для тебя кое-какие подарки.

С этими словами он извлек на свет пухлый сверток, и Фрито развернул его – без особого пыла, ибо помнил о предыдущем прощальном подарке Килько. Однако сверток содержал лишь короткий меч доброй старинной работы, да еще во множестве мест проеденный молью бронежилет и несколько зачитанных романов с заглавиями вроде «Похоть Эльфа» и «Девушка Гоблина».

– Прощай, Фрито, – сказал Килько, весьма убедительно изображая эпилептический припадок. – Теперь все в твоих руках, а я трепещу, трепещу, задыхаюсь, о! о! положи меня под свежею листвой, оооооо! Оооооооо!

– Прощай, Килько, – сказал Фрито, и в последний раз помахав рукой, вышел, чтобы присоединиться к своим спутникам. И как только он вышел, Килько легко вскочил на ноги и ушмыгнул в зал, напевая песенку:

Я размышляю под столом,
Уклюкавшись до ручки,
Что всякий гном – осел ослом,
А эльфы все – вонючки.

Я размышляю под столом,
Хлебнувши алкоголя,
Об урков сексе групповом
Об извращенцах троллях.

Я размышляю под столом,
Надравшись до икоты,
Какие все же все кругом
Козлы и идиоты,

Как несказанно хорошо
Напакостить соседу –
Подав на стол ночной горшок,
Позвать его к обеду!

– Горестно мне, что вы так скоро уходите, – примерно двадцать минут спустя торопливо говорил Орлон, обращаясь к отряду, выстроившемуся близ вьючных баранов. – Но Тень растет, а дорога вас ожидает дальняя. Лучше выйти сразу, пока темно. У Врага везде есть глаза.

При самых этих словах с одной из ветвей ближнего дерева на них зловеще выпучились два больших, поросших толстым волосом глазных яблока, не удержались, сорвались и с громким всхлипом шлепнулись наземь.

Артопед обнажил Крону, его прежде сломанный, а ныне второпях подклеенный Меч, и взмахнул им над головой.

– Вперед, – крикнул он, – на Фордор!

– Прощайте, прощайте, – нетерпеливо сказал Орлон.

– Вперед и выше! – вскричал Бромофил, мощно дунув в свой утиный манок.

– Сайонара, – сказал Орлон. – Алоха. Аванте. Изыди.

– Кодак хаки но-доз! – воскликнул Гимлер.

– Дристан носограф! – возопил Ловелас.

– Habeas corpus, – сказал, взмахивая волшебным дрючком, Гельфанд.

– Я какать хочу, – сказал Пепси.

– И я тоже, – сказал Мопси.

– Вот щас вы у меня оба откакаетесь, – пообещал Срам, протягивая руку к здоровенному камню.

– Ладно, пошли отсюда, – сказал Фрито, и отряд неторопливо зашагал по дороге, ведущей из Дольна. Через несколько коротких часов уже несколько сотен футов отделяло их от барака, на пороге которого по-прежнему стоял Орлон с перекошенным от улыбки лицом. Когда путешественники проходили первый невысокий гребень холма, Фрито обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Дольн. Где-то в черной дали лежал Шныр, и Фрито ощутил жгучее желание вернуться, – так, может быть, пес вспоминает порой о давно позабытой блевотине.

Пока он смотрел в ту сторону, поднялась луна, прошел метеоритный дождь, просияло полярное сияние, трижды пропел петух, грянул гром, стая гусей, построившись свастикой, пролетела над ним, и гигантская рука гигантскими серебристыми буквами вывела по небу: «Mene, mene, а тебе что за дело?». Фрито охватило ошеломительное ощущение, что он подошел к какому-то поворотному пункту, что старая глава его жизни закончилась и начинается новая.

– У-у-у, морда паршивая, – сказал он, пнув вьючного барана по почкам. Четвероногое затрусило вперед, грозя хвостом чернеющему Востоку, а из глуши окрестных лесов донесся такой звук, словно некую огромную птицу быстро, но бурно стошнило.

V. ЧУДИЩЕ НА ЧУДИЩЕ

Много дней отряд продвигался к югу, избрав в проводники зоркий глаз Скитальца Артопеда, острое ухо хобботов да мудрую проницательность Гельфанда. В конце второй недели пути они вышли на большой перекресток и остановились, чтобы обдумать, в каком месте лучше всего пересечь Мучнистые горы.

Артопед прищурился, вглядываясь вдаль.

– Вот он, мрачный пик Карабас, – произнес он, указывая на большой камень – километровую веху, торчавшую у дороги в нескольких ярдах от них.

– Значит, пришла нам пора поворотить на восток, – сказал Гельфанд, ткнув волшебной палочкой в солнце, что, покраснев, опускалось в пришедшие с моря тучи.

Над головой их с оглушительным граем промчалась утка.

– Волки! – крикнул Пепси и напряг острое ухо, вслушиваясь в замирающий звук.

– Лучше всего остановиться здесь на ночь, – сказал Артопед, сбрасывая с плеч тяжелую котомку, которая, рухнув на землю, расшибла в лепешку мирного аспида. – Завтра будем искать перевал.

Через несколько минут отряд уже сидел прямо на перекрестке вкруг яркого огня, на котором весело румянился кролик из сценического реквизита Гельфанда.

– Хоть у настоящего костерка посидим, – говорил Срам, подбрасывая в весело потрескивающее пламя гремучую змею. – Я так понимаю, знаменитые волки господина Пепси вряд ли к нам нынче ночью полезут.

Пепси фыркнул.

– Очень нужен волку пустоброд вроде тебя, – сказал он и запустил в Срама камнем, который, всего на фут промазав мимо Срамовой головы, оглушил тем не менее пуму.

Кружа высоко-высоко над странниками, незримый для них предводитель разведотряда Черных Ворон разглядывал их в полевой бинокль и, отрывисто чертыхаясь на языке своего племени, клялся, что в жизни больше в рот не возьмет спиртного.

– Где мы сейчас и куда направляемся? – спросил Фрито.

– Мы на большом перекрестке, – ответил Маг и, вытащив из-под одежд помятый секстант принялся определять возвышения луны, ковбойской шляпы Артопеда и верхней губы Гимлера.

– Вскоре мы перейдем через горы или через реку, не помню, и окажемся в неведомых землях, – добавил он.

Артопед приблизился к Фрито.

– Не надо бояться, – сказал он и сел прямо на волка, – мы приведем тебя куда следует.

Заря следующего дня занялась ясная и яркая, что нередко случается, если нет дождя, и настроение путешественников значительно улучшилось. Скудно позавтракав молоком и медом, сплоченный отряд двинулся вслед за Артопедом и Гельфандом. Замыкающим шел Срам, подгоняя впереди себя вьючного барана, к которому он питал редкостной теплоты чувства, – нередко, впрочем, посещающие хобботов при общении с любым мохнатым животным.

– Эх, хоть бы капельку мятного соуса, – жалостно повторял Срам.

Отряд прошел множество лиг[6] по широкому, гладко вымощенному шоссе, приближаясь к пахучему изножью Мучнистых гор, и уже под вечер добрался до первых невысоких пригорков. Здесь шоссе внезапно исчезло под грудами мусора и руинами древней городской тюрьмы. За развалинами виднелась недлинная, угольно-черная долина, круто взбиравшаяся к скалистым горным склонам. Артопед знаком приказал всем остановиться, и спутники его подтянулись поближе, разглядывая отталкивающий ландшафт.

– Боюсь, недоброе это место, – сказал Артопед, подскальзываясь на липкой черной краске, покрывающей каждый вершок земли.

– Это Черная Долина, – торжественно молвил Гельфанд.

– Мы что, уже в Фордоре? – с надеждой спросил Фрито.

– Не упоминай этой черной земли в этой черной земле, – туманно ответил Гельфанд. – Нет, тут еще не Фордор, но, похоже, и этой земли уже коснулся Враг всех Людей Доброй Воли.

Пока они стояли, разглядывая страшную долину, сзади послышался вой волков, рев медведей и перебранка стервятников.

– Как тут тихо, – сказал Гимлер.

– Слишком тихо, – сказал Ловелас.

– Здесь оставаться нельзя, – сказал Артопед.

– Нельзя, – согласился Бромофил, бросая над серым пространством страницы взгляд на толстую половину книги, по-прежнему сжатую правой рукой читателя. – Нам еще эвон сколько идти.

После более чем часового подъема по крутому, усеянному каменьями склону, утомленные и измазанные черной краской путники добрались до длинной каменной полки, шедшей между крутым обрывом и прудом, поверхность которого сплошь покрывала плотная маслянистая слизь. Большая ширококрылая птица из водоплавающих на глазах у путешественников с мягким всплеском опустилась на нечистую воду и немедленно растворилась.

– Поспешим, – поспешно сказал Гельфанд, – перевал уже близко.

Сказав так, он повел отряд в обход каменного выступа, уходившего в воды пруда и заслонявшего всю остальную гору от глаз. Огибая этот выход скальной породы, полка все больше сужалась, постепенно замедляя продвижение отряда. Наконец, перед ними открылась гладкая поверхность горы, на сотни фунтов уходящая вверх . В этой скальной стене был пробит проход в какую-то пещеру, коварно прегражденный огромной деревянной дверью с коваными петлями и колоссальной дверной ручкой. Всю поверхность двери покрывала некая странная заповедь, грациозно начертанная хиромантическими рунами гномов, и столь волшебно было устройство двери, что с расстояния в сотню футов тончайшая щель между деревом и камнем оставалась совершенно невидимой.

Артопед задохнулся.

– Черная Яма, – вскричал он.

– Да, – сказал Гимлер. – Баснословный Карат Чун моего предка, Фергюса Фанабера.

– Страшная Андреа Дориа, проклятье живых грудей, – сказал Ловелас.

– А перевал-то где же? – спросил Фрито.

– Лик земли переменился с тех пор, как я последний раз бродил в этих местах, – быстро отозвался Гельфанд, – и нечто, быть может, сама Судьба, провела нас обманным путем.

Фергюсу принадлежат эти слова и тако рек он: Вот в чем моя вера, и отныне жизнь моя станет блистающим примером добродетели и совершенства, достойным того, чтобы оный леляли в Небесах как образчик для всех, у кого достанет мудрости, дабы последовать за мною. Вероучение же мое, подобно Галлии, разделяется на три части. Во-первых, мне долженствует не совать носа в чужие дела. Во-вторых, я обязан стараться во всякое время и во всяком месте поддерживать нос свой в чистоте наиболее сообразными с оной целью средствами. И в-третьих, яко же и в последних, надлежит мне всегда заботиться о том, чтобы руки мои не блудили черт знает где.

– По моему разумению, – сказал Артопед, – самое правильное это снова искать перевал. Он должен быть где-то рядом.

– Еще три сотни верст переть за здорово живешь, – с некоторой робостью сказал Гельфанд, и тут узкая полка, связывавшая их с долиной, с негромким урчанием соскользнула в пруд.

– Ну так, этот вопрос решен, – брюзгливо заметил Бромофил и крикнул: – Йо-хо-хо, иди сюда, попробуй, съешь нас!

Низкий голос отозвался издалека:

– Моя большой зверь, моя так и сделает.

– И впрямь мрачная Судьба привела нас сюда, – сказал Артопед, – или дурак-волшебник!

Гельфанд невозмутимо откликнулся:

– Нам надлежит отыскать заклинание, открывающее эту дверь, да поскорее. И так уж смеркается.

Он поднял волшебную палочку и вскричал:

Юма пало альте напо ерин ходит браэ
Тергин корряга кремора оле.

Дверь осталась недвижима, а Фрито между тем нервно вглядывался в маслянистые пузырьки, затеявшие во множестве подниматься со дна пруда.

– Если бы я только послушался дядюшку Пука и пошел учиться на дантиста, – заскулил Пепси.

– А если бы я остался дома, я бы уже заработал кучу денег, торгуя энциклопедиями, – всхлипнул Мопси.

– А если бы у меня было фунтов десять цемента да пара мешков в придачу, – поддержал их Срам, – вы бы уже целый час гуляли по дну этого пруда.

Гельфанд, бормоча магические слова, отрешенно присел перед упрямым порталом.

– Псаммобия, – произносил он нараспев. – Битум. Мазло.

Дверь глухо ухнула, но не шелохнулась.

– Какой-то мрачный вид у нее, – сказал Артопед.

Внезапно Маг вскочил на ноги.

– Ручка! – вскричал он и, подтащив к двери вьючного барана, влез ему на спину, встал на цыпочки и обеими руками повернул огромную ручку. Ручка легко подалась и дверь, визгливо заскрипев, приотворилась.

Гельфанд поспешно протиснулся в щель, а Артопед с Бромофилом оттянули дверь еще на несколько дюймов. В этот миг в середине пруда что-то забулькало, зарыгало и над поверхностью, громко икнув, вздыбилось громадное бархатное чудище.

Маленький отряд от ужаса врос в землю. В твари было футов пятьдесят росту, отвороты она носила широкие, а из пасти ее свисали, болтаясь, причастия и украшенные официальными печатями нормы правописания.

– Ой-ей-ей! – завопил Ловелас. – Это Тезаурус!

– Калечить! – взревел монстр. – Увечить, уродовать, крушить. Смотри УЩЕРБ.

– Скорее! – закричал Гельфанд. – В пещеру!

Один за одним путешественники проскочили в узкую щель. Последним был Срам, попытавшийся пропихнуть в нее протестующего барана. После двух лихорадочных, но безуспешных попыток он поднял негодующее травоядное и швырнул его в раззявленную пасть жуткого зверя.

– Съедобный, – чавкая, сообщила гигантская тварь, – вкусный, аппетитный, легко усваиваемый. Смотри ЕДА.

– Чтоб ты подавился, – горько пожелал твари Срам, в мозгу которого на миг отчетливо нарисовалось баранье филе. Затем он, извиваясь, протиснулся сквозь щелку в пещеру и присоединился к остальному отряду. Чудище же, рыгнув так, что содрогнулась земля и воздух наполнился ароматами, какие встречаешь, наталкиваясь на давно забытый кусок сыра, с грохотом захлопнуло дверь. Эхо от удара ускакало в глубины горы, а маленький отряд очутился в совершеннейшем мраке.

Гельфанд поспешно извлек из кармана своего одеяния коробок с трутом и кремнем и, отчаянно высекая искры из стен и пола, ухитрился запалить конец волшебной палочки, – маленький язычок пламени давал примерно столько же света, сколько дохлый светляк.

– Вот так магия, – сказал Бромофил.

Маг вгляделся в темноту и, уяснив, что путь перед ними открыт лишь один, а именно вверх по лестнице, возглавил шествие во мрак.

Они уходили все дальше в гору, двигаясь коридором, который после того, как кончилась ведшая вверх от ворот длинная лестница, теперь все больше спускался вниз, бессчетное множество раз меняя направление, пока воздух не стал горячим и спертым, а путешественники не запутались окончательно. Никакого источника света, кроме мигающей и плюющейся волшебной палочки Гельфанда, у них по-прежнему не имелось, а единственными звуками, какие они слышали, были зловещие шаги за спиной, тяжкое дыхание северо-корейских солдат, лязг карет скорой помощи и прочие беспорядочные шумы, обыкновенные на темных глубинах.

В конце концов, они добрались до места, где коридор разделялся надвое, причем оба прохода вели вниз, и Гельфанд знаком велел всем остановиться. Незамедлительно до них донеслось урчание и потусторонний стрекот, внушающие мысль, что не далее чем в ярде от них расположились, чтобы по-дружески сыграть пару робберов в бридж, Четыре Всадника Апокалипсиса.

– Может, разделимся? – предложил Бромофил.

– Я лодыжку подвернул, – пожаловался Пепси.

– Ни в коем случае не издавайте ни звука, – сказал Артопед.

– А-апзчхи! – визгливо чихнул Мопси.

– Итак, вот мой план, – сказал Гельфанд.

– Этаких и пулей не остановишь, – сказал Бромофил.

– Что бы ни случилось, – сказал Артопед, – кто-то должен нести неусыпный дозор.

И вся компания, как один человек, завалилась спать.

Когда они проснулись, вокруг вновь воцарилась тишина, и все, второпях позавтракав пирогами и пивом, приступили к решению главной проблемы – каким проходом двигаться дальше. Пока они стояли, препираясь друг с другом, из земных глубин поднялся к ним ровный рокот барабана. Дрынь, дрынь, дрынь, ба-бах, пшт.

Между тем, воздух становился все более горячим и плотным, а земля начала подрагивать у них под ногами.

– Нельзя терять времени, – сказал, подскакивая, Гельфанд. – Необходимо быстро принять решение.

– А я говорю – направо, – сказал Артопед.

– А я – налево, – сказал Бромофил.

Тщательная проверка показала, что в левом проходе на протяжении примерно сорока футов отсутствует пол, и Гельфанд помчался направо, а прочие устремились по его стопам. Проход круто спускался вниз, являя взорам разные неаппетитные знамения, вроде побелевшего скелета минотавра, трупа Питлдаунского человека и растоптанных в лепешку кроличьих карманных часов с гравировкой: «Дорогому Белянчику от всей шараги Страны Чудес».

Вскоре спуск стал более пологим и наконец проход вывел их в большую залу с огромными металлическими рундуками по стенам. Зала смутно освещалась отблесками жаркого пламени. Стоило отряду войти в нее, как раскаты стали громче: Дрынь. Дрынь. Фах. Дрыннь. Фах. Ба-бах.

И вдруг из прохода, только что покинутого отрядом, выскочила большая банда урков и, размахивая серпами и молотами, бросилась на путешественников.

– Ялу, Ялу! – орал их вожак, угрожающе взмахивая здоровенной вязанкой хвороста.

– Бей янки! – орала вязанка.

– Оставайтесь на месте, – сказал Артопед, – я разведаю путь.

– Прикройте меня, – сказал Ловелас, – я их отвлеку.

– Охраняйте тылы, – сказал Гимлер, – я отобью проход.

– Не сдавайте форт, – сказал Гельфанд, – я возьму их в клещи.

– Держитесь, – сказал Бромофил, – я их отброшу.

– Пьонг-йанг панмун-йом! – вопил вожак урков.

Преследуемый урками отряд кинулся через залу в боковой коридор. Ворвавшись туда, Гельфанд молниеносно захлопнул дверь перед носом первого урка и быстро сотворил заклинание.

– Сезам, закройся! – произнес он, ударяя по двери волшебной палочкой, отчего дверь с громким и дымным «пфут!» исчезла, оставив Мага лицом к лицу с озадаченными урками. Гельфанд быстренько накатал пространный протокол о явке с повинной, подмахнул его, сунул в руки вожаку и рысью понесся дальше по коридору, – туда, где на другом конце узкого веревочного моста, перекинутого через еще более узкую бездну, стояла, поджидая его, вся остальная шатия.

Едва Гельфанд ступил на мост, как в коридоре вновь послышалось зловещее «дрынь, дрынь» и из него высыпала уже не большая, а огромная банда урков. В самой гуще ее возвышалась мрачная тень, слишком страшная, чтобы ее еще и описывать. В одной лапе тень держала громадный черный шар, а на груди ее ужасными рунами было выведено: «Виланова».

– Ой-ей-ей! – завопил Ловелас. – Это булдог!

Гельфанд повернулся, чтобы взглянуть на ужасную тень, и та начала, бия в мрачный шар, кругами подбираться к мосту. Маг отшатнулся и, вцепившись в веревку, воздел волшебную палочку.

– Стоять, гнусная тварь! – крикнул он.

Но булдог подбирался все ближе, и волшебник, отступив на шаг, выпрямился во весь рост и сказал:

– Пшел прочь, тонкошкурый!

Артопед взмахнул Кроной.

– Ему не удержать моста! – вскричал он и бросился вперед.

– E pluribus unum![7] – заревел Бромофил и устремился за ним.

– Esso extra, – произнес Ловелас и прыжками понесся следом.

– За Кайзера! За Фрэзера! – закричал Гимлер, спеша им на подмогу.

Булдог прыгнул вперед и, подняв над головой кошмарный шар, испустил торжествующий вой.

– Dulce et decorum[8], – сказал Бромофил, перерубая поручни моста.

– Они не пройдут, – подтвердил Артопед, перерубая опорные колья.

– Лучшее – враг хорошего, – сообщил Ловелас, перерубая трап.

– Все ближе к тебе, Господь, – пропел Гимлер, быстрым взмахом топора перерубая последний канат.

Мост с громким щелчком оборвался, стряхнув в пропасть Гельфанда и булдога. Артопед развернулся и, подавив рыдание, побежал дальше по коридору. Прочие не отставали. Свернув за угол, они внезапно вылетели под ослепительный солнечный свет и, потратив несколько коротких минут на то, чтобы обезглавить спящий караул урков, протиснулись сквозь ворота и покатили вниз по восточной лестнице.

Лестница шла вдоль кисельного потока, в волнах которого зловеще раскачивались какие-то большие и липкие разноцветные сгустки. Ловелас остановился и с чувством сплюнул.

– Это Спумони, – пояснил он, – столь любимое эльфами. Не пейте его – оно вам дырок в зубах понаделает.

Отряд быстро двинулся вдоль неглубокого русла и меньше чем через час уже вышел на западный берег реки Нессельроде, которую гномы зовут Кисельвроде. Артопед дал знак остановиться. Ступени, по которым они спустились с горы, обрывались у кромки воды, а по обеим сторонам узкого пути широкой бесплодной равниной, заполненной бореями и зефирами, дельфинами в бескозырках и уличными указателями, уходили вдаль холмы.

– Боюсь, мы попали в места, еще не нанесенные на карту, – сказал Артопед, из-под ладони вглядываясь вдаль. – Увы, нет с нами Гельфанда, чтобы наставить нас на истинный путь.

– Да, похоже, припухли, – согласился Бромофил.

– Вон в той стороне лежит Лодыриен, Земля Ушлых Эльфов, – сказал Ловелас, указывая через реку на неряшливый лес, образованный ползучими вязами и араукариями. – Я уверен, Гельфанд повел бы нас именно туда.

Бромофил окунул ногу в небыструю реку, и из нее тут же взлетела в воздух порция рыбных палочек с гарниром из жареных в масле улиток.

– Колдовство! – завопил Гимлер. – Ведьмовство! Дьявольство! Изоляционизм! Биметаллизм!

– О да, – сказал Ловелас, – заклятие лежит на этой реке, ибо названа она именем прекрасной эльфийской девы Нессельроде, пылавшей страстью к Ментолу, Богу Десертных Напитков. Но злобная Оксидоль, Богиня Ловкости Рук и Малого Шлема, явилась ей в образе медного пятака и рассказала, что Ментол изменяет ей с Принцессой Психессой, дочерью Короля Здоровиллы. Узнав об этом, Нессельроде исполнилась гнева и страшной клятвой поклялась отбить Ментолу печенки и упросить свою маму, Синераму, Богиню Краткосрочных Ссуд, обратить Ментола в эректор. Однако Ментол прознал о замыслах Нессельроде и, явившись ей в образе холодильника, превратил ее в реку, а сам отправился на запад, торговать энциклопедиями. Еще и теперь можно слышать, как по весне река принимается негромко стенать: «Ментол, Ментол, сволочь ты этакая! Жила я себе эльфийкой, никого не трогала, и вдруг – плюх! – обратилась в реку. Вонючка ты, вот ты кто!» И ветер отвечает: «Тьфу на тебя!»

– Печальная история, – сказал Фрито. – И все это правда?

– Нет, – сказал Ловелас. – А вот еще песня про это.

И он запел:

То песнь о деве, что жила
В далекие года.
С власами, будто бы метла,
С очами, как вода.

Был полон жвачки рот ее
И сплетен – голова,
Подол же нижнее белье
Скрывал едва-едва.

Она носила пудру «в тон»
И туфли – самый шик.
И все ждала – ну где же он,
Порядочный мужик?

Однажды эльф-аристократ
Повел ее на бал.
Он намекнул ей, что богат
И жить один устал.

И дева эльфу отдалась
В обшарпанном «рено»,
Смекнув, что этот – в самый раз
И дело решено.

А он в конце сказал, что ждет
Давно его невеста,
Что он сапожник и вот-вот
Останется без места.

Сказал все это, сукин сын,
И дернул со всех ног.
Когда б такой он был один...
Спаси эльфийку бог!

– Нам следует переправиться до ночи, – сказал, дослушав пение, Артопед. – А то поговаривают, будто в этих местах свирепствуют таможенные нетопыри и сосущие кровь овиры.

С полотенцем в одной руке и мочалкой в другой Артопед ступил в мыльную воду, прочие последовали его примеру. Глубина нигде не превышала нескольких футов, так что хобботы переправились без труда.

– Действительно, странная река, – сказал Бромофил, когда вода обняла его бедра.

На другом берегу путешественников ожидала шеренга иссохших деревьев, стволы которых покрывали плакаты на Эльферанто, гласившие: «Посетите сказочный Эльф-Виллидж», «Загляните на Змеиную Ферму», «Не пропустите Мастерской Санта-Клауса», «Зачарованный Лес – наше богатство!»

– Лодыриен, Лодыриен, – вздыхал Ловелас, – дивное диво Нижесредней Земли!

Словно в ответ на его вздохи в стволе большого дерева открылась дверца, обнаружив за собой комнатушку, тесную от стоек с почтовыми открытками, громко тикающих ходиков с кукушкой и коробок леденцов из кленового сахара. Из-за торгующего тянучками автомата выскользнул сальной внешности эльф.

– Рекламный фургон, – произнес он и низко поклонился. – Меня зовут Пентель.

– Приблизься, конастога, – сказал Ловелас.

– Так-так-так, – важно откашливаясь, сказал эльф. – Что-то не вовремя вы пожаловали, туристский сезон уже кончился, разве нет?

– Да мы просто так, мимо проходили, – сказал Артопед.

– Ну, не важно, – сказал Пентель. – Тут у нас есть на что посмотреть, будьте уверены, есть. Слева от вас находится оцепенелое дерево, справа – образующая естественный мостик скала с неестественным эхом, а прямо впереди – старинный Источник Исполнения Желаний.

– Мы, знаете, только что из Дории, – продолжал Артопед.

– А теперь вот в Фордор идем.

Эльф побелел.

– Надеюсь, вам понравилось в Волшебной Стране Лодыриен, – торопливо сказал он и, вручив им пачку рекламных проспектов и стрекал для вьючных скотов, метнулся внутрь дерева, захлопнул дверь и запер ее на засов.

– Да, тревожные настали времена, – сказал Артопед.

Ловелас открыл один из проспектов и углубился в карту.

– Тут неподалеку лежит Эльф-Виллидж, – наконец, сказал он, – и если там еще не сменились хозяева, в нем должен и поныне проживать Орлонов родич, Владыка Килоперц, а с ним Госпожа Лавалье.

– Эльфы! – пробормотал Срам. – Я, конечное дело, не хочу сказать, что Сыроед прав, но и кругом неправым я бы его не назвал, коли вы понимаете, о чем я толкую.

– Заткнись, – мрачно произнес Ловелас.

Второпях позавтракав мирром и благовониями, отряд выступил по широкому пути, определенному Ловеласом с помощью карты как «Поляна Ужасов». Время от времени из каучуковых кустов выскакивали на нетвердых ногах механические драконы и гоблины, разевали пасти и всхрапывали. Но эти наскоки оставили невозмутимыми даже хобботов, и спустя несколько коротких часов путешественники вышли на опушку рощицы, состоящей из чрезвычайно оцепенелых деревьев, с чьих странно симметричных ветвей неубедительными охапками осыпались изъеденные коррозией медные листья.

Пока путешественники стояли, дивясь подобному чуду, из чердачного окна ближайшего к ним дерева высунулась голова эльфийской девы. Высунулась и воскликнула на языке древних эльфов:

– Горячий привет дальнестранникам!

– Есть кто дома вроде тебя? – спросил Ловелас, отвечая, как повелевает обычай.

Миг спустя, дверь огромного дерева отворилась, и из нее вышел низкорослый эльф.

– Килоперц и Лавалье ожидают вас наверху, – сказал он и ввел путников внутрь просторного ствола. Внутри дерево оказалось совершенно пустым и оклеенным обоями под кирпичную кладку. Винтовая лестница вела сквозь дыру в потолке на верхний этаж. Эльф сделал знак, что им следует подняться по узким ступенькам. Добравшись доверху, путешественники попали в комнату, украшенную точь-в-точь как нижняя, но ярко освещенную свисавшей со стропил люстрой, изготовленной из тележного колеса. В дальнем конце комнаты сидели на паре пеньков Килоперц с Лавалье, облаченные в богатый муслин.

– Добро пожаловать в Лодыриен, – медленно поднимаясь на ноги, молвила Лавалье, и путешественники увидели, что она прекрасна, как юный побег карликового дуба. Голову ее осеняла роскошная копна каштановых волос, и стоило Лавалье встряхнуть ею, как целые горсти роскошных каштанов сыпались на пол, подобно дождю. Фрито вертел в пальцах Кольцо и дивился великой ее красоте. Словно завороженный, он встал, и Лавалье оборотилась к нему и увидела, что он вертит в пальцах Кольцо и дивится великой ее красоте.

– Я вижу, Фрито, – молвила она, – что ты вертишь в пальцах Кольцо и дивишься великой моей красоте?

У Фрито перехватило дыхание.

– Пусть тревога покинет твое сердце, – молвила она, торжественно ущипнув его за нос. – Мы не кусаемся.

Килоперц поднялся, поочередно обратился с приветствием к каждому из путешественников, пригласил их устраиваться поудобнее на расставленных вдоль стен одноногих табуретках с резиновыми сиденьями и попросил поведать об их приключениях.

Артопед прокашлялся.

– Дела давно минувших дней, – начал он.

– Зовите меня Измаил, – перебил его Гимлер.

– Когда Апрель обильными дождями, – встрял Ловелас.

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, – завел свое Бромофил.

После недолгих споров пришлось Фрито рассказать всю историю Кольца и повесть о путешествиях Килько, поведать о Черных Призраках на свином ходу, о Совещании у Орлона, о Дории и о безвременной кончине Гельфанда.

– Уху-ху-ху, – печально промолвил Килоперц, когда Фрито закончил.

Лавалье глубоко вздохнула.

– Труден ваш путь и опасен, – молвила она.

– Да, – подтвердил Килоперц, – тяжкое бремя приняли вы на себя.

– Враг ваш силен и безжалостен, – молвила Лавалье.

– Многого вам надлежит опасаться, – промолвил Килоперц.

– Вы отправляетесь на рассвете, – молвила Лавалье.

Досыта пообедав херувимами и серафимами, усталые путешественники разошлись по комнатам, отведенным им Килоперцем и Лавалье в стоявшем поблизости маленьком дереве, но Фрито, собравшегося войти вовнутрь, Лавалье поманила за собой и вскоре привела в небольшую укромную лощину, посреди которой стояла заляпанная пометом птичья купальня с плавающей в ней кверху лапками четой воробьев.

– Яд, – пояснила Лавалье, выбрасывая оперенные трупики в кусты, – больше их ничем не отвадишь.

Вслед за тем она плюнула в воду, и оттуда с криком: «Ну, так какое твое седьмое желание?» – выпрыгнула золотая рыбка.

В ответ Лавалье склонилась к воде и прошептала: «Клаузула Вильмота», – и вода вскипела, наполнив воздух тонким ароматом мясного супа с фасолью. Затем показалось Фрито, будто поверхность воды разгладилась и на ней появилось изображение человека, что-то запихивающего себе в нос.

– Это так, рекламная пауза, – раздраженно молвила Лавалье.

Через миг вода прояснилась, и Фрито увидел сначала, как танцуют на улицах эльфы и гномы, потом какой-то пир в Минас Термите, потом веселый дебош в Шныре, потом большую бронзовую статую Сыроеда, разбиваемую на куски, чтобы понаделать из них булавок для галстуков, и наконец самого себя сидящим на груде бижутерии и улыбающимся до ушей.

– Это хорошее видение, – провозгласила Лавалье.

Фрито потер кулаками глаза и сам себя ущипнул.

– Значит все не так уж и сумрачно? – спросил он.

– Купальня Лавалье никогда не лжет, – строго ответила Владычица и, отведя Фрито к остальным путешественникам, исчезла в облаке духов «Похоть Джунглей».

Фрито напоследок еще раз ущипнул себя, шатаясь, забрался в дерево и скоро забылся глубоким сном.

Некоторое время поверхность купальни оставалась темной, затем замерцала и показала по очереди: радостную встречу «Титаника» в Нью-Йоркской гавани, выплату Францией военных долгов и прием по случаю инаугурации Гарольда Стэссена.

На востоке встала Вельвита, возлюбленная утренняя звезда эльфов и служанка рассвета, встала, приветствуя фланелевоязыкую Нокзему, и лязгая золотым помойным ведром, повелела ей пробудить крылатого рикшу Новокаина, глашатая дня. А следом за нею явилась в небе розовоокая Овальтина, дабы облобызать пушистыми устами землю к востоку от Моря. В общем, рассвело.

Отряд поднялся и, впопыхах позавтракав спирохетами и зобами, прошел, ведомый Килоперцем с Лавалье и их слугами, туда, где лежали на берегу великой реки Анаглин три бальзовых плотика.

– Настал печальный час расставания, – торжественно молвила Лавалье. – Но у меня есть для каждого из вас по небольшому подарку, который поможет вам в грядущие темные дни вспоминать о счастливом пребывании в Лодыриене.

Сказав так, она вытащила из кустов большой сундук и извлекла из него несколько чудных вещиц.

– Для Артопеда – драгоценности короны, – молвила она и поднесла удивленному королю грушу, ограненную подобно брильянту, и воробьиное яйцо размером с изумруд.

– Для Фрито – нечто волшебное, – и в руке у хоббота оказался дивный хрустальный шарик, внутри которого порхали снежинки.

За ними и все остальные члены отряда получили в дар нечто удивительное и роскошное каждый: Гимлеру досталась годовая подписка на «Эльфийскую Жизнь», Ловеласу дорожный набор для игры в Ма-джонг, Мопси баночка Клеверного Бальзама, Пепси пара салатных вилок, Бромофилу велосипед фирмы «Швайн», а Сраму канистра с репеллентом.

Путешественники быстро попрятали подарки среди прочего, уже уложенного на плоты необходимого в странствии снаряжения, включающего веревки, банки с говяжьей тушенкой, несколько тюков копры, волшебные плащи, позволяющие сливаться с любым окружением, будь то зеленая трава, зеленые деревья, зеленые скалы или зеленое небо; альбом «Драконы и василиски мира»; ящик собачьих галет и ящик польской водки.

– Прощайте, – молвила Лавалье, когда отряд кое-как разместился на плотиках. – Дальний путь начинается с первого шага. Человек – это не остров.

– Ранняя птичка червя получает, – промолвил Килоперц.

Плоты соскользнули в реку, а Килоперц с Лавалье погрузились на большого, переделанного под ладью лебедя и некоторое время плыли рядом с плотами, причем Лавалье, сидя у лебедя на носу, пела голосом, томящим душу, подобно дроби стальных барабанов, древний эльфийский плач:

Даго, Даго, Лэсси Лима ринтинтин
Янки уницикл рамар ротор ют
Тельстар алоха сааринен кларет
Никсон камера импала десото?
Гардоль масла телефон лумумба!
Чаппакуа хаватампа мюриель
Твою мог что хоти делай, бвана,
Но ти выпить не поима!
Комсат мельба рубайат нирвана
Гарсиа и вега гайавата алу.
О митра, митра, скора мне капута!
Волдари валдера, ля ви се ля ви,
Хони соут ла ваш квирит,
Хони соут ла ваш квирит.

(«Ах, падают листья, увядают цветы, и все реки впадают в Республиканскую партию. О Рамар, Рамар, помчись, словно ветер, на своем одноколесном велосипеде и предупреди речных нимф и королев кокаина! Ах, кто будет теперь сбирать земляные орехи и пировать средь подстриженных ровно деревьев? Кто теперь станет ощипывать наших единорогов? Видишь, куры уже смеются? Увы, Увы!» Хор: «Мы – хор, мы со всем согласны. Согласны, согласны, согласны, согласны».)

Когда крошечные плотики один за одним скрывались под берегом, следуя изгибу реки, Фрито в последний раз обернулся и как раз успел увидеть, как Госпожа Лавалье в принятом у древних эльфов жесте прощания, засовывает палец себе в глотку – в то место, откуда растет язык.

Бромофил устремил взоры вперед, туда, где за речными излучинами едва-едва показалось солнце.

– Ранняя птичка гастрит получает, – пробормотал он и крепко заснул.

Столь велико было очарование Лодыриена, что хотя путешественники провели в этой волшебной земле всего одну ночь, им она показалась неделей, и Фрито, плавно несомый рекой, преисполнился вдруг неясного страха, – ему стало казаться, что времени у них осталось всего ничего. Он вспомнил о полном зловещих предзнаменований сне Бромофила и, вглядевшись в спящего воина, впервые заметил пятно на его челе, как бы от высохшей крови агнца, большой меловой крест на спине и черную метку размером с дублон на щеке. На левом плече Бромофила сидел огромный, недобрый на вид стервятник – сидел, ковырял в зубах и пел дурацкую песню про каких-то трупиалов.

Вскоре после полудня русло реки начало сужаться и мелеть, а вскоре за этим путь отряду преградила громадная бобровая плотина, из нутра которой до путешественников донеслись мрачные шлепки бобровых хвостов и зловещий вой турбин.

– Я полагал, что путь на Крутобокие Острова свободен, – сказал Артопед, – но ныне вижу, что слуги Сыроеда и здесь уже поработали. Дальше нам по реке не проплыть.

Путешественники подгребли к западному берегу и, вытащив плоты, второпях позавтракали луной и грошем.

– Ох, боюсь, подгадят нам эти скоты, – сказал Бромофил, махнув рукой в сторону нависающей над ними бетонной плотины.

Словно в ответ на его слова, некая массивная фигура, нетвердо ступая, враскачку двинулась по каменному берегу в сторону путешественников. Фута примерно в четыре ростом, очень темнокожая, с похожим на кусок запеченного мяса хвостом, в черном берете и в скрывающих пол-лица темных очках.

– Ваш покорный слуга, – низко поклонившись, прошепелявила эта странная тварь.

Артопед подозрительно разглядывал негодяя.

– А ты кто такой? – спросил он наконец, и рука его пала на рукоять меча.

– Безобидный путешественник вроде вас, – ответило бурое существо, в подтверждение хлопнув оземь хвостом. – Мой конь расковался или лодка утопла, никак не могу запомнить.

Артопед облегченно вздохнул.

– Ну что же, милости просим, – сказал он. – А я уж испугался, что вы, может быть, какой-нибудь лиходей.

Странное существо снисходительно рассмеялось, показав пару передних зубов размером с плитки-кабанчики, какими выкладывают ванные комнаты.

– Это навряд ли, – сказало оно, жуя в рассеянности кусок разбухшей в воде лесины. Затем существо громко чихнуло, и темные очки его упали на землю.

Ловелас испуганно ахнул.

– Черный Бобер! – отшатнувшись, воскликнул он.

В тот же миг в ближнем лесу послышался громкий треск и на невезучий отряд обрушилась объединенная банда завывающих урков и рычащих бобров.

Артопед вскочил на ноги.

– Эвиндюр! – воскликнул он и, обнажив Крону, протянул ее рукоятью вперед ближайшему урку.

– Рахат-лукум! – возопил Гимлер, разжимая пальцы, чтобы из них упало на землю его тесло.

– Вазелин! – произнес Ловелас, поднимая руки.

– Ipso facto![9] – проворчал Бромофил и расстегнул перевязь своего меча.

Пока остальные торопливо сдавались, Срам подскочил к Фрито и ухватил его за локоть.

– Пора рвать когти, бвана, – сказал он, набрасывая на голову шаль, и оба хоббота соскользнули на плот и отплыли от берега прежде, чем набегающие урки и их неуклюжие союзники успели заметить пропажу.

Вожак урков сгреб Артопеда за грудки и свирепо встряхнул.

– Которые тут хобботы? – взревел он.

Артопед повернулся туда, где только что стояли Срам и Фрито, потом туда где скорчились, стараясь быть понезаметнее, Мопси и Пепси, и наконец туда, где прикинувшись мертвыми, лежали Гимлер и Ловелас.

– Соврешь – костей не соберешь, – пригрозил урк, и Артопед против воли своей отметил прозвучавшую в голосе урка угрожающую нотку.

Он указал рукою на хобботов и двое урков прыгнули вперед и сграбастали несчастных руками, превосходившими толщиной Артопедовы ноги (обе сразу).

– Вы ошибаетесь! – заверещал Мопси. – У меня его нет!

– Не того вяжете! – взвизгнул Пепси. – Вон его берите!

И указал на Мопси.

– Ну да, не того – того самого, – кричал Мопси, маша лапкой в сторону Пепси, – я бы его где хошь признал. Рост три-пять, вес восемьдесят два, на левой руке татуировка – дракон перед случкой, два привода за недонесение и пособничество известному Кольценосцу.

Вожак урков злобно расхохотался.

– Остальным даю десять секунд, чтобы смыться, – сказал он, вертя в руках комплект гигантских кривых ножей и леденя душу пленников внезапным переходом на нормальный английский язык.

При этих словах Бромофил рванул с места, как спринтер, но перевязь меча обвила его ногу, он упал, и острый носок его же полуботинка пронзил Бромофилу грудь.

– Участь моя решена, – простонал он. – О, передайте Спартаковцам, чтобы держали торпеды сухими!

Затем он громко всхрапнул и испустил дух.

Урка покачал головой.

– Ну, уж это ты зря, – сказал он и увел свою банду, а с нею Мопси и Пепси, в окрестные леса.

Фрито и Срам, осторожно гребя, неторопливо переплыли реку и вытащили свое судно на восточный берег; а за ними, скрытое от глаз тенью плотины тихо прошлепало какое-то серенькое существо на зеленом в желтый горошек надувном матрасике.

– Из печного горшка да прямо в ночной, как сказал бы старый Губа-не-Дура, – проворчал Срам. Они выудили из груды барахла на плоту спальные мешки и полезли вверх по узкому ущелью, ведущему к следующей главе.

VI. ВСАДНИКИ РЕГОТАНА

Три дня Артопед, Ловелас и Гимлер гнались за бандой урков, останавливаясь лишь затем, чтобы поесть, попить, поспать, сыграть несколько партий в пинокль и немного погулять, любуясь окрестными видами. Скиталец, эльф и гном неутомимо шли по следам похитителей Мопси и Пепси, порой они покрывали за один переход не менее трех сотен ярдов, прежде чем рухнуть наземь в полной апатии. Много раз Топтун сбивался со следа, что было довольно трудно, поскольку урки имеют обыкновение любовно собирать свои экскременты и складывать из них там, где они проходят, большие ароматные кучи. Кучам этим они старательно придают скульптурные, но пугающие формы – в качестве безмолвного предостережения всякому, кто помышляет бросить вызов их мощи.

Но урковы кучи встречались все реже, свидетельствуя, что урки либо ускоряют шаг, либо испытывают недостаток в грубых кормах. Во всяком случае, след истоньшался, и рослому Скитальцу требовалось все его искусство, чтобы не упустить едва уловимых знаков, оставляемых спешащей бандой: изодранного полуботинка с отверстиями для вентиляции, колоды крапленых карт, а чуть погодя двух урков – тоже с отверстиями и тоже для вентиляции.

Земля становилась все более безрадостной и плоской, теперь вокруг виднелись лишь карликовые кустарники и чахлые сорняки. Время от времени преследователям попадалась заброшенная деревня, совершенно пустая, если не считать одной-двух бродячих собак, которыми путники пополняли свои припасы. Медленно спускались они на унылую Равнину Реготана, место жаркое, засушливое и безотрадное[10]. Слева от них смутно рисовались в небе вершины Мучнистых гор, справа в дальней дали лежал медлительный Эманац, на юге располагались баснословные земли Реготунов – овчаров, прославленных мастерством, какое являют они в схватке с боевым мериносом.

В стародавнее время повелители баранов враждовали с Сыроедом и отважно сражались против него при Брильонтире и Ипсвиче. Ныне же поползли слухи о бандах изменников, которые, вторгаясь верхом на баранах в северные пределы Роздора, грабили, сжигали селения, убивали и насиловали.

Топтун вдруг остановился и испустил глубокий выдох уныния и скуки. Урки уходили от них все дальше и дальше. Осторожно развернул он квадратик, оставшийся от волшебного сдобного хлебца эльфов, и разломил его на четыре равные доли.

– Съесть все до крошки, ибо это последнее, что у нас есть, – произнес он, зажимая в кулаке четвертый кусочек, чтобы сгрызть его позже, когда никто не будет смотреть.

Ловелас и Гимлер жевали сосредоточенно и безмолвно. Всюду вокруг ощущали они злодейское присутствие Сарафана, злого Мага из Кирзаграда. Его зловещие чары тяжко сгущались в самом воздухе, а тайные силы его препятствовали дальнейшим поискам наших друзей. Силы, имевшие много обличий, но ныне обернувшиеся поносом.

Гимлер, который питал к Ловеласу чувства еще менее теплые, нежели в Дольне, – если такое возможно, – подавился булкой.

– Будь прокляты эльфы с их гнилою жратвой, – пробормотал он.

– И гномы, – парировал Ловелас, – с их неразвитым вкусом.

В двадцатый раз эти двое обнажили оружие, горя желаньем отведать вражеской требухи, но Топтун вмешался, предотвращая смертоубийство. Он все равно уже доел свою порцию.

– Воздержитесь и смиритесь, остановитесь, угомонитесь, вложите в ножны мечи ваши, воздержитесь от ссоры вашей и остановите руки ваши, – рек он, воздевая бахромчатую рукавицу.

– Отзынь, приставучий! – проревел гном. – Щас я из этого фертика запеканку сделаю!

Однако Скиталец вытащил умиротворяющего вида нож, и драка закончилась так же быстро, как началась, ибо даже гномов и эльфов не прельщает перспектива получить перо в спину. Затем, едва лишь бойцы вложили клинки в ножны, Топтун снова возвысил свой голос.

– Воззрите! – воскликнул он, указывая на юг. – Всадники! Много! И скачут, как ветер!

– Лучше бы им скакать против ветра, – произнес, зажимая нос, Ловелас.

– Ноздри эльфов чувствительны, – сказал Топтун.

– И пятки их сверкают, как легкое пламя, – чуть слышно проворчал Гимлер.

Все трое, сощурясь, вглядывались в облако пыли на далеком горизонте. В том, что это были бараньи пастыри, не оставалось сомнений, ибо ветер служил им герольдом.

– Ты полагаешь, они дружелюбны? – спросил, трепеща словно лист, Ловелас.

– Этого я сказать не могу, – ответил Топтун. – Если они дружелюбны, нам тревожиться не о чем, если ж они враждебны, мы спасемся от их ярости посредством военного искусства.

– Это как же? – спросил Гимлер, уже оглядевший плоскую равнину и не нашедший, куда спрятаться. – Биться будем или деру дадим?

– Ни то, ни другое, – ответил Скиталец, грузно плюхаясь наземь. – Мы прикинемся мертвыми.

Ловелас и Гимлер обменялись взглядами и покачали головами. Немного существовало на свете предметов, по которым мнения их совпадали, но Топтун был, безусловно, одним из них.

– Ну что же, – промолвил Гимлер, вытаскивая колун, – по крайней мере, двух-трех мы с собой заберем, ибо лучше уходить из этого мира с застегнутым гульфиком.

Бараньи властители приближались, уже явственно слышалось яростное воинственное блеянье их скакунов. Рослы и светловолосы были Реготуны, носители шлемов, венчаемых грозного вида шипами, и сильно похожих на зубную щетку усов. Путешественники разглядели также высокие сапоги, короткие кожаные штаны с помочами и длинные копья, похожие больше на метлы с налитым в ручки свинцом.

– О, сколь свирепо обличие их, – сказал Ловелас.

– Да, – отвечал Топтун, вглядываясь сквозь щель между пальцами, ибо он прикрыл ладонью глаза. – Горды и горячи Реготуны и пуще всего ценят они силу и обладанье землей. Но поскольку землей этой чаще всего уже обладают соседи, Реготуны отчасти непопулярны. Они хоть и не ведают грамоты, но привержены песням и танцам, и преднамеренным убийствам.

Впрочем, война – не единственное их ремесло, ибо они еще держат летние лагеря для детей соседских племен, оборудованные самыми современными кухнями и душевыми.

– Стало быть, не так уж они и плохи, мерзавцы, – с надеждой произнес Ловелас. И в тот же миг сотня клинков сверкнула, появляясь на свет из сотни ножен.

– Может, заложимся? – спросил Гимлер.

Бессильные что-либо сделать, они наблюдали, как несется на них бараний строй. Внезапно всадник, скакавший в самой его середине, всадник, чей шипастый шлем украшала вдобавок пара длинных рогов, неопределенно махнул рукой, приказывая воинам остановиться, и те натянули поводья, явив поразительное отсутствие наездничьего искусства. Двое их свалившихся с седел товарищей были насмерть затоптаны в последовавшей сутолоке и суматохе.

Когда вопли и проклятия замерли, рогатый вождь легким галопом подскакал к нашей троице на боевом мериносе редкостной стати и белизны. В хвост боевого барана были затейливо вплетены круглые резинки разнообразных цветов.

– Ну и видок у придурка – вилка вилкой, – прошептал Гимлер краешком толстогубого рта.

Вождь, оказавшийся на голову ниже всех прочих всадников, с подозрением оглядел своих пленников сквозь сидевшие в его глазницах спаренные монокли и угрожающе взмахнул боевой метлой. Только тут троица сообразила, что перед ними женщина – женщина, чей обширный нагрудник намекал на скрытые за ним обильные телеса.

– Куда ви держайт свой путь унд што ви делайт здесь, где вам не следовайт бить ин дер фюрст строка, где ви ист? – требовательно вопросила предводительница на сильно испорченном Поголовном языке.

Топтун выступил вперед, низко поклонился, пал на одно колено и дернул себя за чуб. Затем он поцеловал землю у ног Властительницы баранов. Да уж для верности и сапоги ей почистил.

– Привет и здравия тебе, о Владычица, – прошепелявил Топтун, чувствуя, что язык у него во рту едва ворочается от сапожной ваксы. – Мы путники, зашедшие в ваши земли в поисках друзей, плененных грязными урками Сыроеда и Сарафана. Быть может, вам довелось их встретить? Росту в них три фута, ножки волосатые, хвостики маленькие, одеты, скорее всего, в эльфийские плащи, а путь они держали в Фордор, дабы уничтожить опасность, представляемую Сыроедом для Нижесредней Земли.

Несколько времени предводительница овчаров молча созерцала Скитальца, а затем обернулась к отряду и поманила к себе одного из воинов.

– Эй, лекарь! Поспешайт, для тебя ист работа. У парня бред.

– О нет, Прекрасная Дама, – сказал Топтун, – те, о ком я веду речь, это хобботы, которых эльфы зовут на своем языке полуосликами. Я же – их проводник, некоторые называют меня Топтуном, хотя у меня куча имен.

– Готофф поспорить, што это ист так, – согласилась предводительница, встряхивая золотистыми локонами. – Лекарь! Где ти застревайт?

Но, в конце концов, объяснения Топтуна были приняты на веру и все принялись представляться друг дружке.

– Я ист Йорака, дочь Йомлета, Капитан Остенфельда унд Тан Навара. Это означайт, што ти обращайтся ко мне вежлифф или ти ист пфук унд никто тебя больтше не видел, – сказала краснолицая воительница. Внезапно лицо ее потемнело, ибо на глаза ей попался Гимлер, и она оглядела его с большим подозрением.

– Как ист твое имя, повторяй?

– Гимлер, сын Героина, Владетельный Гном Герундия и Главный Инспектор Королевских Блюд, – ответил приземистый гном.

Йорака слезла с барана, подошла к гному поближе и, сурово сомкнув уста, еще раз внимательно проинспектировала его внешность.

– Нет, не сметшно, – наконец, сказала она, – хороший карлик из тебя не получайтс.

И она повернулась к Топтуну:

– Унд ти. Артбагет, так?

– Артбалет! – сказал Топтун. – Артопед из рода Артбалетов!

В мгновение ока он вырвал из ножен тускло сверкнувшую Крону и, вертя ею над головой, воскликнул:

– А это Крона, меч того, у которого куча имен, того, кого эльфы называют Люмбаго, а также Магнетитом и Дуболомом, наследника трона Роздора и истинного Артбалета, сына Араплана, Дюжинами Разящего, семя от семени Барандила, Сам-с-Усама и Кума-Королю!

– Тьфу ти, ну ти, – сказала Йорака и вновь оглянулась на ожидающего распоряжений лекаря. – Впротшем, я верить, что ви ист альзо не шпики дер Сарафана. Он хоть и вонютшка, но не польный кретин.

– Мы пришли издалека, – сказал Ловелас, – а вел нас Гельфанд Серозубый, Маг Королей и Крестный Отец Фей второго разряда.

Баранья Властительница приподняла соломенные брови, отчего оба монокля вывалились из глазниц, явив ее собеседникам жидко-голубые глаза.

– Тшшшшшшш! Это ист не тот имя, который стоит повторяйт в наш фатерлянд. Король, майн фатер, давайт этот шулик свой любимый скакун, Протуберанетц Моментальный, а тот поступайт с ним хуже трехногого тролля! Петный оветшк вернулся домой недель спустя весь в блохах унд разучился проситься на улитц унд обгадил новый ковер Короля. Когда дер Король поймайт его, один дохлый Маг станет больтше!

– В ваших словах есть печальная мудрость, – сказал Артопед, стараясь украдкой заглянуть ей под алебарду, – ибо Гельфанда нет больше с нами. Он встретил свою судьбу, пав в неравном бою с булдогом в Копях Дории. Мерзкая тварь предательски одолела Гельфанда, прибегнув к обману и низким трюкам.

– Дер поэтитшикал правосудий, – сказала Йорака, – но я буду скушать по старый притурок.

– А ныне, – продолжал Артопед, – мы ищем двух своих соотечественников, захваченных урками и уведенных неизвестно куда.

– О, – сказала воинственная леди, – ми вчера приконтшили несколько урков, но никакой хобот я там не видеть. Правда, у них в кастрюльк лешали какие-то костошки, унд я не думайт, что ваши парни имел запасные ребра.

Три товарища безмолвно попрощались с соратниками, уделив им десять секунд молчания.

– А как насчет того, чтобы немного подбросить нас на ваших фрикадельках? – спросил Гимлер.

– Гут, – сказала Йорака, – только ми собираемся в Кирзаград, поквитаться с этой сволотшью Сарафаном.

– В таком случае, вы будете сражаться против него плечом к плечу с нами, – сказал Топтун. – Но мы полагали, что бараньи властители связали свою судьбу с этим злым Магом.

– Ми никогда не работаль на этот шаба, – громко произнесла Йорака, – унд если ми совсем немношк помогали ему понатшалу, то ми всего лишь исполняли приказы, унд это ви наверное слышайт совсем не про нас, потомушт ми быть в это время в другое место. Унд кто бы там ни было, теперь он тратит весь время на поиски какой-то дуратцкий Кольтцо, который никс не стоит. Я не верить во весь этот волшебный штутшка. Магик-шмагик, вот как я про них говорить.

Всадница щелкнула каблуками, развернулась налево кругом и бросила через плечо:

– Итак, ви ехать с нами или остаться здесь унд, может быть, подыхать с голодуха?

Топтун погладил лежавший в кармане последний кусочек эльфийского сухаря и взвесил альтернативы, не забыв принять во внимание и мясистые прелести Йораки.

– Ми ехать с вами, – ответил он мечтательным тоном.

Пепси приснилось, будто он – пьяная вишня, лежащая на самом верху огромной порции пломбира с орехами и горячим шоколадным сиропом. Колыхаясь на целой горе взбитых сливок, он увидел, как над ним, роняя шматки слюны, разевается великанская пасть с остро заточенными клыками. Он хотел завопить, призывая на помощь, но рот его оказался забит отвердевшим сиропом. Пасть опускалась к нему, обдавая горячим, вонючим ветром... все ниже... все ниже...

– Подъем, уроды! – прорычал грубый голос. – Пахан желает с вами потолковать! Ха-ха-ха!

Тяжеленный башмак проехался по ребрам Пепси, и без того уж ободранным. Он открыл глаза и встретил в ночном мраке злобный взгляд свирепого урка. На этот раз бедный хоббот действительно завопил, но поскольку во рту у него был кляп, получилось какое-то испуганное бульканье. Пепси дернулся и сразу вспомнил, что он связан по рукам и ногам на манер кабана, которого собираются поджаривать над огнем.

Память, наконец, вернулась к нему во всей полноте, он вспомнил и то, как его с Мопси пленила банда урков и заставила пешком шагать на юг, в Землю Фордора, навстречу судьбе, которой они смертельно боялись. Однако путь уркам преградила сотня светловолосых всадников на боевых баранах, и теперь урки лихорадочно готовились к отражению атаки, которая, как они знали, обрушится на них с первыми лучами солнца.

Пепси получил еще один удар башмаком и услышал голос второго урка, обращавшегося к первому.

– Маклак пушкин, хоббот-жрать бабушка левак! – прохрипел этот, еще более низкий голос, обладателем которого был, как сообразил Пепси, Гуляш, вожак Сарафановых урков, сопровождавших Сыроедовых прихвостней, более крупных и лучше вооруженных.

– Горбодюк козла! – рявкнул более крупный урк и вновь поворотился к перепуганным хобботам. Гнусно ухмыляясь, он вытащил из-за пояса кривой серп и расхохотался. – Ну что, корешки, спорим, вы отдали бы руку и ногу, лишь бы выбраться отсюда?

С насмешливой свирепостью он поднял оружие над своей вырастающей прямо из плеч головой, наслаждаясь униженными протестами хобботов.

– Я, Гуляш, буду иметь удовольствие доставить вас, подземные свинки, к самому великому Сарафану, Повелителю бойцов Урюк-Хая, Мерзейшему из Мерзких, Обладателю Священного Белого Камня, а в скором будущем – Пахану всей Нижесредней Земли!

Внезапный удар мясистого кулака по загривку сбил негодяя с ног, и он кубарем покатился на землю.

– Я те покажу пахана всей Нижесредней Земли! – рявкнул другой голос, более громкий и более низкий.

Мопси и Пепси уставились на колоссального урка ростом больше семи футов, а весом – четырехсот фунтов, ну, разве что, без грамма-другого. Нависнув над поверженным урком, чудище надменно указывало на красный нос, вышитый у него на груди. Это Харч из бойцов Отто-Манки, вожак Сыроедова контингента, сбил с ног Гуляша.

– Пахан всей Нижесредней Земли, ишь ты! – повторил издевательски Харч.

Гуляш вскочил на обремененные тяжеленными башмаками ножищи и сделал в сторону Харча непристойный жест.

– Шлюхфунт титак кьеркегор! – взвивзгнул он, в ярости топча башмаками землю перед более крупным урком.

– Эрзац! – сердито взревел Харч, и выхватив четырехфутовый ножик, ловко обкарнал Гуляшовы ногти по самый локоть. Более мелкий урк побежал подбирать руку, кляня на чем свет стоит голубого полосатика, уже пристроившегося лакать кровь.

– Ну так вот, – сказал Харч, поворачиваясь к хобботам, – эти мемекалки собираются наехать на нас поутру, так что вам придется открыть мне, где вы зарыли Волшебное Кольцо, – и прямо сейчас!

Сунув лапу в большую кожаную котомку, урк вытащил полную жменю поблескивающих инструментов и в два ряда разложил их на земле перед Пепси и Мопси. В ужасе смотрели они на бич из буйволовой кожи, тиски для больших пальцев, плетку-девятихвостку, резиновый шланг, набор хирургических ножей и портативную жаровню с двумя докрасна раскаленными клеймами.

– Вы у меня канарейками запоете, я способы знаю, – усмехнулся мерзавец, помешивая угли длинным указательным пальцем. – Каждый из вас отведает по одной хреновинке вот из этого ряда и по парочке вон из того. Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха, – сподличал Пепси.

– Смилуйся! – пискнул Мопси.

– Да ладно вам, корешки, – сказал Харч, вытягивая из жаровни трехполосое «S» Сыроеда, – надо же малость повеселиться перед серьезной беседой.

– Не надо, прошу вас! – закричал Мопси.

– Ну, так кто из вас хочет быть первым? – рассмеялся жестокий урк.

– Он! – хором ответили хобботы, указывая один на другого.

– Хо-хо! – пророкотал урк, сгибаясь над Мопси, словно домохозяйка, выбирающая колбасу. Он поднял пылающую железяку и Мопси взвыл, почти заглушив звук удара. Однако когда он снова открыл глаза, мучитель его все еще стоял над ним со странно безразличным видом. Не сразу заметил Мопси, что у мучителя нет головы. Наконец, тело урка опало на землю, будто продырявленная надувная подушка, а над ним, торжествующе ощерясь, воздвигся Гуляш. В уцелевшей руке он держал мясницкий нож.

– Последки сладки! Мое вышло последнее слово! – ревел Гуляш, в ликовании подскакивая то на одной ноге, то на другой.

– А теперь, – зашипел он хобботам прямо в лицо, – мой господин, Сарафан, желает знать, где скрыто Кольцо!

И в подтверждение саданул ногой по башке Харча, отфутболив ее на добрых двадцать ярдов.

– Кольцо, какое такое кольцо? – затараторил Пепси. – Ты слышал что-нибудь о кольце, а, Мопси?

– У меня только одно и есть – след прививки от оспы, – ответил Мопси.

– Давай-давай, колись побыстрее! – напирал Гуляш, слегка подпаливая волосы на крупной ступне Пепси – на правой.

– Хорошо, хорошо, – всхлипнул Пепси. – Развяжи меня, я тебе карту нарисую.

Обуреваемый алчным нетерпением Гуляш согласился и ослабил путы на руках и ногах Пепси.

– Теперь принеси сюда факел, а то ничего не видно, – сказал хоббот.

– Гнаш любдуб! – воскликнул на своей пакостной тарабарщине распалившийся урк, кое-как ухватывая оставшейся рукой и факел, и клинок.

– Хочешь, давай я твой меч подержу, – предложил Пепси.

– Кныш Снарк! – невнятно согласился изверг и нетерпеливо взмахнул факелом.

– Значит так, вот это Мучнистые горы, а вот здесь Эманац, – говорил Пепси, ковыряя землю острием сверкающего клинка.

– Кришна римский-корсиков!

– ...а это Большая Дорога...

– Гракли богард!

– ...а вот это твой желчный пузырь, прямо над потрохами!

– Грюк! – возразил урк, опадая на землю и распахиваясь, словно наволочка, сверху донизу. Пока из него с шумом сыпались внутренности, Пепси освободил Мопси, и оба, крадучись, стали пробираться сквозь боевые порядки урков, надеясь, что воины, занятые приготовлениями к битве, которой определенно предстояло разразиться с первыми лучами солнца, их не заметят. Обходя на цыпочках ораву бойцов, точивших свои жуткие ножи, хобботы слышали, как урки под дерганный ритм, отбиваемый одним из них железным шлемом на собственном затылке, наполовину поют, наполовину отрыгивают песню. Странными и режущими ухо казались кравшимся во тьме хобботам ее звуки:

От Чертогов Хезадума
И до берегов Лютуи
Бьемся мы за Сыроеда
Зубом, когтем и коленом...

– Чшшшш, – прошептал Пепси, когда оба выползли на карачках в открытое поле, – старайся не издавать ни звука.

– Ладно, – прошептал Мопси.

– Это кто еще тут шепчется? – пророкотал в темноте голос, и Пепси почувствовал, как чья-то лапа с отросшими ногтями сгребла его за грудки. Не долго думая Пепси саданул в темноту когтистой ногой и дал стрекача, оставив урка-часового кататься по земле, держась за единственное на его теле место, не защищенное ни доспехами, ни армейским страховым полисом.

Хобботы пулей пронеслись мимо ошарашенных урков.

– В лес! В лес! – кричал Пепси, ныряя, чтобы увернуться от стрелы, едва не расчесавшей ему шевелюру до самой кости. Со всех сторон хобботы, мчавшие к лесу, обещавшему им безопасность, слышали крики и разнообразные сигналы к бою, ибо на их счастье именно в эту минуту раздалось свирепое «мэ-э-э-э» – то Реготуны принялись выдувать в боевые рога призыв к атаке. Нырнув под деревья, хобботы испуганными глазами наблюдали за нападением кровожадных бараньих властителей на урков, слушали как сливается воедино вырывающееся из сотни глоток воинственное блеяние. Забыв о сбежавших пленниках, урки держали оборону, а на них одна за другой накатывали шерстистые волны смерти, и боевые метлы гулко стучали по черепам, имевшим целый фут в толщину. Затем до слуха хобботов стали доноситься издали вопли и звуки ударов, а сами они, открыв рты, наблюдали за страшной резней. Урки все-таки подались назад перед превосходящими силами противника, и хорошо натасканные мериносы принялись метаться из стороны в сторону, лягаясь и кусаясь, ибо они были обучены не меньшему числу грязных трюков и подлых приемов, чем их впавшие в неистовство всадники. Хобботы увидели, как горстка урков побросала серпы и начала размахивать белым флагом. Победители, широко улыбаясь, окружили их и принялись сечь и рубить, перекидываясь, будто футбольными мячиками, урочьими головами. Хохоча, словно безумные, веселые бойцы радостно избавляли вражьи трупы от бумажников и прочей начинки. Пепси и Мопси, безуспешно борясь с тошнотой, отвратили лица от жуткой сцены.

– Хо-хо-хо! – засмеялся кто-то совсем рядом. – А эти пастушки шутить не любят.

Мопси и Пепси со страхом оглядели зеленеющие деревья. Они определенно слышали низкий, рокочущий голос, но столь же определенно никого рядом не видели.

– Але? – неуверенно спросили они.

– Не «але», а хо-хо-хо, – откликнулся голос.

Братья принялись обшаривать глазами лес в поисках источника смеха, но не смогли обнаружить его, пока не мигнули огромные зеленые глаза – только тогда Мопси и Пепси углядели прямо перед собой великана, почти заслонявшего высокие деревья. Челюсти хобботов отвисли при виде колоссальной фигуры ростом в целых одиннадцать футов, стоящей, застенчиво свесив вдоль тела руки. Великан был зелен с головы до ступней (размер пятьдесят шестой, полнота третья). Широкая, бледно-зеленая улыбка раздвинула его щеки, и чудище вновь засмеялось. Кое-как совладав с челюстями, хобботы заметили, что великан совершенно гол, если не считать сплетенной из петрушечьей зелени набедренной повязки и нескольких капустных листьев в похожих на перья волосах. В огромных лапах великан держал по пакету мороженой зеленой фасоли, а колоссальную грудь его украшал транспарант, сообщавший: «Только сегодня! На каждую коробку кукурузного пюре пять центов скидки!»

– Нет, нет, – простонал Пепси, – это... этого быть не может!

– Хо-хо-хо, а вот есть же, однако, – расхохоталась огромное существо, наполовину человек, наполовину кочан капусты. – Прозываюсь я Древоблуд, Владыка Ди-Этов, а еще часто называют меня Царем Горо...

– Не говори таких слов, не надо! – выкрикнул Мопси, в ужасе зажимая волосатые уши.

– Да ты не боись, – усмехнулся приветливый овощ. – Я желаю жить с вами в мирабели.

– О нет, нет! – стонал Пепси, грызя в помрачении галстучный зажим.

– Пошли-пошли, – сказал великан. – Я вас познакомлю с моими подданными, что проживают в лесу. Вот им редистость-то будет! Хо-хо-хо! – и зеленый морок согнулся пополам, радуясь собственному каламбуру.

– Умоляю вас, умоляю, – взмолился Пепси, – мы не вынесем этого, после всего, что нам пришлось пережить.

– Я вынужден настоять на своем, друзья мои, – сказал великан. – Народы моего царства отправляются на войну со злым Сарафаном, пожирателем клетчатки и другом черных сорняков, с каждым днем все злее угнетающих нас. Мы знаем, что и вы враждуете с ним, а потому вам придется отправиться с нами и помочь одержать победу над этим диэтоубийцей.

– Ну что же, – вздохнул Пепси, – Ну ладно. Если надо...

– ...значит надо, – вздохнул Мопси.

– Да не вздыхайте вы так, – успокоил хобботов великан, вскидывая их на свой изжелта-зеленый загривок. – Быть Владыкой Ди-Этов тоже не сахарная свекла – хо! – особливо при моем-то проворстве.

Хобботы верещали и дрыгались, пытаясь вырваться из лап приставучего великана.

– Зря брыкаетесь, – урезонивал их великан, – у меня есть для вас пара персиков, пальчики оближете. На вкус – совершенные... совершенные...

– ...перчики, – пробормотал Пепси.

– Хэ-хэ, – забулькал великан, – а неплохо. Жаль, не я это сказал!

– Скажете еще, – всхлипнул Мопси, – какие ваши годы.

Сидя в тенистой рощице, Артопед, Ловелас и Гимлер растирали ноющие мышцы, а Реготуны между тем поили своих слюнявых скакунов, высматривая среди них самого слабого, дабы отужинать им. Три долгих дня они скакали во всех направлениях по гладкой каменистой земле, приближаясь к страшной твердыне Сарафана Хамоватого, и отношения среди членов маленького отряда становились все более напряженными. Ловелас и Гимлер неустанно изводили друг друга. Эльф от души посмеялся над гномом, когда тот на исходе первого дня свалился со своего скакуна, и баран проволок его по земле, основательно ободрав. В отместку Гимлер исподтишка накормил Ловеласова барана сильным слабительным. В итоге весь второй день хворое животное мотало перепуганного Ловеласа, носясь то кругами, то зигзагами, за что Ловелас той же ночью отомстил гному, укоротив его мериносу заднюю правую ногу и обеспечив Гимлеру на весь следующий день бурные приступы морской болезни. Короче говоря, скучать никому не пришлось.

В добавление к этому, и Гимлеру, и Ловеласу стало казаться, что со дня встречи с Реготунами Артопед несколько тронулся, ибо он все время ерзал в седле, бормотал себе что-то под нос и то и дело оглядывался украдкой на предводительницу бараньих пастырей, неизменно отвергавшую его приставания. В последнюю ночь скачки Ловелас, проснувшись, обнаружил, что Скиталец куда-то исчез, а в ближних кустах происходит шумная потасовка. Прежде чем эльф успел стянуть с волос сетку и схватиться за оружие, Артопед возвратился – еще более меланхоличный, чем обычно – с вывихнутым запястьем и лиловым синяком под каждым глазом.

– На дерево налетел, – вот к чему свелись все его объяснения.

Впрочем, теперь Кирзаград и крепость Сарафана были уже близко, и потому изнурительная скачка сменилась вечерним отдыхом.

– Оох! – болезненно взвыл Гимлер, оседая на мшистый пригорок. – Анафемский четвероногий шашлык, весь копчик мне разворотил.

– А ты скачи, вставши на голову, – язвительно посоветовал Ловелас. – Она у тебя и помягче, и ценность представляет не такую большую.

– Отцепись от меня, ты, дамский парикмахер.

– Жаба.

– Оглоед.

– Полудурок.

Звон шпор и щелканье наездницкого хлыста прервали полемику. Три товарища наблюдали за тем, как Йорака возносит к ним на пригорок свои дородные телеса. Завершив подъем и хлыстом сбив с ботфортов пыль и комки бараньего сала, она с неудовольствием покачала головой.

– А ви, двое, все обзывайт друг друга грязный клитшка?

Она оглядела их, с намеренным пренебрежением избегая округлившихся, воспаленных глаз Артопеда, и громко расхохоталась.

– У нас в дер фатерланд нихт никакой спортшик, – наставительно сказала она, обнажая в пояснение своих слов несколько кинжалов сразу.

– Ребята немного устали от долгой скачки, – успокоил Йораку измордованный Скиталец и игриво ущипнул ее за каблук, – но все равно рвутся в бой, да и мне не терпится показать, чего я стою, – перед вашими лазурными глазками.

Йорака издала такой звук, словно ее вот-вот вырвет, смачно выплюнула против ветра здоровенный кусок жевательного табака и, гневно топая, удалилась.

– Дохлый номер, – объявил Гимлер.

– Брось, не горюй, – сочувственно произнес Ловелас, обнимая Артопеда за плечи с куда более чем дружеским пылом, – все эти дамочки на один покрой. Отрава, все до единой.

Артопед, безутешно рыдая, вырвался из объятий эльфа.

– У бедный малтшик вот тут полный капут, – сказал, указывая на голову Артопеда, Гимлер.

В наступившей тьме замерцали костры Реготунов. Прямо за ближайшим холмом лежала долина Кирзаграда, ныне переименованного интриганом-волшебником в Сарафлэнд. Безутешный Скиталец слонялся среди отдыхающих воинов, почти не слыша гордой песни, которую они ревели, звонко ударяя ей в такт пенящимися пивными кружками:

Ми ист бравый Реготун,
Врун, шалун, хвастун, драчун.
Ми скакаем наш баран
В дождик, в веттер унд в туман!

Ми танцуем вальс унд полька,
Ми читать не знайт нисколько.
Ми хотим в своя страна
Мир унд стран других казна!

Вкруг костров всадники предавались веселью, перекидываясь шутками и хохоча. Под восхищенные вопли льноволосых зрителей двое забрызганных кровью дуэлянтов ретиво рубились на саблях, в отдалении выла от восторга компания воинов, учинивших нечто непривлекательное с пойманной ими собакой.

Но картины общего веселья не дарили несчастному радости. С тяжестью на сердце он поплелся во тьму, вновь и вновь негромко шепча: «Йорака, моя Йорака». Завтра он явит всем такую отвагу, что ей придется обратить на него внимание. Он прислонился к стволу дерева и вздохнул.

– Эк ведь тебя проняло-то, а?

Топтун с криком отпрыгнул, но перед ним маячила всего лишь знакомая заостренная голова Гимлера, осторожно выглядывающего из кустов.

– Я не заметил твоего приближения, – сказал Артопед, убирая меч в ножны.

– Да я пытаюсь убраться по-тихому куда-нибудь подальше от этого паскудника, – объяснил гном.

– Кого это вы назвали паскудником, сударь? – сухо поинтересовался Ловелас, высовываясь из-за ствола, за которым он до этой минуты мирно растлевал бурундука.

– Легок черт на помине... – простонал Гимлер.

Втроем они уселись под развесистыми ветвями, думая о совершенном ими тяжком походе, судя по всему – совершенно бессмысленном. Что проку побеждать Сарафана, если Сыроед завладеет Кольцом Фрито? Кто тогда сможет противиться его мощи? Долгое время провели они в размышлениях.

– Не настало ли уже время появиться deux ex machina[11]? – устало спросил Ловелас.

Внезапно послышался громкий хлопок, полыхнул яркий свет, на миг ослепивший устрашенную троицу, ядовитый запах дешевого пороха повис в воздухе, и три товарища услышали отчетливое «шлеп!», за которым последовало еще более громкое «ох!». Затем перед ними в облаке конфетти предстала сверкающая фигура в белых одеждах, отрясающая обломки сучьев и грязь с безупречно чистых клешей и модных сапог.

Над белым кителем а-ля Неру с шикарным медальоном на груди виднелась опрятно подстриженная борода и темные очки в поллица. Весь этот ансамбль венчала большая белая панама с подобранным ей под тон страусовым плюмажем.

– Сарафан! – ахнул Артопед.

– Вроде того, но не в самую тютельку, – ухмыльнулся ослепительный пришелец, щелчком сбивая невидимую пылинку со сработанного хорошим портным рукава. – Ну-ка, попробуй еще разок. Грустно же, когда старые дружки никак не могут тебя признать!

– Гельфанд?! – воскликнули все трое.

– И никто иной, – сказал престарелый пижон. – А вас, похоже, удивило мое появление.

– Но как же... как ты...? – начал Ловелас.

– Мы думали, что булдог... – сказал Гимлер.

Старый маг подмигнул и поправил на груди вульгарный медальон.

– История моя и вправду длинна, и я теперь уж не тот Гельфанд Серозубый, какого вы знали прежде. Я претерпел множество изменений и, – должен добавить, – спасибо, больше не хочется.

– Ну да, виски напомадил и бороду подстриг, – прошептал наблюдательный гном.

– Я все слышу! – сказал Гельфанд приглаживая острые, словно бритва, бачки. – Не делай легкомысленных выводов из моего нынешнего обличья, ибо мощь моя стала ныне еще большей, чем была когда-то.

– Но как же ты сумел...

– Много постранствовал я с нашей последней встречи и многое видел, и многое должен тебе рассказать, – ответил Гельфанд.

– Мне бы хватило и имени твоего портного, – сказал Гимлер. – А где вообще ты разжился такими шмотками? Мне казалось, что до сезонной распродажи еще несколько месяцев.

– Есть в Лодыриене один такой магазинчик. А что, к лицу мне, как по-твоему?

– Гораздо больше, чем ты думаешь, – признал гном.

– Да, но как же ты все-таки... – снова начал Ловелас.

Маг знаком призвал их к молчанию.

– Узнайте же, что я уже не прежний Волшебник. Дух мой очистился, природа переменилась, у меня теперь новый имидж. От прежней моей личности осталось всего ничего, – шикарным жестом сорвав с головы панаму, Гельфанд низко поклонился друзьям. – Я претерпел полное преображение.

– А может, все же заложимся? – проворчал Гимлер, увидев выпавшие из панамы пять тузов.

– Но Гельфанд! – нетерпеливо воскликнул эльф. – Ты так и не поведал нам, как тебе удалось живым уйти из объятий булдога, не сгореть в огне, не утонуть в кипятке, наполняющем пропасть, избегнуть кровожадных урков и отыскать нас здесь!

Звезды разгорались все ярче в бархатном небе, между тем как эльф, гном и Топтун придвинулись к сияющему мудрецу, чтобы услышать рассказ о его чудесном, невероятном спасении.

– Ну так вот, – начал Гельфанд, – вылезаю я, значит, из пропасти...

[6] Лига – это примерно три фарлонга, то есть чуть меньше гектара.

[7] Из многих единое (лат.). Девиз США. – Прим. перев.

[8] Первая часть латинской фразы, означающей «Приятно и почетно умереть за родину». – Прим. перев.

[9] В силу факта, на деле (лат.). Прим. перев.

[10] Не лишенное сходства с городом Пассаик в штате Нью-Джерси.

[11] Бог из машины (лат.). – Прим. перев.

[ Предыдущая страница ] [ Следующая страница ]

[ Home ] [ Мир Толкина ] [ Гарри Поттер ] [ Weiss Kreuz ] [ Всякая всячина ] [ Галерея ]