Тот, о ком я буду говорить, имеет странную судьбу - никто никогда не сказал о нем ни одного худого слова. Это странно оттого, что все мы не миновали хулы. Так или иначе - от своих родичей, от своих потомков, от наших недругов, от случайных свидетелей, даже от тех, кто никогда не знал нас ни по делам, ни в лицо, - их слова летят в нашу память. Причина неизвестна. Конечно, есть одно исчерпывающее объяснение - Враг. Все, чего он касается, покрывается окислом, а руки его незримы и длинны. Но моего короля этот удел миновал. Даже Враг восхищался им. Он ненавидел его - и причина этой ненависти ясна: Враг перед ним оказался слаб. Ненависть - оборотная сторона признания. Те же, кто не застал его в этих землях живым и знают о нем понаслышке, вознесли его на невиданную высоту. После своего ухода он стал здесь сильнее, чем был при жизни. Такова власть легенды. Такова власть пустоты - когда она заполнена, мы опираемся на рассудок и чувства. Когда место свободно - властвует воображение.
Мое воображение молчит. Я знал моего короля много лет - кажется, с самого рождения. Я тоже был очарован им - еще в Благой Земле, когда он не носил венца и был одним из нас, завсегдатаев городских площадей, любителей дурачиться и служить лишь самим себе.
Он принадлежал к королевскому роду, мы знали это, но никому не приходило в голову, что власть когда-либо призовет его. Мы обожали его за легкий нрав, простоту и изобретательность. В нем совершенно не было обидчивости и болезненной гордыни, в той или иной мере свойственной нашему народу. Он не стремился к первенству - сейчас я понимаю, почему. Он был сыном младшего, третьего брата правящего лорда, даже его отец никогда бы не дождался своей очереди. Отец его этого и не ждал, он был бесконечно далек от любого правления.
Я отлично помню его, отца моего короля - высокого, узкобедрого, в серебристой одежде до земли: казалось, он плывет над ней - ни одного резкого движения, шея охвачена широким ожерельем, словно она слишком длинна и подломится, если ее не укрепить драгоценным доспехом. Золотые волосы вьются по спине долгими кольцами. Юность и достоинство. Он не любил ни городских площадей, ни шумных забав - он любил книги, тень и белых морских птиц, среди которых выросла его супруга. Он не менялся с годами, как некая нетленная ценность. Он был памятным надгробием нашему потерянному свету. Из всей своей родни, ставшей причиной общего изгнания, он один остался в стороне. Его называли предателем. Но это слово к нему не пристало.
Легко и плавно, словно так и должно быть, он совершал немыслимые вещи. Женился на дочери другого народа, над которым смеялись за его легкомыслие, разброд и слабость. Устраивал семейные торжества, когда его братья проклинали друг друга. Читал книги, когда родня собиралась на примирительные пиры. Он плыл по своему собственному течению. Никто не принимал его в расчет, он был свободен. Поэтому, когда все переступили грань и дали слово идти до конца, - он повернул обратно. С полдороги, не боясь ни позора, ни презрения, ни проклятья. Он был прощен. Никто из нас не смог долго поносить его неудобный, ненадежный характер.
Все его дети не чаяли в нем души. Но они были совершенно на него не похожи.
Мой король был его старшим сыном. Он стал его наследником в этих землях, он перевел нас через льды, основал свое королевство, ему мы присягали дважды - в Благой Земле и здесь, он принес нам клятву быть нашим государем и защитником. Это было закономерно, но очень, очень странно. Никто из нас не испытывал к нему почтения. Он был нашим приятелем, сообщником старых игр, равным из равных. Многие лучше него владели оружием, многие были лучшими мастерами, многие были хитроумнее, дальновиднее, выносливее, честолюбивей, опытней. В нем не было ничего королевского. Во многом его судьба оказалась вынужденной - он сам хорошо это понимал, присягнув Верховному Лорду нашего народа еще во льдах. Как бы принизив собственное значение.
Впрочем, это мои домыслы. Я знаю - больше всего на свете он любил свободу. Он много раз это говорил. Но король не принадлежит себе. Любое его слово, любой его жест - это символ, сигнал к действию, выражение воли его страны. Его подданные - продолжение его самого, а он - их исток. Это впитывается с колыбели. Короли воспитываются королями. А любители книг и белых птиц могут воспитать лишь свое подобие.
Он пошел дальше своего отца. При всей своей необязательности он прекрасно справлялся с шумными сборищами, пирами и дурачествами. Даже внешне он был ярче, словно недостаток величия судьба возместила ему наружным блеском, недоступность родовой власти - властью иного рода. Он не стремился к первенству, потому что прекрасно знал, в чем оно заключено. Он не правил - он очаровывал, все его друзья и впоследствии подданные были в него влюблены. Он имел над нами страшную силу. Не как король - как объект возможного поклонения. Эта власть имела патологическую природу: те, кто лишался его милости, могли сделать только одно - надеться на меч. Им словно не хватало воздуха. Разум был не властен над таким положением вещей. Его правление не имело ничего общего с увеличением блага его народа или процветанием его страны. Страна процветала оттого, что сотня рук в приступе безумия украшала и строила ее ради его лучезарной улыбки. Его пожелания не обсуждались. Стоило ему расхохотаться, дружески обнять сомневающегося, - и вопрос был решен.
Самым неприятным было то, что он не ведал, что творил. То есть он делал так оттого, что это было ему удобно. Он никогда не задумывался над природой своей власти. Он, очевидно, считал, что это естественно, он наш законный правитель и правит как умеет. Но он не правил нами. Власть действительно совершенно не привлекала его. Власть - это ответственность за каждого и полный отказ от себя, это напряженная работа ума; власть несовместима с популярностью. Тот, кто правит, почти не имеет личности, только статус. Он же на это был не способен. Он не искал правления. Понимал он это или нет - он искал обожания.
Сам он при этом тяготился последствиями - он все же был сыном своего отца, и на него накатывали приступы утомления. Тогда он без объяснений удалялся к себе и несколько дней никому не показывался на глаза, читая, бренча на арфе или просто смотря в темноту. Он отдыхал от нас, своего мнимого статуса и от своего государства. Государство было вправе думать об этом что угодно. Возле его дверей возникал кокон неприступности, словно там творится некое священнодействие. Ни у кого не было права просить его выйти, стучать в его дверь, вторгаться в его покой. Это сложилось само собой, после стихийных попыток нарушить уединение. Он показывался из полной темноты, щурясь на свет, - бледный, простоволосый, держась за резную дверную рукоять, словно лишь она не позволяет ему упасть. Его стреловидные ресницы дрожали. Он говорил шепотом. "Да, да, прошу вас... Немного позже... Ради всего благого, неужели вы не можете решить это сами?.." Это не забывается. Никто не захочет вторично чувствовать себя преступником и источником чужих страданий. Таким образом, у нас бывали длительные периоды безвластия, когда дела вершились только чудом, а головы подданных были заняты одним - самочувствием государя.
Он постоянно нас бросал. И искренне удивлялся нашей радости, когда возвращался к своим обязанностям. Он должен был принимать гонцов сопредельных держав, его домогались родичи, кровные братья, к нему приезжали от Верховного Лорда. Шла война, и дела на ней складывались все напряженней. Никто из нас не имел ни права, ни мудрости говорить от лица нашего короля. Государь ни с кем не делился содержимым своей головы. Гонцы и родственники мариновались по раздельным покоям. "Ожидайте, наш Лорд сегодня не может вас принять". "Но промедление грозит бедой!" "Владыка вас принять не может, он очень занят". По нашим лицам было видно, что это не уловка. На них было нарисовано: если ты не будешь ждать, сколько придется, ты умрешь. Он мог уехать на охоту без предупреждения в неизвестном направлении, взяв с собой двух-трех расторопных обожателей, что не смыкая глаз следили за ним, дабы не остаться за бортом.
Один раз он уехал и пропал на несколько лет. Никаких известий. Он выехал весной, вооруженный лишь охотничьим луком. Пять раз желтели листья, пять раз возвращались птицы, а его все не было. Полная неизвестность. У меня родилась дочь, она научилась произносить его имя на запрещенном языке Благих Земель, - а его все не было. Его родной брат, как мог, спасал наше положение. Прошло еще несколько весен - моя дочь начала танцевать под звездами с молодыми лучниками, деревья под окнами короля встали стеной, - а его все не было. Это было не просто жестоко - это было похоже на вредительство. Шла война, лиходейские твари добирались до самых наших границ, мы кое-как организовали оборону, к нам обращались сородичи с просьбой о помощи - но никто из нас не мог отдать приказа эту помощь оказать. Все висели в воздухе.
Наконец, он явился. Глаза горят, на шее варварские побрякушки.
- Эру Всеотец! - закричали мы. - Где же ты был??
- Я встретил пришедших следом, - ответил он, улыбаясь до ушей. - Они такие чудесные! Мы отлично повеселились.
- Ты знаешь, сколько времени прошло??
- А что, здесь что-то стряслось? - неподдельный испуг.
- Страна осталась без государя, вот что стряслось!
- Разве для того, чтобы жить и радоваться жизни, вам кто-то нужен, кроме вас самих?
- Но война... Переговоры... Охрана границ...
- Делайте, что считаете нужным. Эта страна ваша в той же мере, что и моя.
...Таким манером он улаживал наши дела. Противостоять было невозможно. Его радость обезоруживала. Ладно, Эру с ними, с врагами, друзьями и стратегическими планами, король здесь - и хорошо. Снова все ходили за ним по пятам, таскали ему заздравные чаши, болтали о последних новостях, лезли с накопившимися за десяток лет вопросами и все ночи напролет играли на свирелях. Немудрено, что уже на следующее полнолуние он закрылся за дверьми, праздник был недолгим. Снова дни тишины и волнений, как у постели умирающего.
Если кто-то считает это нормальным - пусть скажет об этом сейчас. Потому что я это нормальным не считаю. Я никому не пожелаю такого короля.
При этом я, как и прочие, любил его. Никто из нас не избег его чар. Я был с ним счастлив так, словно он один мог придать моей жизни смысл. Он освещал мою жизнь опасным, пронзительным светом. Его парадоксальный ум легко оперировал самыми сложными понятиями, создавая простые на слух конструкции, от которых веяло радостной, глубинной истиной. Возможно, это был обман - его личность, а не его ум придавали старым словам такое значение. Но в конечном счете источник огня не важен. Я наслаждался его голосом, его манерой напевать за работой, его теплыми гортанными интонациями, его пронзительным криком, которым он, дурачась, распугивал уток в зарослях камышей, чтобы наши лучники показали, на что способны, его тонким, почти неуловимым для уха пением, передразнивавшим степень натяжения тетивы. Я наслаждался его красотой, унаследованной от отца, и таинственностью, доставшейся от матери. Простотой его манер, когда он принимал высоких послов, и сложностью его танцев. Его безмятежным сердечным покоем, когда мы оставались наедине. Все, что он делал, казалось мне изумительным. Он умел и любил действовать. Он любил и умел оставаться в одиночестве - и, хотя его способность растворяться посреди толпы тоже восхищала, она в конечном итоге и была деспотией, длинным поводом, на котором он держал нас всех.
В мирных обстоятельствах, впрочем, с этим можно было мириться. На войне эта его черта проявилась во всей своей неприглядности.
Когда время Долгого мира истекло, мы стали совершать военные вылазки на границы. Он водил нас сам - разбивал на пару-тройку отрядов, способных прочесать лес, назначал условный сигнал тревоги и место конечной сходки - и отправлялся с одной из групп. Результаты были непредсказуемы. Группа могла прийти без него. У него совершенно отсутствовало чувство опасности. Группа могла прийти два дня спустя - увлеклась охотой за вражескими лазутчиками, и он решил не посылать гонца. Или послал - но никто не захотел оставить государя. Он никогда не приказывал, только просил или излагал свои соображения, окружающим предоставлялось решать самим. От этих решений у нас всегда царила неразбериха. Он не потрудился назначить военного советника или командующего войсками, хотя было ясно, что мирные времена не вернутся. "Почему не я?" - смеялся он в ответ на наши вопросы. Действительно - прочие лорды либо не выходили за пределы своих владений, и тогда их армии возглавлял кто-то другой, либо эти лорды подчинялись советам своих военных вождей. С нашим этот трюк был бесполезен. "Война - это поэзия, - заявлял он. - А самое важное в поэзии - импровизация. А самое страшное - скука. Противник выучит ваши ходульные рифмы и предпочтительную длину строфы, после чего поразить его вам будет нечем... Поразить в обоих смыслах... А если он поймет набор ваших метафор, он без труда проникнет прямо в сердце вашего отряда. Понять структуру иллюзий - и войти в нее в качестве главного героя... Нечто подобное я наблюдал в Благой Земле, и именно от Врага... Победа без единого выстрела". Он говорил о соблазне. Ни от кого я не слышал более точного и более запоминающегося определения. Однако факт остается фактом - полагаться на его руководство в бою было бесполезно. Со временем это принесло свои плоды - каждый научился отвечать только за себя и за собственные обязательства. Двадцать наших одиночек добивались результатов, которых иные не достигали и сотней. Но неприятный осадок остался.
Оборотной стороной это достижение повернулось во время прорыва северной Осады. Верховный Лорд собрал объединенный союз, дабы разгромить наконец вражескую твердыню. Я не знаю всех подробностей, кроме того, что еще на этапе договоров не все пошло гладко, в результате одновременного выступления не получилось, вражеские силы вырвались из кольца, а война вырвалась из-под контроля. Мы все были там с нашим королем, огромное войско, рассредоточенное по окрестностям. Тактика партизанского преследования и отстрела противника из засады всем хороша, кроме одного - никто не знал, чем занят наш государь и где он находится. А он в это время, увлекшись одному ему известным маневром, заехал слишком далеко. С ним был небольшой отряд обожателей, и уж лучше бы он был один - он умел растворяться в листве, траве и бурой почве до полной невидимости. Отряд этого сделать не мог. Они напоролись на ловушку и отступили в речные топи, где оказались заперты. Количество врагов превосходило их на порядок. Кольцо медленно сжималось, пока каждый из нас, как и был научен, отвечал только за себя. Мы привыкли обходиться без командиров. Король наш тем временем висел на волоске. Он был отличным стрелком, но в ближнем бою не блистал. А ближний бой не замедлил начаться, и перевес был не в его пользу. Страшно подумать, чем это могло кончиться, если бы не случайная подмога. Наш государь навеки остался бы в болотной жиже.
Мы вернулись домой, так и не догадываясь о произошедшем, сами по себе. Его сестра накинулась на нас, как на предателей. Она тоже ждала его и тоже не имела вестей. Она перебивалась слухами, и эти слухи впервые донесли страшную весть - наш государь погиб.
Помню, как в висках моих что-то лопнуло - и сразу разлилась тишина. Я слышал, как мое глупое, неповоротливое сердце дернулось пару раз - и поплыло в направлении горла. Там оно встало комом, оставив на своем привычном месте дыру - и в эту дыру стало страшно сквозить. Грудину ломило, словно туда въехала алебарда. Говорить я тоже не мог. Сначала. Потом по пустой грудине медленно разлился огонь, и от его жжения я закричал. Мы кричали все разом, с каждой минутой понимая, что не знаем, что делать с нашей собственной жизнью, нашей собственной страной и этой нелепой потерей.
Его сестра была в трауре - она надела его по младшим братьям. В силу природной мудрости она не кричала и не плакала - сидела, скорбная и тихая, и говорила правильные слова о судьбе. Я ненавидел ее. Она сказала, что смерти для нас в сущности нет, что за Морем мы встретим всех, кто нам дорог, и ее брата в том числе. Я тут же выложил ей все, что думаю о его жизни, смерти и месте под новыми светилами. Она сказала - да, я понимаю, вы очень любили его. Надо жить дальше.
Дальше! Со своими мудрыми и правильными речами она ничего не понимала. Я же видел, что между любовью и ненавистью нет даже шага и что ее брата я ненавижу сильней, чем ее - потому что он бросил нас, просто бросил нас.
...Тем временем с севера возвращались наши сородичи, битые Врагом. С ними шли те, кто просил убежища. Кто-то из них принес весть, что наш король жив, только ранен и расстроен обстоятельствами, в которые попал.
Ух как забегали его верные подданные! Ему приготовили встречу, словно он - триумфатор, везущий на седле голову Врага. А ему меж тем составляло труд вовремя довезти нам себя самого. Он приехал побежденный, оборванный, с рукой на привязи, растерявший половину отряда, - а ему под ноги бросали цветы. Все словно сошли с ума от радости. Его сестра и средний брат тоже. Но их можно понять - они кровные родственники, им и так пришлось несладко.
Он был мрачен. Это не удивительно. Говорил о потерях - весь север разрушен, наши крепости пали, земля выжжена, Верховный Лорд погиб, а с ним - несчетное количество наших соплеменников. На этом фоне его собственные художества выглядели вроде как невинно. Однако у Верховного Лорда были сыновья и дочь, его земля не осталась бы без присмотра. Ему было на кого оставлять свой народ. Мы находились в совершенно ином положении. Конечно, у нашего бездетного и неженатого владыки были братья и сестра, на самый черный день они оказали бы нам помощь. Но сестра его взяла мужа из иного народа - по доброй семейной традиции, - а у того были собственные соображения, не связанные с нами. Из прочих двое погибли, а оставшийся править не хотел и не собирался - как показала жизнь, он не в состоянии был справиться даже с крепостным гарнизоном.
При таких видах на будущее нужно хранить то, что имеешь, как зеницу ока. Начались робкие разговоры о наследнике. Сестра его тоже уединялась с братом для разговора, видимо, на ту же тему. Результаты плачевные. Свобода, независимость и тайный промысел судьбы.
Мы собрали большой совет. За счет притока новых лиц, которым было дано убежище, наше население возросло вдвое. Владыка принял у пришедших присягу, обещав быть им щитом и государем. Потом сказал, что закрывает границы своей страны. Это было крайне своевременное и давно ожидаемое решение. Со своей стороны мы поклялись ни при каких обстоятельствах не покидать границы его владений. Он кивнул. Мы сказали, что кроме этого клянемся не выпускать наружу его самого вплоть до окончания войны. "Ладно, - рассмеялся он. - Если обстоятельства будут таковы, что наш народ и его союзники решатся на общий бой, мы выступим, чтобы победить или погибнуть. Я сам поведу вас на эту битву, а до тех пор забудем о войне".
Вскоре дела пошли на лад. В глубине души мы благодарили войну за тот покой и относительный порядок, который у нас воцарился. Границы исправно охранялись, Враг, судя по всему, толком не знал, где мы находимся, - все, кто мог ему донести, были перебиты. Почтовые птицы носили нам вести, разобрать тайные каракули мог только государь. Лишенный возможности месяцами мотаться за пределами страны, он ударился в строительство. Вместе с двоюродными братьями, что тоже нашли у нас пристанище, он возводил резные лестницы в толще горы, лил стекло для светилен, напевал за работой - и все мы снова были счастливы.
Это были лучшие времена. Самые лучшие за все время, что мы обитали в этих землях. Для всех находилось дело, и каждый ощущал себя незаменимым. Новая страсть короля - лестницы и мосты - нашла много поклонников, особенно среди вновь прибывших. Постоянно чертились и обсуждались какие-то схемы, чертежи, таблицы плотности материала, вырезались пробы, которые потом всюду попадались на глаза. Даже на пиршественном столе одно время стоял миниатюрный костяной мост на трех опорах, в него ставилась свеча, дабы приносил хоть какую-то пользу.
Новые соотечественники внесли в нашу жизнь большое разнообразие, их рассказы были захватывающими; мы делились своими умениями и вовсе не чувствовали себя в изоляции. Постепенно, однако, их головы начали поворачиваться только в одном направлении - а именно в сторону нашего короля. С разной степенью теплоты, но с равной степенью интереса. Его двоюродные братья, пришедшие сюда со своими дружинами и остатками населения разбитых крепостей, стали проявлять беспокойство. Почва под их ногами заколебалась. Их попытки вернуть себе главенство были неудачными, от них за лигу разило ревностью и страхом потерять последнее. Король же наш вел себя как обычно. То есть любовь принимал с радостью, раздражение игнорировал.
Таким образом в какой-то час наша внутренняя политика стала гораздо интересней внешней. Наметились партии предпочтений и партия неприсоединившихся. Полное оформление пристрастий состоялось, когда обсуждали мост перед входными воротами. Пустяковый на первый взгляд вопрос. У нас были прекрасные изразцовые ворота, выходящие на берег непреодолимой реки. Король возвел их столетие назад, чтобы любоваться на буруны. "К этой реке я испытываю глубокое почтение, - заявил он тогда, - и потому она будет единственным, что увидит каждый выходящий из парадных ворот моей страны". Это была шутка в его духе - красота ценна сама по себе, а особенно она ценна в ущерб пользе. Много ругательств слышали мы с тех пор от гостей и парламентеров, желавших покинуть нас с большим блеском через парадный выезд. Король потешался, мы тоже. Однако с другого берега реки это выглядело как издевательство. Подъезжает посольство, разглядывает безусловно центральный вход, парадные ворота, сияющие всеми красками заката, могучую толщу стен, покрытую резьбой по обе стороны высоких створок. Под ногами широкая река со смертоносными водоворотами. Посольство ждет. Потом оно кричит. Потом оно теряет терпение и стреляет через реку в дверь. Потом дверь медленно распахивается и на пороге возникает наш Владыка - парадный венец, золотые локоны до локтя, мерцающий белый плащ и ослепительная улыбка. А! Добро пожаловать в мою страну! Дайте-ка я на вас посмотрю! С чем приехали? Отлично. Будьте любезны - двадцать лиг к северу, там есть брод, потом тридцать лиг к востоку, там есть проход, потом двадцать лиг к югу, там есть лаз, вас встретят. А здесь хода нет. Впрочем, если хотите, я могу бросить вам веревку. Лошадей, правда, придется оставить... Немудрено, что репутация нашего государства была самая странная. Но теперь в связи с войной ситуация изменилась. Вдруг возникнет необходимость укрыть новых беглецов, пришедших именно с этой стороны? Или случится иное непредвиденное событие, когда шутка станет преступной и неуместной? А вдруг обычный черный ход будет раскрыт, и в него ворвется враг? Вдруг времени будет в обрез? Одним словом, встал вопрос о строительстве моста. Король сомневался, его братья не сомневались. Крики о безопасности и естественной защитной преграде решались просто - мост будет подъемным или разводным или еще каким-нибудь непростым. Но король был не согласен в принципе - он считал, что мост реку обесчестит. Таким образом вопрос о вкусах, эстетический в своем основании, вскоре стал политическим. Обсуждалась честь державы, престиж народа мастеров, принципиальное участие в войне и любовь к красотам природы.
Король обещал вынести конечное решение на совете, чтобы не было недомолвок, а пока чертил схемы и позволял подданным вдоволь чесать языками и делиться по предпочтениям.
Впрочем, любой незначительный вопрос у нас теперь обрастал тайным соперничеством, жизнь била ключом, покой был утрачен, что вызывало сентиментальные воспоминания о тех временах, что предшествовали Исходу, когда любое неосторожное слово пожинало бурю, а центр мироздания, казалось, находится где-то между городской площадью и кузней.
Все было хорошо. И, как это обычно бывает, беда подкралась незаметно.
Надо сказать, что вовсе неожиданной ее не назовешь. Дело в том, что в той злосчастной битве, когда мы чуть не потеряли нашего государя в болоте, ему пришел на помощь отряд Пришедших Следом - потомков тех, с кем он однажды провеселился кряду несколько лет. Они передавали его имя и облик из поколения в поколение, как некий светоч, что вывел их из тьмы. И вот после битвы многолетняя пропажа короля начала выглядеть весьма удачным событием, поскольку ее последствия сыграли, как и не предвиделось. Если бы не одно "но". Предводителю этих людей наш король в порыве благодарности отдал свое кольцо. И обещал любую помощь тому, кто это кольцо предъявит. Кольца, конечно, было не жаль, хоть и привезено оно из Благой Земли, где ковалось под утраченным Изначальным Светом. Наш король и без своей регалии - король. А вот обещание было неразумным.
Выяснилось это тоже не сразу, а как-то исподволь. Предположения о последствиях были самые различные, все больше иронические. Рисовались косматые ходоки, протягивающие кольцо со словами: "Скот не родит, куры не несутся, помогите". Рисовались и нелепости: "Сын упал в штольню, достаньте, пожалуйста". Рисовались и ужасы: "Мы идем воевать дракона, и вы, значит, теперь с нами". Первые годы при известии о новостях снаружи мы вздрагивали, но постепенно внутренние дела стали важнее, все как-то сгладилось, не в последнюю очередь трудами весельчаков, предполагавших, что королевская регалия давно отдана в залог за бочонки эля или покоится в могильном кургане вместе с новым хозяином. Годы шли, память истончалась.
...Издалека кажется, что произошедшее - центральное и самое главное событие всей нашей жизни, и потому его должны окружать исключительные обстоятельства, предчувствия, неприступные полосы тишины с двух сторон - границы священного кокона, в котором оно сияет само по себе и сразу бросается в глаза. Ничего подобного. Никаких предчувствий и особых обстоятельств, обычный дождливый день осени, обычная разведка на границах, обычная жизнь внутри. Бродило вино в погребах, горели золотистые светильни, сияло голубое стекло высоких лампад, только что поставленных в новом проходе, звенели девичьи голоса, стучали в отдалении молотки, прерываемые взрывами хохота, накрывались столы, прогуливались пары, вился в сумраке шепот, шуршали страницы. Наш король второй день не показывался, закрывшись по обычаю. Это тоже было будничным явлением, жизнь шла своим чередом. И вот в этот ничем не примечательный день по каменному проходу между светильниками прошел человек. Разведка пропустила его, поскольку он предъявил кольцо нашего Владыки и назвал его имя. Человек тоже был будничный, в старой, линялой одежде, вымокшей под дождем. Он ничего не говорил и ничего не хотел, кроме свидания. Его разоружили и запустили внутрь. Молодые парни из разведки были заняты одним - не будет ли им выволочки за то, что они не убили чужака, как предписывало правило. Это опасение было сильнее их любопытства. Позубоскалив насчет неродящего скота и упавших в штольню разинь, они вернулись под ливень. Удивительно, что про кольцо этим вечером знали только они и сообщить об этом смогли бы лишь утром.
Человек пошел к королю один. Кто-то натолкнулся на него, бредущего по боковой галерее и пялящегося по сторонам. "Пойди лучше в новую галерею, там светлее", - посоветовали ему. В новой галерее он спросил у первого же каменотеса, где Владыка. "А что тебе от него надо?" - поинтересовался каменотес. "Он меня ждет". Ждет так ждет, чужаку указали на анфиладу, в конце которой был королевский чертог. У него даже не спросили имени, чтобы представить государю. Потому что ни у кого не хватило бы духу тревожить священный покой короля, стучать в створки и просить выглянуть наружу. Если этот смельчак рискнул нарушить наши границы - пусть выпутывается, как знает.
На вечернем застолье не обнаружилось ни короля, ни гостя. Это было ожидаемо - государь либо погнал наглеца с порога, либо тот не решился проникнуть внутрь и теперь избывает смущение, прячась в тени многоярусных колоннад, а то и вовсе под лестницей. На всякий случай кто-то дал распоряжение не запирать кухонные склады, а то выйдет неудобно. Таким образом все пребывали в неведении. И вот в глубоких сумерках раздался гонг, собирающий на совет.
Этого совета ждали, поскольку должен был, наконец, решиться вопрос о мосте. Но именно поэтому определенная часть населения предпочла остаться дома или предаться другим занятиям - в основном, юные девы, их легкомысленные товарищи, умудренные опытом воины и виноделы. Все они рассудили, что утром так или иначе все узнают, не желали участвовать в очередном споре либо не интересовались вопросом. Я вопросом тоже не интересовался, однако пошел под давлением дочери - она начала входить в возраст и не упускала возможности покрасоваться перед намеченной жертвой под любым предлогом. Намеченная жертва совет пропустить не могла - это был один из советников при двоюродном брате государя, ювелир с глазами убийцы и осанкой гордеца. Не знаю, что моя дочь в нем нашла, у него на лице было написано, что для полного отчаяния ему не хватает только жены.
Итак, мы собрались на совет и долго шушукались, перекрикивались и пересаживались. Даже когда вошел король, еще неслись приглушенные смешки и возня.
- Мой народ, - сказал он, садясь на трон. - Я собрал вас, чтобы огласить свое решение.
- Кто это там, рядом с государем? - тронула меня за запястье дочь. - Какой хорошенький!
- Не щебечи, - шепнул я.
- Это трудное решение... Надеюсь на ваше понимание.
- Да, видно, моста нам не видать, - сказал мой товарищ справа.
- Здесь со мной находится человек. Его имя - Берен. Он сын того, кому я обязан жизнью.
- Это смертный? - протянула моя дочь. - А какой хорошенький!
- Не щебечи, - одернул я ее.
- Нет смысла напоминать вам, что произошло между нами во время прорыва северной Осады. У этого человека мое кольцо. Он пришел сюда за помощью и я намерен ему эту помощь оказать.
- Точно, - сказал мой товарищ, - никакого моста. А я-то надеялся.
- Этот человек должен взять у Врага один из проклятых Камней. Это не его воля, но отказаться он не может... Он просит нас оказать ему содействие.
- Что??! - встал один из двоюродных братьев короля.
- Что?! - на поверил ушам мой товарищ.
- Такой хорошенький, а умрет, - сказала моя дочь. - Какая жалость.
- Какую-такую помощь? - не узнал я своего голоса.
- Постойте, - поднял руку король. - Я понимаю ваши чувства. Я помню, что сам велел закрыть пределы своей страны. Я знаю, что идти на Врага теперь может только безумец. Но я дал клятву. Поэтому прошу вас. Помогите мне - а не ему.
- Какого лиха! - загремело со всех сторон. - Гони его в шею, государь! Это измена!
- Какие камни??! Какой поход на Врага??!
- Какая клятва??! Это ж верная погибель! Какое содействие?? Собрать армию и бросить под Тень?
- А наши жены? Наши дети?? Наше будущее??? Ты же сам видел, какие у Врага силы!!
- Кто вообще его сюда пустил??! Почему не прибили на воротах??
- Не ты ли, государь, дал слово защищать нас и править нами?? И что, отправить нас на смерть - это твое королевское решение?
- Всякий, кто притронется к этим Камням, погибнет! Они - наши!!
Что-то произошло. Мы кричали все одновременно. Лицо короля окаменело. Он, видимо, ждал чего-то подобного - ни удивления, ни досады не отразилось в его глазах. Он смотрел сквозь нас, и это особенно раздражало. В углах его бледного рта таилась усмешка. Человек по имени Берен, напротив, отступил и привалился к дверному косяку, закрыв глаза. Краска сошла с его лица, отчего он стал еще невзрачнее.
Король молчал. Очевидно, не желал снисходить до наших воплей. Двоюродные братья короля, напротив, говорили много и громко. Оба они стояли на ногах, возвышаясь над головами своих сородичей.
- Не смей даже помыслить о Камнях, сын рыбачки! - кричал один.
«Ужасно, - подумал я, - неужели он смеет так обращаться к нашему королю??»
- Это не твоего ума дело! И уж тем более - не этого звереныша!
- Если ты или кто иной дотронется до нашего Камня - я размозжу ему голову! - вторил другой.
- Говорите за себя, принцы Первого Дома, - наконец сказал наш государь.
- И скажем! Потому что только глупец и самоубийца мог бы послушать тебя! К счастью, здесь таких нет!
- Правильно! Правильно!!
- Молчите!! Да помолчите вы!!
- Гони их вон, Владыка!! Это измена!
- Нет, они говорят дело!!
- Слышишь, что говорят твои подданные??
- Говорите за себя, принцы Первого Дома, а не за мой народ.
- Твой народ!.. Да посмотри на него! Он же не смотрит тебе в глаза, ему стыдно за тебя! Ты хочешь погубить свой народ из-за единой прихоти! Где твое хваленое милосердие? Твоя хваленая мудрость?
- Где ваша хваленая смелость?
- Не смей заикаться о нашей смелости, сын рыбачки! Мы держали Север, пока ты спал в своих покоях! Мы били Врага, пока ты учил своих зверенышей считать до десяти... Хочешь отыграться? На чужих костях прослыть великим героем? А может, ты просто захотел наши Камни?
- Не смей и думать о Камнях!
- А может, ты просто хочешь отдать наш Камень этому чумазому последышу? Камень, из-за которого погиб наш отец?..
- А может, ты просто решил погубить свою страну? Да стоит любому из вас - тебе или твоему зверенышу - попасться на глаза Врагу, как он будет знать о твоем королевстве все! Никто не спасет его!
- Да что с ним разговаривать! Убить звереныша немедля - и делу конец!
- Убить всякого, кто возьмет в руки Камень!
- Убить любого, кто смеет так говорить с нашим королем!!
- Остановитесь! Остановитесь!
- Дайте послушать!!
- Дайте сказать!...
...Ужасно. И старый раздор, и скрытое соперничество, и явные предпочтения, и тайные обиды - все вырвалось на свет потоком немотивированных оскорблений. Под их градом наш король сидел неподвижно - белый, прекрасный, незащищенный, и за его хрупкость, смешанную с внутренней силой, позволяющей ему молча сносить весь этот гвалт, я первый готов был отдать свою жизнь. Я готов был подарить, утратить, растоптать ее ради него. Но он был не прав. Нельзя было выносить этот вопрос на общий суд вот так, без предупреждения, без малейшей подготовки. Нельзя было требовать ответа немедленно.
Поверить в то, что он не знал о царящих умонастроениях, невозможно.
Если бы он был истинным правителем и прирожденным королем, он поступил бы иначе. Даже во время раздора и смятения он мог бы сказать - хорошо, я понимаю, что вами движет, я все взвешу и приму решение через некоторое время. В конце концов, ни один из наших криков не был голосом трусости - каждый из них был проявлением заботы о нем, нашем правителе и данном свыше государе. Это его жизнь мы защищали с пеной у рта, его судьбу желали соединить с нашей, его страну хотели видеть цветущей у его ног, а его - на троне. Никак иначе. Судьба Камней и чужая клятва нас не волновали. Судьба человека - и подавно. Мы кричали от бессилия. От страха, что он все разрушит. От его намерения лишить нас своего света. Это был единственный страх, все прочие - клевета.
И он, судя по всему, вполне этим наслаждался. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что ты любим своим народом. Он обожает тебя любого - бездарного полководца, ненадежного друга, безответственного правителя, клятвопреступника. Любого. Другой нам был не нужен. Мы были влюблены в его облик, в его слабости, в его безумные речи, в его сомнительные замыслы, в его каракули, его гортанный смех и все те уловки, которыми он полностью подчинил нас себе. Если бы он послал человека к лиху - мы радостно оправдали бы этот непопулярный, мудрый поступок и возлюбили его еще больше. Если бы он погнал в шею своих братьев, мы восхищались бы его умением никому не спускать оскорблений. Если бы он оставил их - мы дивились бы его терпению и силе. Если бы он просто подождал день или два - мы, наверное, смирились бы с необходимостью подчиниться его воле или своей судьбе.
Но он повел себя непростительно. Словно он принадлежал только самому себе, словно со времен Благой Земли ничего не изменилось.
- Я слышу, что вы любите нашу страну, - сказал он, подняв обе руки, отчего крики поутихли. - Не так ли?
Тишина. Все было сказано.
- Неужели вы действительно хотите, чтобы ей правил тот, кто не в состоянии сдержать своего слова?
- Да то ли мы от тебя видели! - громко сказал мой сосед. Не знаю, услышан он был или нет.
- Ты наш государь! - крикнули ему с задних рядов.
- И все?
- Да, государь, прикажи - и убедишься! Мы с тобой!
- Да, мы с тобой! И мы тебя не отпустим!! - раздался тот же голос. «Вот где измена», - подумал я.
- Так вот, - сказал он медленно. - Пока я здесь государь, я буду поступать так, как считаю нужным. Сейчас я считаю нужным сдержать свое слово.
- Это большая ошибка, Владыка! - сказал женский голос. - Твое слово против благополучия твоей страны.
- Это ваш выбор, - ответил он. - Благополучие страны против моей чести.
- Твоя честь!! - закричали его братья. - Да кому она интересна! Послушай мудрую женщину - жену и мать в отличие от тебя!
- Ее я послушаю, если вы позволите мне это сделать, - холодно заметил он.
- Что будет с каждым из нас, если наши мужья, братья и сыновья уйдут с тобой и погибнут? - продолжил женский голос.
- Они погибнут, если судьбе будет угодно. Вы будете жить, как посчитаете нужным.
- Это твое королевское слово?
- Это мое слово.
- Это - не слово короля.
- Это - мое слово. Вы давали мне клятву верности. Чего вы ждете от меня - ложных посулов или предвидения?
- Ты хочешь, владыка, чтобы я сама подписала смертный приговор моему мужу, брату и сыну?
- Приказывать я не буду.
- Ответь!
- Поступайте, как велит вам ваша совесть.
- Да иди ты со своей совестью... - встал мой сосед. Его лицо было серым. Он оглянулся на говорившую, кивнул ей и покинул зал. В смертельной тоске я сидел и видел, как наш король роет себе яму. Он мог бы остановиться. Но он не желал.
- Хорошо, - сказал он, обводя глазами зал. - Правильно ли я понял, что желающих подтвердить свою присягу без скандала здесь нет?
Тишина. В глубине души каждый полагал, что он еще одумается. Главное - не дразнить его и пока молчать.
- Я полагаю, никто из вас не принял мои слова всерьез, - он улыбнулся.
Молчание. Помню свою мысль, что все происходящее - лишь проверка или шутка.
- И правда, Владыка, - раздался примирительный голос. - Утро вечера мудренее. Здесь все понимают - королю принимать решения непросто...
- Да, - ответил он. - Королю принимать решение непросто. - С этими словами он встал, сошел со ступеней и в центре зала бросил наземь свой королевский венец - весело звеня по плитам, тот откатился к трону. Вслед за венцом упала на пол его королевская мантия.
- Нарушайте вы свою клятву, - сказал он, тряхнув волосами. - Я своей не нарушу.
...Все оцепенели. Теперь уже и надо было бы что-то сказать - но нас поразила немота. То, что он сделал, было оскорбительно. Это было чудовищно, обидно, глупо, непоправимо... и прекрасно. Это был поступок арато, одинокой души, которой нет дела ни до чего, кроме тайной механики чести. Но как кано, правителю, ему не было оправданий. Строго говоря, он никогда не был нашим королем. Он был героем наших иллюзий. Давным-давно, еще за Морем, он понял их структуру и вошел в нее как главное действующее лицо.
Теперь мы пожинали плоды - безвольные, раздавленные, ослепленные, бессильные что-либо изменить. Он делал, что хотел, с нашего полного молчаливого одобрения - и весь народ сидел перед ним как оплеванный. Ничего более унизительного, чем в тот миг, я не испытывал за всю жизнь. Он отрекся не только от своей страны, которую сотни рук строили ради его улыбки. Он отрекся от каждого из нас. Он отрекся от меня. Мне казалось - его венец полетел прямо в мое лицо. Слезы ярости клокотали в моем горле, пока он говорил что-то про нищего, которого тут выбрасывают за ворота. Интересно, кто из нас был выброшен вон. Я думаю, что он просто избавился, наконец, от балласта, которым являлось его королевство, его верные подданные и их утомительная любовь. Священный ужас вызывает тот, кто идет до конца. Ненависть к нему тоже представляет из себя нечто священное.
Я ненавидел его, его поступок - слишком внезапный и страшный, чтобы его осознать, - и десяток обожателей, выскочивших из зала следом за ним. Из-за таких, как они - внушаемых, пристрастных и зависимых от него, - он и бросил нас. Из-за таких мы были ему в тягость. Из-за таких мы в его глазах не имели никакой собственной ценности. Из-за таких он знал, что может делать с нами, что заблагорассудится.
...Когда он выскользнул за двери, зал закипел, как муравейник перед грозой. Братья его выскочили на середину залы и махали там руками, говоря о власти и наместничестве. Возле них кружили их сторонники, туда же нырнула моя дочь. Спасибо ей - теперь моя супруга тоже была поглощена, и я оказался предоставленным самому себе. В дверях была давка. Кто-то спешил рассказать новость отсутствующим, кто-то бежал промочить горло и успокоиться, а кто-то, как и я, отправился посмотреть в глаза тому, кто так долго был нашим королем.
...Было бы удивительно, если бы мне это удалось. Он растворился, растаял, растекся сумраком по лестничным уступам, в огромных каменных чертогах у него была сотня мест, где можно схорониться. Не я один искал его.
Мы сталкивались друг с другом - ищущие его и кружащие одними путями. Одни - чтобы высказать ему в глаза свое возмущение, другие - чтобы узнать свою собственную судьбу и судьбу его короны, третьи - чтобы умолять его одуматься и остаться. Мы готовы были все простить ему - пусть идет куда хочет и с кем хочет, задним числом мы готовы были иначе посмотреть на вещи, со всем смириться и предоставить ему отряд добровольцев - он составился бы сам или с нашей помощью, потому что лучше пожертвовать чем-то, чем оказаться предателями. Все, что угодно, но пусть он остается нашим королем. В конце концов, если уж он решил отречься от власти - его долг назначить наместника. Мы искали его, чтобы сказать, что невзирая на его художества не перестанем считать его нашим единственным государем.
...Но он пропал. С ним испарился его брат и человек, в один день разрушивший наше королевство.
Конечно, мы топтались перед дверью его тайного убежища. Она была заперта. Кто-то, отчаявшись, выбил ее ногой. Пусто. Мы напоминали себе детей, играющих в прятки. Разделились на группы, наметили наиболее вероятные места его пребывания - и разбежались на поиски. Мы посетили незапертые кухонные склады, оружейную палату, гостевые покои, каменоломни (не помню, отчего мы решили, что он может быть там), караульную башню и сокровищницу. Сокровищница была заперта, и мы долго прислушивались, нет ли там голосов. Мы стучали в ее каменные, толстые створки, что было бесполезно - если там кто и был, услышать стук снаружи было невозможно. Несколько часов, пока длилась ночь, мы сидели перед этими дверьми. Потом кто-то подал простую, правильную и единственно верную мысль. Король покинет свое королевство наутро, это очевидно - и нет ничего проще, как перехватить его у выхода. Потому что вылететь отсюда по воздуху он не сможет.
Блестящая тактическая мысль. Мы успокоились, собрались в центральной галерее и устроили засаду у выхода по всем правилам искусства.
Мы пили там вино и вырабатывали текст обращения. Мудрые, опытные разведчики, искусные певцы, металлурги и отцы семейств - мы взвешивали каждое слово, изощряясь в формулировках своей признательности. Ночь прошла, затрепетал осенний рассвет. Чутким ухом мы ловили каждый шорох. Наконец, раздались шаги - снаружи. Это возвращались наши пограничники - они, запустившие сюда источник раздора, еще ничего не знали.
Это было хорошо. Значит, король еще не покинул пределы страны.
Мы долго сидели с ними на полу, они никак не могли поверить в произошедшее.
Потом они пошли своей дорогой, а мы остались на посту. Разгорался день. В груди разрасталась пустота. Она четко и ясно говорила - совершена ошибка, ждать бесполезно, никто не пройдет этими вратами, потому что сердце не ошибается. Король покинул пределы страны с первыми лучами солнца, и как он это сделал, нам неведомо.
...Разумеется, мы не перехватили его. Не посмотрели ему в глаза. Мы совершенно забыли главное - он никогда не поступал так, как положено поступать королям, даже снявшим корону. Мы забыли, что он никогда не поступил бы так, как на его месте сделали бы мы.
Он покинул свою страну через парадный выход.
Ненавижу ли я его? Не знаю. Моя жизнь с тех пор, как он покинул нас, похожа на сон без сновидений - тягучий, серый, беспросветный. Я знаю, что он погиб, - в этих землях никто из нас не увидит его. Я знаю, что он поступил с нами жестоко. Мы не стоили такого обращения с собой, мы любили его, как умели. Теперь его нет - и мы живем в привычном безвластии. В отличие от прежнего, оно не скрашено ни надеждой, ни любовью.
Его брат принял его венец. Это лучше, чем ничего. Тихий, призрачный символ былого. Он стремится закончить все, что когда-либо начинал наш неверный государь. Поддерживает отношения с людьми. Посылает почтовых птиц в сопредельные державы. Он построил тот самый мост. Теперь никто не выйдет из нашей страны незамеченным.
Но все, что он делает и к чему призывает нас, лишено смысла. Мы тихо угасаем посреди великолепия. Утрачен источник огня. И я не могу не осуждать того, кто лишил нас его. Того, о ком никто, кроме меня, не скажет худого слова.
12.2002
[ Ab surdo ]
[ VAITYA (черный) ] [ GLOSSEA (белый) ]