Автор: Bara Miko
Бета: мышь-медуница
Главные герои: Эомер, Эовин, Теодред, Элборон, Фарамир
Краткое содержание: И вновь помчится волшебный конь зеленой степью, золотым полем, побежит через реки и пустынные горы…
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Смерть сказочных животных, в некотором роде расчлененка.
— Мчался конь его зеленой степью, золотым полем, бежал через реки и пустынные горы, а на небе менялись поочередно солнце, звезды и растущий месяц. Много дней прошло в пути, много дорог осталось позади, везде в пыли лежали теперь следы конских копыт. И прибыл славный воин Эгбальд под стены крепости Гарам, где злой колдун Абарох держал в плену прекрасную Милтрит. Добраться-то он добрался, а как внутрь попасть? Вокруг крепости ров глубокий, заполненный слезами, моста нет, ворот нет — только стены из гладкого камня. Высокие, до самого неба стены, только хищные птицы до их верха долетают, да сам колдун еще. Задумался Эгбальд, как ему теперь быть, головой поник. Тут верный конь его подошел, тронул губами его шею и спрашивает: «Что ты, Эгбальд, грустен стал? Неужели не та крепость, или та, да поздно мы?» «Нет, — отвечает коню Эгбальд, — и крепость та, и успели мы до возвращения Абароха из дальних земель, да только как мне теперь внутрь попасть?» Подумал конь, покивал головою, и сказал: «Вот что, Эгбальд. Внутри я тебе все одно не помощник, значит, хоть попасть за стену помогу. Возьми свой меч и вскрой мне живот. Мясо собери в сумку и держи на правом боку. Кости собери в другую сумку, повесь себе на живот. А шкуру сверни и закинь за спину, глядишь — и она пригодится». Обнял Эгбальд коня своего за шею, стал гриву ему пальцами разбирать. «Как же я тебя, друга своего, убью? Мне проще самому с жизнью расстаться. Разве не с тобой мы последним хлебом делились по-братски, разве не с тобой замерзали под снежными завалами зимой, разве не с тобой пересекали реки и горы? Нет, и не проси, не стану я этого делать». «Да я бы и сам не просил, — вздохнул конь, — только ведь иначе не спасем мы деву Милтрит из плена. Лучше меня послушай и сделай все, как я велел». Тяжко было на сердце у Эгбальда, но никак иначе на стену крепости не взобраться. Убил он коня и разобрал на три части: сложил отдельно кости и мясо, а в шкуре переплыл через ров, полный слез.
Эомер хорошо знал эту сказку, мама рассказывала ее уже не раз, но все равно не мог спокойно слушать. Он отвернулся к стене, чтобы не было видно слез в его глазах, и украдкой промокал их краем покрывала. В его голове слышался голос коня, похожий на отцовский, и от этого першило в горле. Эомер лежал тихо-тихо, чтобы мама подумала, что он уже заснул. Она поправила перину, поцеловала его в висок и ушла к отцу, в их просторную спальню; Эомер ждал, когда затихнут шаги и голоса. Скрип досок и шепот улеглись в глухой ночи, и даже новорожденная сестренка не кричала и тихо спала в своей колыбельке. Стараясь не шуметь, Эомер выбрался из кровати и босиком, на цыпочках, вдоль самой стены, выбрался наружу.
Над степью раскинулась светлая летняя ночь. Неполная луна висела над грядой далеких холмов, придавая диким травам оттенки серебра. Тихий ветер неспешно гнал волны по метелкам цветущего ковыля, пахло пылью и медом. Невдалеке горел костер, доносилась тихая речь со смехом — это дружинники из ночного дозора грели себе похлебку. Эомер крался вдоль стены дома, чтобы никто не заметил его и не остановил. Половина хлебного круга, посыпанная крупной солью, царапала кожу под его рубахой. От соли немного щипало ссадины, оставленные плетнем, через который Эомер непременно хотел перелезть; теперь было здорово представлять, что это раны, полученные в битве со страшным колдуном из сказки, и он, герой Эомер, а никакой не Эгбальд, сейчас истекает кровью, спасая своего коня…
В конюшне остро пахло лошадиным потом и свежим сеном. Свет луны падал только на небольшой прямоугольник пола недалеко от входа, но привыкшие к слабому свету глаза Эомера различали очертания конских голов над стойлами. Некоторые кони спали; другие фыркали, принюхиваясь к гостю. Эомер с трудом угадывал в темноте: вот игреневый Фарегис, и караковый Черногрив, и буланый Ветер. А там, дальше — светло-соловый, цвета луны, Север — конь, которого отец подарил матери еще жеребенком.
— Спите. Ветер, Черногрив, Север, — это я, вы же меня знаете. Спите, ночь на дворе, — бормотал Эомер, пока тихо шел мимо них.
В ночном мраке кони казались огромными, еще больше обычного. Наверняка они могут, если только захотят, разбить стенки стойла копытами и вырваться на волю, но не делают этого, потому что знают своих людей. Понимают все. Эомер улыбнулся в темноте, представляя, каким будет его конь. Большим и сильным, конечно, его настоящим другом и помощником.
Вот как отцовский чалый Хальдад.
Конь узнал Эомера, кивнул головой, ткнулся в ладонь мягкими губами. От его касаний щекотно было почему-то в животе, а под ребрами будто разливалось что-то горячее.
— Сейчас, Хальдад, сейчас, погоди. Хлеб достану, — Эомер вынул свой подарок из-под рубахи и отломил крупный кусок. — Вот, ешь.
Конь брал угощение осторожно, чуть прихватывая пальцы ртом. Эомер тихо смеялся и гладил свободной рукой лошадиную морду. Он чувствовал себя очень счастливым. Когда Хальдад взял последние крошки, Эомер обнял его за шею. Прислоняться щекой к теплой шкуре было очень приятно.
— Я люблю тебя, Хальдад. Я бы тебя никогда не убил, слышишь? Никогда. Зачем мне какая-то дева, если коня у меня нет?
Утром конюхи нашли Эомера спящим в соломе, в стойле Хальдада. Послали за отцом, и когда тот пришел, Эомер стоял, пряча глаза и ожидая сурового наказания.
— Что, нравится тебе в конюшне с конями говорить?
Широкая отцовская ладонь легла Эомеру на голову, потрепала волосы. Он кивнул, рассматривая копыта Хальдада и гадая, запретит ли ему отец выходить за стену, или только ходить в конюшню?
— Что же. Будем тебе коня искать, раз такое дело. Мать говорит, что рано тебе еще, но я думаю, что особому коннику можно и пораньше начать. Что скажешь, Эомер, готов? Не испугаешься?
Он навсегда запомнил этот миг: дыхание коней, шорох сена, темный силуэт отца на фоне залитых утренним солнцем ворот. Отныне счастье Эомера пахло летним днем в конюшне.
— Стена теперь возвышалась перед Эгбальдом, гладкая и черная, как стекло: нигде ни уступа, ни трещинки. Топор ее не берет, меч следов не оставляет — только лезвия тупятся, и ничего больше. Вспомнил тут Эгбальд слова коня своего верного, достал из сумки его косточку и постучал по стене. А косточка возьми да и войди в гладкую стену, как горячий нож в масло. Закинул Эгбальд конскую шкуру за спину, стал доставать конские кости и вбивать в стену, чтобы схватиться. Медленно дело шло, но вот поднялся он уже на два человеческих роста, потом на пять, восемь. Далеко вокруг теперь было видно Эгбальду, сколько земель захватил да пожег злой Абарох, да только и самого Эгбальда стало заметно. Слетелись сверху хищные птицы и принялись клевать его за спину, плечи, ноги. Достал тогда Эгбальд из другой сумки куски конского мяса и стал кидать птицам. Те похватали добычу и улетели, громко свистя крыльями.
Дальше Эгбальд полез, все выше и выше, уже и облака близко, и холодно стало, как самой лютой зимой. Кто другой замерз бы совсем и упал вниз, но и тут спас верный конь: шкура его, слезами пропитанная, грела лучше любого мехового плаща. Вот уже впереди, в облаках, показался зубчатый край стены, но тут снова налетели хищные птицы. Стал им Эгбальд снова мясо кидать, но птиц было слишком много, и трем самым злым и страшным досталось только по маленькому кусочку. Они быстро проглотили свою долю и накинулись на Эгбальда, чтобы разорвать его и съесть. Ему пришлось защищаться мечом, держась за конские кости одной рукой. Звенели стальные клювы и когти птиц, искры летели от перьев, когда Эгбальд попадал по ним клинком. Одной птице он отсек голову, второй — крыло, и обе они рухнули вниз. Осталась последняя, самая большая и голодная. Она хлестала Эгбальда крыльями, кричала страшным голосом и хватала его когтями, пока острый меч не вонзился ей в грудь, пройдя в щель между перьев. Упала птица вниз с воплем, а с ней и меч Эгбальда. Так и остался он на вершине стены без оружия, со шкурой коня на спине, да с одним последним конским ребром в сумке.
Мамин голос звучал в темноте тихо-тихо. Эомер вспоминал, как она рассказывала сказки прежде, на разные голоса, то весело, то грустно. Это помогало ему, он словно слышал историю так, как запомнил ее раньше. Так он почти не замечал, что мама то и дело прерывается, чтобы откашляться и утереть кровь, выступающую на губах.
— А про Милтрит когда? — пропищала Эовин, с трудом осилив имя.
— Завтра. Вот уже завтра будет про Милтрит, — шепнула мама. — А сейчас уже пора спать. Ляг удобно, я тебя накрою.
Она зажгла светильник поярче и склонилась над кроваткой дочери. Эомер лежал тихо, будто уже спал, а сам смотрел на нее. Почему-то только сейчас он заметил, как сильно похудела мама, как изменился блеск ее глаз. Болезнь едва давала ей встать, и все домашние дела давно делали другие люди. Только сказку на ночь детям она продолжала рассказывать сама, будто теперь это стало целью ее жизни. Иногда Эомеру было обидно, что конь в сказке больше не говорит голосом отца. С тех пор, как он погиб, и сама сказка будто бы изменилась, так же незаметно, как мама: вроде то же, а не то все равно. Весь дом теперь казался другим — меньше, но вместе с тем темнее и опаснее. Иначе скрипели стропила в тишине, и что-то щелкало в стенах, словно ходил там кто-нибудь ночами, трогал бревна, заглядывал в щели.
Эомер бегал на конюшню, как и всегда; он помогал чистить коней, задавал им корм, убирал подстилку. Когда его никто не мог видеть, он заходил в стойло, где прежде стоял Хальдад.
Никто точно не знал, куда попадают после смерти люди, но Эомер хотел верить, что где бы ни оказался отец, с ним был его верный конь. Они погибли вместе, скорее всего, даже не успев опомниться в пылу битвы, — значит, так и пронеслись за границу жизни вдвоем.
— Спать не хочу, — вздохнула Эовин, отвлекая брата от тяжелых мыслей.
— Надо спать. Завтра нужны будут силы, сестренка.
— Не могу. Боюсь. Птицы не прилетят?
— Нет, это же сказка. Там все не на самом деле.
Эомер зевнул и тут же представил огромную черную птицу, раскинувшую крылья над крошечной Эовин. Малышка казалась золотой песчинкой перед наступающей грозовой тучей.
— Нет, на самом! — Эовин ударила кулачком в матрас. — Эгбальд спасал Милтрит! Он лез на стену!
— Ну хорошо, значит, так и было. Не шуми, разбудишь маму. Хочешь, расскажу тебе сказку дальше? Что там случилось и как Эгбальд деву Милтрит спасал?
Эовин задумалась. Слышно было, как она напряженно сопит и сжимает свою плетеную из соломы лошадку.
— Нет, — наконец сказала она. — Пусть лучше мама.
— Ладно, тогда спи скорее. Чем быстрее заснешь — тем скорее завтра настанет, а с ним и продолжение сказки.
Послушная Эовин тут же устроилась в постели и стала дышать так старательно и протяжно, что вскоре закашлялась. Потом ее дыхание постепенно выправилось, и она уснула. Эомер еще какое-то время наблюдал за тенями и прислушивался, как воет ветер в степи, за стенами дома. Он сам не заметил, как провалился в сон и понесся по травяным зеленым волнам на коне с черными ушами, похожем на Хальдада.
— Тихо было в черной крепости колдуна. Облака укрывали мрачные башни, стекали за край стены, утыканный драконьими зубами. Ветер пытался свалить с ног, но отважный Эгбальд продолжал идти по двору, мощеному черным камнем. Все ближе и ближе тяжелая дверь, но не на нее он смотрел: далеко-далеко наверху, в мутном облачном мареве, светилось на башне всего одно крохотное окно. Это был единственный теплый проблеск среди промозглой сырости и камня: там томилась несчастная дева Милтрит. Эгбальд почувствовал, как он согревается от этого света, будто весь огонь вошел ему в грудь и воспламенил сердце.
Двери в башню колдун запер на огромные балки, а сверху заковал цепями, но Эгбальд, ведомый огнем, напрягся и порвал цепи, словно это были льняные нитки. Створы, укрепленные балками, сопротивлялись дольше, но потом пали и они под сокрушающими ударами плеча воина. Рухнули двери внутрь, и вся башня вздрогнула до основания. Эгбальд вошел внутрь, полный решимости и готовый противостоять слугам колдуна. Девяносто девять тысяч ступеней были перед ним, они вились длинной лентой, убегая за поворот, поэтому на каждом шагу могла ждать опасность.
Первая тысяча ступеней далась легко и спокойно, но Эгбальд и не думал расслабляться. Изредка в стене попадались узкие бойницы, в них виднелись кусочки неба и хищные птицы, проносящиеся над башней. Они ждали, когда им выбросят тело Эгбальда на съедение, и злобно кричали от голода.
Вторая тысяча была полна ловушек: камни проваливались в пустоту под ногами, из стен вылетали стрелы и копья, с потолка лились струи ядовитой смолы. Все ловушки обошел Эгбальд, от всего спасся, дошел до широкой площадки с окном пошире и выглянул туда. Хищная птица стремительно упала с неба и попыталась схватить его когтями, но Эгбальд отпрянул, и только металл чиркнул по камню, высекая искру.
Дальше становилось все сложнее: миновал Эгбальд участок лестницы, где камни плавали в воздухе, за ним — коридор, полный шипящих ядовитых змей. Следом были пауки, один укус которых лишает движения, потом катящиеся бочки, набитые гвоздями и острыми осколками камня, реки кипящего масла и разъяренный рой горных шершней. Все преграды преодолел Эгбальд, и вышел он к двери, за которой ждала спасения дева Милтрит. Видит он — стоит перед ним его верный конь с поникшей головой.
— Как же ты, Эгбальд, бросил меня здесь, в бесплодной выжженной пустыне? Кости мои, из черной стены торчащие, обдувает хищный ветер, мясо мое голодные птицы склевали, а шкура, что у тебя на спине, покрыта ядом и кровью. Такова ли расплата мне за все годы верной службы? Я ведь был тебе другом и жизнь спасал не раз…
Слезы потекли из глаз Эгбальда — так ему было жаль своего верного коня. Но взял он себя в руки и так ответил:
— У каждого из нас своя судьба. Никто не знает, где кончится его путь, и будет ли смерть быстрой и славной, или долгой и мучительной. Но нет для воина большей чести, чем пожертвовать своей жизнью во имя тех, кого он любит.
Замерцал тут воздух, и исчез конь. Прошел, значит, Эгбальд и это испытание.
Эомер старался рассказывать сказку так подробно, как только мог вспомнить. Все равно ему казалось, что он справляется плохо, теряет детали, без которых не складывается мысленная картинка. Он сам уже давно не слышал голоса коня, не видел самого Эгбальда; в голове были только тени, бродящие по потолку, и тихий голос мамы.
— Хорошая сказка, — тихо сказал Теодред.
Он сидел в ногах кровати Эовин, прислонившись спиной к стене. Масляный светильник выхватывал из темноты край его лица и плечо в белой нижней рубахе.
— Мама рассказывала ее нам на ночь, — всхлипнула Эовин.
— Мне тоже рассказывали сказки и пели песни. Про Эорла, про коня его, Феларофа, про первых коней еще. А этой я не знаю.
— Наверное, это случилось далеко, и вашей марке об этом не слыхали, — Эовин задумалась и села.
Эомер вздохнул. Он знал, что сестра верит в сказки, и не хотел лишать ее этой веры раньше времени, но сам хорошо понимал, что не может человек преодолеть многого, и смерть ходит гораздо ближе, чем кажется.
В зимнем мраке позолота на потолке и стенах Медусельда слабо мерцала; здесь было куда просторнее и светлее, чем в их старом доме, и Эомер часто представлял, как в их прежних комнатах живут какие-то другие люди: ходят, разговаривают, спят. А где-то среди перекрытий, в потолочных стропилах или между досок пола затерялись отголоски слов мамы о подвигах Эгбальда, звуки ее песен, запахи платья и волос. Куда же уходит все то, что исчезает из человека по завершении жизни?
— Расскажи дальше, — попросил Теодред. — Он спас деву и похоронил коня?
— Не так быстро. Большие сказки рассказывают маленькими частями, чтобы они уложились в голове. Мама говорила, что всегда так делают.
— У тебя хорошо получается, братец. Я даже вижу картинки, словно все происходит прямо сейчас и я смотрю со стороны, — тихо сказала Эовин.
— Я просто очень хорошо запомнил, вот и все, — буркнул Эомер.
Ему вдруг стало неловко, что сестра так сказала, — будто он сделал что-то запретное и нехорошее, чего не должен был. Эта сказка принадлежала маме, а теперь он как бы захватил ее себе и показывал остальным.
— Завтра расскажешь еще? Мне нравится, — попросил Теодред. — А я могу взамен другую, про конского лекаря, или про то, как дурак коня продавал.
— Расскажу, — согласился Эомер. — Давай про дурака, она смешная, наверное.
— Да, очень смешная, — улыбнулся Теодред в темноте. — Слушайте. Жил да был в восточной марке один дурачок, звали его Теотбод. И был у него такой конь, гнедой масти…
Эомер слушал вполуха, радуясь, что Эовин больше не плачет, и даже, кажется, немного хихикает. Наверное, нет ничего страшного в том, что он расскажет мамину сказку до конца: иначе она затеряется в прошлом, и неизвестно, найдет ли ее кто-нибудь среди прочих воспоминаний. А так — будто часть мамы по-прежнему с ними.
— Отворилась дверь, и вошел Эгбальд в покои, где Абарох заточил деву Милтрит. Повсюду на стенах горели факелы, огромный стол был уставлен яствами и питьем: целые зажаренные быки, кабаны и гуси лежали на блюдах, рядом теснились полные миски похлебки, каши и кислого молока, пышные караваи хлеба, горы яблок и овощей, бочки и кувшины с медом, пивом и вином — настоящий пир. В другом конце залы находилось ложе, где спала дева Милтрит, вся перевитая цепями. Услышав шаги, она проснулась. «Неужели мой разум помутился, и смерть близка? — сказала она. — Не может тут быть суженого моего, Эгбальда, за многие лиги отсюда дом родной!»
Подошел к ней Эгбальд, взял за руки, заглянул в глаза. «Не обманывает тебя разум, прекрасная Милтрит, это я, Эгбальд, пришел за тобой. Миновал я сотни лиг, перебрался через сотню рек, перелез через стену, что до самого неба, а потом поднялся на девяносто девять тысяч ступеней, чтобы спасти тебя из плена. Пойдем же скорее, душа моя, время коротко!» Рассмеялась Милтрит, обняла Эгбальда, но тут же заплакала, застонала: «Ах, дорогой мой, нет у нас ни мига, ни пол-мига, уже летит сюда злой Абарох, вот-вот будет он в крепости Гарам, и тогда мы погибнем вдвоем! Спасайся сам, пока еще можешь, беги, а я постараюсь его задержать!»
Вскочил Эгбальд и закричал: «Так пусть прилетает, не боюсь я колдуна и его темных сил! Не для того я так долго шел, чтобы убегать, как последний трус». «Вот и хорошо, славный Эгбальд, — прогромыхал Абарох, влетая в окно, как черная птица исполинских размеров, — умрешь ты в страшных мучениях, а твою голову я повешу над воротами, чтобы пугать глупцов, которые рискнут бросить мне вызов!» «Ты сначала меня победи, уж потом будешь хвастаться, — ответил Эгбальд. — Готовься к смерти!» «Чем же ты меня убивать собрался? — рассмеялся колдун. — Уж не шкурой ли конской забьешь насмерть?»
Эгбальд подошел к двери и снял ее с петель одним махом. Вырвал он срединную доску, окованную медью, и изготовился сражаться. Тут уж не до смеха стало колдуну: бился Эгбальд всерьез, будто не дубовая доска в его руках, а тяжелый боевой молот. Бились они день и ночь, еще один день и еще одну ночь: звезды дважды всходили над крышей башни Гарам, и дважды проваливались в облака, рассыпаясь над землей как первый снег. Абарох и чары насылать пытался, и хитростью отвлечь пробовал, и богатства разные сулил — ничем ему Эгбальда не получилось пронять. Тогда задумал колдун подлость гнусную: схватил он деву Милтрит и бросил ее воину под ноги. Упал Эгбальд, и тут же обрушил на него Абарох страшные чары, чтобы сковать все его члены и укрыть тьмой разум. Дева Милтрит тем временем очнулась и увидела отброшенную в сторону сумку Эгбальда, а в ней — последнее ребро его верного коня. Полная горя и отчаяния, схватила его дева и с размаху вогнала колдуну в спину.
Страшно закричал Абарох, задрожали стены крепости Гарам, упала Милтрит, оглушенная. Из ушей и рта колдуна повалил черный дым, он заметался по залу, а потом бросился в окно и исчез. Тут же разрушились чары над Эгбальдом, и он встал, разрывая цепи. Еда со стола мгновенно превратилась в прах, рассыпались двери и скамейки, истлело ложе. Пустые каменные стены остались от крепости — потому лишь, что строили ее существа куда древнее Абароха.
Эовин слушала с плохо скрываемым удовольствием, и едва только Эомер замолчал, воскликнула:
— Вот видишь, ничего бы не получилось, если бы не дева Милтрит!
— Эовин, это сказка. Здесь все понарошку.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так, братец. В каждой сказке доля правды, за каждой — легенда, которая прежде была былью. Научи меня обращаться с мечом!
— Не дело это. Ты знатная дама королевского рода, куда тебе владение мечом, к чему? Не женское это дело, — Эомер хмурился и с трудом подбирал слова.
Он и сам не знал, почему так важно было держать Эовин подальше от всего, связанного с оружием и войной. Сама мысль о том, что сестре может понадобиться с кем-то сражаться, вызывала в нем целую бурю чувств, описать которые он не мог.
— У кого нет меча, тот погибнет в бою, — тихо сказала Эовин. — Ты не знаешь, что ждет нас впереди, и я не знаю. Пусть лучше я умею, хоть мне и не нужно, чем нужно очень, а я не могу.
— Брат, что плохого, если сестрица будет заниматься с нами? — подал голос Теодред. — Борода у нее от того не вырастет. И нам веселее будет, и ей спокойнее. А если придет враг, она сможет постоять за себя.
— Да какой враг-то? Здесь, в Эдорасе? — буркнул Эомер. — Если только пьяный кузнец или вот конюх.
— А если орки? Я слышала, их видели на южных границах.
— Орки? Откуда им… за южными землями следит Белый Колдун, насчет этого можешь не волноваться. Никакие орки нам не грозят.
— Ну а банды дикарей с гор? Разве они не разоряют приграничные деревни? — не сдавалась Эовин.
— То возле границ. Там свои отряды, сильные дружины. Тебе-то зачем?
Эовин подошла совсем близко и взяла лицо брата в свои ладони.
— Эомер, дорогой мой брат. Знали ли мы, что отец и мама рано умрут? Нет. Знали ли, что жизнь будет такой? Тоже нет. Кто может сказать, какая беда ждет нас за восходами и будущими зимами? Научи меня держать меч, и никто об этом не узнает, если не настанет лихой день. А коли придет беда, так я к ней готова буду, чтобы погибнуть с честью моего рода, а не в цепях и колодках, как рабыня.
Долго молчал Эомер, не зная, что сказать. Видел он в глазах сестры и отца, и маму, и коня Хальдада, и мрачные тени далеко-далеко, за самой границей зрения. Если есть хоть крошечный шанс, что это может ее спасти…
— Будь по-твоему, сестрица. Только чтобы никто не знал.
— Вышли из башни Эгбальд и дева Милтрит, тут и небо расчистилось, показалось солнце. Сели они на каменных плитах, отдыхая после тысяч ступеней, и Эгбальд рассказал, как попал внутрь он с помощью коня, а тот ради них жизнью своей пожертвовал. «Не можем мы так просто его здесь оставить. Давай я сяду тебе за спину, и стану в сумку косточки собирать на обратной дороге, — сказала Милтрит. — А дома похороним его в склепе, как великого воина». «Хорошее дело, так и поступим. Негоже доброму коню гнить в этом дурном месте, — согласился Эгбальд. — Садись мне за спину».
Милтрит бережно свернула конскую шкуру, на шею себе повесила сумку и забралась за спину своему суженому. Стали они спускаться, и по пути вынимали все косточки, что Эгбальд воткнул в стену, забираясь наверх. Набралась у Милтрит полная сумка, пока до земли добрались. Там они в шкуре переплыли ров, полный слез, и увидели хищную птицу. Эгбальд сразу узнал свой меч, торчащий из ее груди, но птица была еще жива. «Возьмите яйцо, — сказала она человеческим голосом, — как меч достанете. Все мы были девами, которых заколдовал злой Абарох. Это наши слезы наполняют этот ров, все мы плакали в этой башне о родных и любимых. Сроки наших жизней давно прошли, и как чары рассеялись, остальные исчезли, чтобы уйти в мир иной к своим семьям, а меня держит здесь этот меч. Как достанете его, я тоже рассыплюсь прахом, но яйцо останется. Возьмите его, зашейте в конскую шкуру вместе с костями и окуните в ров, полный наших слез. Увидите, что получится».
Эгбальд и дева Милтрит поблагодарили заколдованную девушку и вынули меч из ее груди. На один миг птица превратилась в юную деву, которая мгновенно состарилась, умерла и рассыпалась серым прахом. Осталось на ее месте только красное яйцо размером с конскую голову. Дева Милтрит сложила кости коня в шкуру, положила яйцо к нему в живот и сшила нитками из своего подола. Вдвоем с Эгбальдом опустили они конскую шкуру в ров, полный слез, да не удержали: очень тяжелой стала шкура, вырвалась из их рук и пошла на дно. Не успели они погоревать о потере, как вдруг выпрыгнул изо рва верный конь, живой и невредимый — только одного ребра не хватает, которое в спине у колдуна Абароха осталось. Обрадовался Эгбальд, кинулся ему на шею, и давай гладить да слова ласковые шептать. С другой стороны дева Милтрит ему косы в гриве наплела, и благодарила его, как родного человека. Все вместе вернулись они в родные края и долгие годы жили там счастливо.
— Какая хорошая сказка, — маленький Элборон улыбался во весь рот и не думал засыпать. — Дядя Эомер, ты много таких знаешь еще?
— Несколько. Эти сказки мне и твоей маме рассказывала наша мать, твоя бабушка, — Эомер потрепал племянника по голове. — Спи теперь, непоседа, а не то отец недоволен будет и больше не позволит рассказывать тебе разные истории.
— Я да, я уже сплю почти. Вот, смотри, я уже под одеяло лег весь. Ты мне только потом другие расскажи, ладно? И про серебряного коня, и про волшебное кольцо и маленьких человечков, и про дракона тоже…
— Конечно расскажу, куда ж мне деваться, — усмехнулся Эомер.
Он смотрел на белобрысый затылок племянника и гадал, то же ли чувствовала мама, когда рассказывала сказку ему? Вот лежит здесь маленький человек, а прежде-то не было ничего. И вдруг вот она — другая жизнь. Бегает, шалит, что-то там себе думает свое. Взялась же откуда-то и, гляди ж ты — растет. Там и дальше пойдет, взрослым станет, а от него и другая жизнь. И вновь помчится волшебный конь зеленой степью, золотым полем, побежит через реки и пустынные горы… Всегда оно так было, и всегда так будет.
Только сейчас Эомер подумал, что мамина сказка была вовсе не о том, как великий воин, его верный конь и прекрасная дева победили смерть и злого колдуна, а о том, что жизнь в конце концов побеждает.
Всегда побеждает. Всегда.
~~Конец~~
Размещено с разрешения автора.
[ Сказки орков ]